Игорь Петров
Подражания и пародии
Дмитрию БыковуВ Салон"Поэту мужества не надо. Поэт стоит в другом ряду. Орфей, вернувшийся из ада, Стыдится петь: он был в аду. Он видел стонущие тени Под сенью призрачных ветвей. Он слышал их глухие пени. Теперь он больше не Орфей. Огнём подземного пожара Не закалён, но опалён, Одной ценой потерей дара За выживанье платит он..." (Д. Быков) -1- Поэту многого не надо: не надо славы и чинов, не надо серебра и злата, не надо тёщиных блинов, не надо притворяться модным, не надо лезть под пистолет... Но он обязан быть голодным! Иначе это не поэт. Когда он кушает от пуза, брюхатый, сальный и срамной, то, плача, трепетная муза его обходит стороной. Свиные ноги, пива пара, горячий сыр, мясной бульон... И вот уже потерей дара за грех обжорства платит он. Не лучше ли недель за восемь забыть о пиршествах вполне. Как Пушкин в Болдинскую осень, поголодать в карантинЕ. Изгнать сам дух еды тлетворный и по законам ремесла воздвигнуть свой нерукотворный, чтобы к нему не заросла! -2- К примеру, Быков. Чрезвычайно способный автор, молодой. Столкнулся с ним в кафе случайно, где он был с дамою одной. Весь вечер он читал упрямо стихи про пение в раю. И съел сначала пиццу дамы, потом свою, потом мою. Ах, Быков, горевать придётся, когда прожрёте божий дар. Аукнется Вам и икнётся пристрастье к соусу "Тартар". Отречься легче от котлеты, чем жить без рифмы в голове. Диэта вот удел поэта, который ищет вдохнове- нья. С мужеством холодным мы все должны провозгласить: Поэт! Обязан! Быть! Голодным! ...а мне пора перекусить. на Полину Барскову
"Погиб поэт. Точнее он подох. Каким на вкус его последний вдох Был, мы не знаем. И гадать постыдно. Возможно как брусничное повидло. Возможно как распаренный горох. Он так хотел ни жизни, ни конца. Он сам хотел ни деток, ни отца. Всё повторенье, продолженье, масса. И мы, ему курившие гашиш, Небытие, какой-то супершиш, На смену золоту пришедшая пластмасса. Его на Остров Мертвых повезут. В волнах мерцают сперма и мазут. Вокруг агонизируют палаццо. Дрожит в гондоле юная вдова, На ней дрожат шелка и кружева, И гондольер смекает: вот так цаца! Он так хотел ни слякоти, ни слов, Ни равнодушной Родины послов, Но главное рифмованных истерик. Его желанья... что они для нас. И мы чего-то захотим в свой час, Когда покинем свой песчаный берег. Но дело в том, что мы уйдем навек, А он ушел, как прошлогодний снег, Который жив и летом, и весною: В реке и в луже, в молнии, в грозе И в утренней прозрачной стрекозе Он горькою вернется новизною. Он так хотел. Так все-таки хотел! Пока еще в изгибах наших тел Живут высокомерные желанья, Он жив, он жизнь, он суета и хлам. А значит, он смирение, и Храм, Цветущий на обломках мирозданья. Что смерть ему? Всего лишь новый взлет! Кому теперь и что теперь поет Его крикливый смех, гортанный голос? Такие ведь не умирают, нет. Они выходят, выключая свет. А в темноте расти не может колос. Он остается, белый и слепой, Раздавлен непонятною судьбой, В свое молчанье погружен до срока. И что ему какие-то слова, И что ему прелестная вдова, И что ему бессмертие пророка?" (П. Барскова) Погиб поэт. Точнее, он подох. Нет, окочурился. Да нет же, двинул кони. И чувствуют холодные ладони, Упав на грудь, его последний вздох. И юная жена дрожит в гондоле. Он так хотел ни жизни, ни конца, Он сам хотел ни смерти, ни яйца, Которая в котором на котором. И мы, давно вкурившие за ним Понятья "имярек" и "аноним", Нимало не гнушаемся повтором Приёмов, ритма, образов, идей, Не крановщиц, так попросту блядей. Вокруг полонезирует Огинский. Венецию качает на волнах, Мерцает мрачно сперма на штанах У гондольера. Чей-то голос низкий Поёт о том, кто этого хотел. И выпуклость пока что наших тел Заточена под вогнутость не наших. А значит, он воистину везде, В езде, узде, звезде и борозде, В дымке "Дымка", в стакане с простоквашей, В оркестре, голосящем ре-минор, В Полине, Стасе, Игоре, Линор, В желтеющей со временем газетке. Но каждый Божьей милостью поэт Уходит, выключая газ и свет И вынимая штепсель из розетки. Тем самым, обесточенные им, Мы эпигонным штабелем лежим В тенётах тьмы, которая обрыдла. Не видим мы, хорош наш стих иль плох, Ведь нам он что брусничное повидло, А прочим как распаренный горох. на Валерия Дашкевича
