Юрий Рудис



* * *

В жизнь чужую, под осень, при ясной луне,
Самозванец въезжает на белом коне,
Словно в город чужой, как по нотам,
Между пьянкой и переворотом,
Он свободен, спокоен - практически мертв,
И отпет, и последней гордынею горд,
Отражен в придорожном кювете,
И уже ни за что не в ответе.
И дрожит на ветру, как осиновый лист,
На себя не похож, и от прошлого чист.
Лишь кресты - пораженья трофеи -
На груди и веревка на шее,
Клочья черного знамени над головой.
И чужой стороне он, как водится, свой.
Он один здесь спокоен и ясен,
И на всякое дело согласен.
Он и швец, он и жнец, и последний подлец,
И на дудке игрец, и кругом молодец,
Не жилец, по народным приметам,
Но пока что не знает об этом.



* * *

Человек, управлявший Россией во сне,
Чего-то хотел от меня.
А мне было так хорошо на луне,
На склоне осеннего дня
Смотреть через желтое пламя костра
На гладкие воды реки,
Которую будут чертить до утра
Невидимых рыб плавники.
По черному небу текли облака
Сквозь голые ветки берез,
И весь управитель не стоил плевка
В бесклассовом обществе звезд.
И я вспоминал золотую страну,
Отечество это свое,
В котором никто не хотел на луну,
А только лишь выл на нее.



* * *

... но те, кто от любви не умер,
когда была им смерть легка -
на среднем градусе безумья,
заходятся с полупинка.
Но вспоминают не желанье -
оно еще находит след,
а только рук своих дрожанье,
оцепеневший свой скелет
перед какою-нибудь Дашей,
давным-давно уже не нашей,
забытой вдоль и поперек,
дешевой правды воздух едкий
и двухкопеечной монетки
потусторонний холодок,
переходящий в ужас плавно,
когда доходит - как бесславно,
как безнадежно... Твою мать,
не ставь на цифру и цитату,
когда тебе по циферблату
в другую сторону бежать,
грести, старательно и тупо,
не поднимая головы.
Свинец обметывает губы
от бесконечного Увы.
Все судорогой сведено
под сморщенной горячей кожей,
и только дерево одно
еще на женщину похоже.
Она идет, она спешит,
спокойна, стискивает руки,
и за спиной ее летит
полупрозрачный бес разлуки,
и дождик льет такой воды,
что холоднее не бывает,
как будто не ее следы,
а самого тебя смывает.
Чужие люди, как стена.
Все улицы выходят к морю.
Прости, родимая страна,
но этим не поможешь горю -
недолог век людской печали.
И меж собою не равны
другая сторона медали
с обратной стороной луны.



* * *

В апреле со мною не много заботы,
О, Господи, дай мне дожить до субботы
И что-нибудь сделай с двухдневной весной -
случалось длиннее иметь перекуры.
С гуденьем и лязгом несутся амуры
Сквозь трюм корабельный - мой гроб золотой.
Я только башкой по нему не стучу,
И режу и гну, переборки латая,
Но только сгущается мгла золотая.
Мне много не надо, я выйти хочу.
Ни Родина-мать, ни высокие мачты,
Ни желтое солнце на том берегу,
Железо одно меня держит пока что,
А я удержать ничего не могу.
И лучше мне сдохнуть на этом обрыве.
Окончена смена и пуст небосклон.
Огнем и мечом насшибаю на пиво
И в очередь встану до лучших времен.



* * *

Вставай, любимая. Рассвет
Уже поставил точку.
И по бензиновой росе
Трамваи катят бочку.
Вставай, любимая, пора.
Весь век к восьми. И ладно,
Люблю я этот полумрак
На лестнице прохладной.
Люблю, прощаясь у крыльца,
Следить, как неизбежно
Уходит с твоего лица
Остаточная нежность.
С восходом солнца гасят свет
В домах родного края,
Когда еще прохожих нет.
Прощай же, дорогая.
Ведь ничего я не найду
Дороже утром ранним
Свободы этой на лету
Оборванных свиданий.
Ни отдыха, ни долгих лет.
Трамвай летящий с лязгом,
Полулюбви короткий свет,
Да рельсов свистопляска.




