Сиденья в сабвее жесткие и узкие, а пассажиры √
черные и крупные. Когда какой-нибудь мой сосед не
умещается на одном сиденье, он, извинившись, сдвигает
меня в сторону.
Однажды девушка справа, борясь со сном, уснула все
же и положила голову мне на плечо. Я проехал свою
станцию. Она, как выяснилось, тоже. И была очень этим
недовольна.
Тема лекции профессора Симпсона состоит из многих
слов: адекватность, творчество, восприятие, аберрация
и даже, по-моему, интерференция.
- Какой-то, скажем, литератор, хочет высказать
определенную мысль (профессор почему-то возводит
глаза к потолку). Способности литератора, зрелого,
допустим, мастера, все же ограничены. Поэтому, застывшая в словах,
мысль эта немного отличается от задуманной.
Стул, на котором раскачивается профессор Симпсон,
старый и, как говорится, видал виды.
Оказывается, в сабвее можно слушать русское радио. Достаточно настроиться на нужную волну и закрыть уши шапкой, чтобы не проникали посторонние звуки. (Или, наоборот, приемник издает звуки, посторонние для окружающих). Еще неплохо бы закрыть глаза. И тогда оказываешься свидетелем спора между двумя крупными общественными деятелями - Свирюлечником и Кутузовым. Они обсуждают какую-то ошибку, допущенную совнархозом в 1958 году. Свирюлечник утверждает, что эта ошибка была совершена на двадцать лет раньше, а Кутузов - что совнархозы в 1958 году уже не существовали. Оба собеседника брызжут слюной, и я вытираю лицо. В вагоне мало народу. Место рядом со мной пустует.
Женщина на другом конце телефонного провода
взволнована. Она диктует название файла и просит:
- Быстро, как можно быстрее.
- Конечно, - говорю я, - сейчас проверю.
За моей спиной стоит начальник.
- Не волнуйся, - говорит он и уходит.
- В этом файле, - женщина переходит на крик, - у
всех клиентов неправильная дата рождения - 12 декабря
1835 года. Один и то же - у всех!
Начальник мягко спрашивает у меня:
- Ну как?
- Я работаю над этим, - отвечаю я.
- Не волнуйся, - кричит начальник, уходит, но снова оказывается
у меня за спиной.
- Эти данные, - кричит он, - каждую ночь
анализируются руководством нашей компании. Не волнуйся, пожалуйста.
Наконец мне удается открыть файл. Я нахожу сто одиннадцатую позицию.
- Смотрите, - кричу я.
- Да, да, - кричит начальник тоже.
- Ну вот видите же, - кричу я.
- Ну как же они этого не заметили, - кричит он.
- Все правильно, - кричу я.
Женщина на другом конце провода проверяет
название файла - буква за буквой, цифра за цифрой. Все
совпадает.
- Ну, - кричу я, - найдите сто одиннадцатую
позицию. Начнем с первой строчки.
- 12 декабря 1835 года, - женщина даже не сразу
начинает кричать. Вы издеваетесь? Или это не ваша
прграмма создала этот файл?..
- Но я же вижу у себя на экране... - говорю я.
- Не волнуйся, - кричит начальник, - у нас еще
есть пара минут, чтобы исправить ошибку.
- Но ведь нет никакой ошибки, - спокойно говорю я.
В нашей компании принято разговаривать спокойно.
Спор между Свирюлечником и Кутузовым
возобновляется каждое утро. В поисках истины они так
возненавидели друг друга, что им даже не до
совнархозов.
Вдруг я слышу упоминание о документе, который
подтвердит правоту одного из них.
Существует, оказывается, только два экземпляра этого
документа, а сделать копию нельзя по необъяснимым
техническим причинам.
И вот оба этих экземпляра сейчас на радио: один
Свирюлечнику удалось стащить в канцелярии президента
- конечно, с твердым обещанием вернуть; а другой
Кутузову завещала незнакомая женщина из пригорода
Парижа.
Собеседники хором читают этот документ, но я знаю,
что когда они дойдут до нужного места, в студии
погаснет свет, или прервется связь, или из
редакционного стола выскочит мышка, которая напугает
Свирюлечника до обморока, или мышка редакционного
компьютера окажется под напряжением и подключит
Кутузова к электрической цепи... Возможно, я засну под
стук вагонных колес, или мой сосед, навалившись,
собъет с меня наушники...
- Вот же, вот же, - кричит Кутузов, - строка про
совнархозы. - Он читает:
- Совнархозы в 1958 году уже не существовали.
- Вы лжец, - кричит Свирюлечник, - я настаиваю на
этой формулировке: - Лжец. Тут же ясно написано.
И он читает свой экземпляр: ╚Ошибка была совершена
на двадцать лет раньше.
- Но ведь нет никакой ошибки, - говорю я начальнику.
Он всматривается в экран компьютера.
- Cто одиннадцатая позиция, говоришь... Я вообще не
вижу никаких дат!
И начальник с ненавистью пинает стул.
Профессор Симпсон раскачивается на стуле. Иногда
он отклоняется назад так сильно, что, кажется, ему
уже невозможно удерживаться, и, перекувырнувшись, он
окажется на полу вместе с обломками стула.
- Осторожней! - хочу я крикнуть профессору, но
сдерживаюсь: ему может показаться обидным, что я
отвлекся от его лекции. Возможно, профессор предпочтёт
падение.
- И вот книга написана, - говорит он. - Мысль, о
которой мы упоминали в начале, вошла в эту книгу.
Возможно, что в ней оказалась и какая-нибудь другая
мысль, но мы сейчас, для простоты, говорим лишь о первой. В силу
неких странных и счастливых обстоятельств эту книгу
решил прочитать человек. Читатель, что ли...
Профессор смущенно улыбается.
- Допустим, он, читатель, то есть, едет на работу,
ему хочется спать, но он вск же пытается раскрыть
книгу. У него другой вес, возраст, рост, цвет глаз... И
уж наверняка иной жизненный опыт, чем у автора. Поэтому мысль
автора, и так слегка искаженную, читатель воспринимает вовсе по-другому.
Я слушаю профессора Симпсона внимательно, но язык,
на котором он разговаривает, не родной для меня. К
тому же его раскачивания отвлекают. Что-то я не понял,
что-то пропустил, что-то придумал.
И вот я переношу профессора Симпсона на бумагу. Он сопротивляется, цепляется за стул, теряет интонации голоса, и мысли становятся другими, к профессору Симпсону имеющие лишь косвенное отношение. (Я не утверждаю, что такого профессора не существует, хотя и это не исключено). Но когда вдруг возникает отчаяние, я вспоминаю его. Профессор Симпсон - опытный докладчик: дойдя в своей лекции до логической паузы, он застывает в неустойчивом равновесии.