"Времени жито сквозь сито просеяно. В доме тепло, а на улице - снег... Что ж вы грустите, Надежда Весельевна, Вы и теперь лучше всех... ...Будет и утро, и света - немерено. Жаль, не замедлится времени бег... Но не волнуйтесь, Тоска Непременьевна Вас не оставит вовек." (В. Дашкевич) "Рад бы любить, да влюбляться тошно..." (В. Дашкевич) Раком поставлена жизни раковина, Кукиш луны в черном небе плывет. Но не грущу я. Котлета Морковьевна Ужинать вроде зовет. Печка протоплена. Скатерть постелена. Ангел дежурный за дверью задрых. Повеселимся, ведь Водка Похмельевна Вмажет со мной на троих. И совершу я все глупости заново, С прошлой строфы еще что-то пьянит. Ты извини, Камасутра Ивановна, Рад бы любить, но тошнит. Будет и утро, как молью поедено, И задремавши в четвертом часу, Я не увижу, как Смерть Инносентьевна Ищет спросонья косу. на Михаила Сазонова
ЛЮБОВНОЕ ПЬЯНСТВО Когда иду в за окнами темно, не обращаю на с ножом в кармане. Я сам пьяней обычным пьяным мно- го ль надо за вином черёд не станет. Но не вина вина возложена венком на в голове больной Зевеса Афина дева мужняя жена с повесой прочь из. Дымная завеса, накрой же в милосердной пелене дурману забытьём я благодарен. Я ухожу от ночью по луне, незваный гость, неназванный татарин. (М. Сазонов) СКАЗОЧНАЯ ТРЕЗВОСТЬ Когда иду в без окон без дверей, не обращаю на на курьих ножках. Иван-дурак, я до того твере- з, что русский языка забыть немножко. Был Змей б Горыныч зелен, так рыга- я, я б под ним вопил влюбленной выпью. Но здесь у нас из баб - одна Яга, а столько я, раз пробовал, не выпью. Ходил до c на в за окнами темно, ловил лягушек, ударял их оземь с мортальным сальдо. Сам я ни в одно- м глазу, а братья померли циррозом. Вина вина и нави - рад удра- ть, но некуда уйти по тропам Проппа. Живу, ненужный, как рассол с утра, незваный гость, татарин волей тропа. блатному фольклору ПЕСЕНКА КАНКРЕТНОГО ПАЦАНА Я был простым канкретным пацаном. Пока подруги в Адлере купались, пока годки стояли за вином, я третий срок наматывал на палец. И тут я встретил девочку-огонь по прозвищу "где Тонька там и рвётся". Она сказала: "Ты меня не тронь, а то с тобой Коляныч разберётся". И вот лежит Коляныч на траве, не докурив последней сигареты. И видно через дырку в голове, что у него мозгов, по счастью, нету. А я опять сижу среди тайги, прикованный к Отчизне цепью прочной. А Тонька выпекает пироги и присылает их курьерской почтой. Александру Левину
Липа шелестит литвою, клён качается эстонет. Над моею головою чёрный ворон ветку клонит. В поле белые поляки люли-люли встали в ряд и мудреные словаки по-словенски говорят... (А. Левин) ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПЕСНЯ (афро-американская) Лежу в больнице я при ЗИЛе, лечу белизом энурез. Сперва судан мне приносили, но мой тунис в него не лез. Проходит день, второй, четыре смотрю, не кормят ни шиша: то рыбьи кости на алжире, то без подливии лапша. Морокка днем и вечер долог, а ночью бродит между нар лишь санитарка-египтолог с котом по кличке Д Ивуар. Шепчу ей: "Эй, с тобой, голуба я сомалично за еду пойду...", раскатываю кубы в уганде страсти и чаду. Она мне: "Хрясь!"... С утра погано. Я на обходе объяснял вот здесь боливия, здесь гана, а вот под глазом синегал. Но доктор сел на край матраса и, уругваясь, просипел, что все проблемы гондураса решает врач-венесуэл. И как меня изобличили с тех пор ни встать, ни выйти вон. Я весь в перу, на жопе чильи, а в голове гремит габон. Ну надо ж было фрайернуться из-за полнейшей руандЫ... Скорей бы однокамерунцы сообразилили еды.