Амазонке

Безглазую надвинув маску,
Без имени и без лица,
В мгновенную бросалась пляску
С тяжелым топотом бойца.
В мозгу перегорали пробки,
Ведь был соединен с тобой
Мир, отодвинутый за скобки,
Одною вспышкой световой.
И оставалась лишь картинка,
Двух белых призраков война.
На всем пространстве поединка -
Безумие и тишина.
Противник той же метой мечен
И точно так же обречен
Уколом в сердце или в печень
Установить судьбы закон.
Ведь победителей не судят
Ни там, ни здесь. И все равно,
Он победителем не будет.
Ему постигнуть суждено
Недостижимость абсолюта.
И лучшую из всех дорог
С небрежной точностью салюта
Ему покажет твой клинок.




В.

Я эту игру отыграл давно.
Зачем мне оно теперь -
Умение правильно влезть в окно
И выбить ногою дверь,
И око за око, и плотью в плоть,
И даже глаза в глаза...
Но нынче, наверное, сам Господь
Идет под меня с туза.
Тогда - играем. Мне все равно -
Пусть он никогда не спит,
А мне наутро лицом в сукно
Еще упасть предстоит.
Я знать не хочу -
Под какой луной,
И из чьего ребра.
Но эта женщина будет со мной,
Покуда идет игра,
По справедливости, под заклад
Пьяной моей души.
И сам я нынче как будто рад,
Что карты нехороши.
Что все они холодны, как лед,
И лишь одна горяча.
Когда я сделаю первый ход,
Коснись моего плеча.



* * *

Ночь обманутых женщин и пьяных мужчин,
Ночь причалов и трапов. Но суши кусок,
Ярославских суглинков последний аршин,
Слишком вязок - никак не уйдет из-под ног.
Только плещутся волны и ходит камыш,
Где-то здесь было море. Так где же оно?
Вместо треснувших стен и проваленных крыш
Отражают канавы в Европу окно.
Серой тенью скользит безымянный ковчег,
Но на палубу эту уже не попасть
Тем, кого проводили в шестнадцатый век
За веселую жизнь и Советскую власть,
На проселок, раскисший от мертвой воды,
Где под каждой сосною прохожий зарыт.
По лесам и болотам Московской Орды
Одичалая правда железом звенит.
И покуда не встретишь ее в темноте,
Можно жить-поживать и добра наживать,
Но межа глубока по сто первой версте -
Ни пройти, ни проехать, и дна не достать.
Только цепи гремят и трещат паруса.
Полчаса на раздумье, прощай и прости.
Еще можно вдали различить голоса
Тех, кому удалось с полдороги уйти,
Оттолкнуться от берега, кануть во мрак.
Пусть расскажет, чем кончились сны наяву,
Честный мусор крушенья, который никак,
Никого не удержит уже на плаву,
Еще можно нашарить в дорожной пыли
Атлантиды шесть соток на самом краю,
Чтоб уже и ни бог, и ни царь не смогли
Наложить свою руку на долю твою.
С этим можно ложиться на самое дно.
Где же море? В каком потерялось дыму?
Или карта губернии врет? Все одно,
Выход к морю нельзя отдавать никому.



* * *

На оба хром крыла александрийский стих,
Пора ему остыть и камнем лечь в ограду.
О, легкорукая, позволь венок сплести
И дому твоему, и городу, и саду.
И поселить в ветвях не птицу, а глагол,
Чтоб дольше помнить мог ушедший утром рано,
Как дикий виноград уступы стен оплел,
И окна сизые подернулись туманом.
Чтоб дольше помнить мог уснувший на снегу,
На ветхом ватнике, не ожидая чуда,
И город на костях, и сад на берегу.
Ведь ангелы за ним не прилетят оттуда.
Что ж, этого ему уже не позабыть
В махорочном чаду погони и побега.
В ворота постучать и попросить ночлега?
В ворота не стучать, ночлега не просить.
Законна власть твоя, гостеприимен кров,
И можно жизнь прожить вдвоем с одной тобою,
Но отпусти его, не всех нас упокоит
В сиянье дней златых пришедшая любовь.
Не всех нас опьянит воспоминаний мед.
Есть и покрепче хмель, повеселее имя,
Но и рабов твоих иное рабство ждет.
Так отпусти его и смилуйся над ними.