Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Не знаю, где как, а в нашей школе учителя всякие были. Кого мы любили, кого нет. Непонятно, за что их любили и не любили. Сейчас, думается, что все они - обыкновенные люди, со своими заморочками и достоинствами. А тогда сразу как-то было известно: вот этого надо любить, этого не надо, этого надо довести до каления с горячкой, а этого - потом посмотрим, он никакой как бы. Борис Федорович, наш военрук, по прозвищу, понятное дело, "БФ" от всех особняком стоял, вообще "не обсуждался" и пользовался уважением почище родительского. Тоже непонятно почему. Ну полковник, ну ветеран, ну воевал. Подтягивался в свои 58 тридцать раз почти. А из моего класса восемь человек в военные училища поехали поступать. Семь в Рязань, один вообще в политическое. Не из-за его же спортивных успехов на старости лет? Уважали, в общем, БФа. А началось все у нас как бы наоборот. Он нас постриг. Стричься на два пальца от воротника в школе тогда страсть как не любили. А он постриг. Не сам конечно, но прям с первого своего урока отправил. Спросил у кого денег нет, дал тем по сорок копеек (на модельную, между прочим, стрижку) и отправил в парикмахерскую. Некоторые от жалости к себе и вредности даже наголо постриглись. Остальные длиннее чем наголо, но все одно короче чем по уставу положено. И решили отомстить. По-простому, чо. Стул ему, гаду, клеем намазать. Замок на кабинете по военной подготовке - плевый. То есть железный, конечно, замок, но открыть плевое дело. Вообще я на такое дело последним подписался. БФ воевал вместе с дедом все-таки. Но против коллектива не упрешь иногда. Не то что бы убедили... Намазали стул после последнего урока, когда у нас на следующий день военная подготовка у первых. Надо же лицезреть, как прилипнет. А то никакого удовольствия. У нас в этот кабинет, как в физику, химию и биологию только после звонка войти можно было. Вместе с учителем. То есть, именно в данном случае, непосредственно перед, как положено "младшим по званию", но под присмотром. Вошли, расставились. Леха, по кличке "Начальник", равняйсь-смирно скомандовал, когда БФ вошел: - Здравствуйте, товарищи! - Зравжелтрищполковник! - Вольно, прошу садиться. И сам на стул уселся. Ну и мы тоже седалищами не промахнулись. Кроме Лехи - ему кто-то стул отодвинул. Посмеялись. - Встать, - командует БФ, - что за смех на занятиях? Все встают, он тоже поднимается. Но все на него не смотрят, хотя знают, что ему стул клеем намазали. Все заняты, все продолжают ржать. Потому что двадцать два стула прилипли к жопам. У всех, кроме Лехи, БФа и девчонок. Хотя Леха тоже бы к стулу прилип, если бы мимо него не грохнулся. Девчонок БФ пожалел. И запомнил ведь, кто где сидит. С одного раза. Разведчик, фигли.
Наш «опытно-экспериментальный стенд», а иначе «ОИС» обладал достаточно большим станочным парком и по сути представлял собой хорошо развитое, небольшое машиностроительное предприятие. Что не удивительно, коллектив станочников и слесарей был разношерстный, но совершенно мужской. Как на всяком опытном производстве, месячные авралы чередовались с недельным бездельем. Во время простоев мужики за зарплату с усердием шлифовали обитые сталью столы костяшками домино, сражались в «фишечный» бильярд, или пин-понг. Когда надоедало домино, ребята могли пошутить над кем-нибудь из начальных мастеров и инженеров. Вон когда Федька свою цвета мокрый асфальт восьмерку, у цыган купленную, ковырял в моторе, они пошутили. Тихо подошли вдесятером посмотреть, один болтовней отвлекал, восемь здоровых оболтусов рабочими ладонями сверху надавили, так что машина на все амортизаторы села, а когда отпустили резко, еще один оболтус на бетонный пол железяку лишнюю кинул. Машина подпрыгнула и звякнуло одновременно. Федька, подумав что отвалилось чего важное, тех цыган-автопродавцев матом полчаса на одном дыхании клял. Безобидно так "подкалывали". Все кроме Федьки. В коллективе самый большой авторитет это Степаныч. И у начальства, и у работяг. Он это все с железкой и организовал. Степаныч - слесарь. И не какой-нибудь простой лекальщик, а еще универсал полный. На всех станках от прецензионных токарных до ДИП-500 и простейшей маятниковой пилы мог любого специалиста превзойти. Если в чертежах ошибку видел или неясность, то сам исправлял. Спокойно, без нервов и так, что никто из конструкторов недовольным не оставался. Правильно все делал и подходец имел, потому что. Сколько его знали ни разу не ошибся и не напортачил. Все наши конструкторские «изыски в машиностроении», если к ним Степаныч руку приложил работали как положено и надежно. И от работы никогда не бегал, а сам ее искал. Иногда даже ночевать мог остаться, когда аврал. Единственно чего Степаныч сторонился так это партсобраний и общественной работы. Во время собраний Степаныч исчезал. Не по волшебству, а нормально: здания ОИС - бывшие каретные мастерские, жилые дома и фиг его знает чего еще, связанные общими коридорами, подвалами, крышами, переходами и пристройками, могли «исчезнуть» пару батальонов, а не одного хитрого, старого слесаря. Федька тот другой. Это вам не Степаныч. Из рук все валится от неохоты работать. От любого дела отопрется по тысяче болезненных причин. Не то что бы он больной был. Наоборот даже - вполне здоровый тридцатилетний бугай. Но мнительный правда. Чуть чихнет - в медпункт. Споткнется - опять туда же на обследование. А если палец, не дай бог, поцарапает без укола от столбняка с места не двинется. Так и будет стоять столбом, чтоб зараза по телу не разошлась. Зато общественный работник каких поискать днем с огнем надо. Душевный очень, если деньги на подарок собрать, политинформацию прочесть, или в стенгазету о здоровье заметку написать. Если собрание, то до конца высидит проголосует и последним уйдет. Лишь бы не работать, в общем. А шутки у него злые и несмешные были. И все к Степанычу неравнодушен. В замок от шкафчика эпоксидки налить, дверь в сортире палкой подпереть, или втихаря соли солонку в столовский суп высыпать - это Федька, даже и проверять не надо. Его мужики предупреждали. По-мужски. Оставь Степаныча в покое, проучим не то. Не внял. Степаныч до поры до времени терпел. Пока в обед с любимого стула не упал и ушибся сильно: в шестьдесят с лишним красиво не упадешь. Ножка подпиленной оказалась. Пиздец тебе, Федя, - тихо промолвил Степаныч, - надоел. И это был первый раз, когда от него матерное слово на работе слышали. Федька поржал, конечно, и забыл. А зря. Через день, придя на работу Федька обнаружил у себя на верстаке толстую книжку размером со школьный альбом для рисования. «Сифилис», 1967 года издания. Брезгливо потыкав книгу пальцем, и убедившись, что ему не чудится, Федька спросил чья. Никто не знал. До обеда книжка пролежала нетронутой, а вот Федькину вчерашнюю «Вечерку» с кроссвордом, кто-то увел. В домино Федьку не взяли по вредности, в бильярде был полный комплект, а в пин-понг он не умел. Федьке стало скучно и он взялся за книжку. Пропустив предисловие, рассказывающее о роли КПСС и советского правительства в победе над сифилисом в СССР, Федька углубился в чтение. Книжка оказалась с картинками, картинки настолько ужасными и цветными, а текст так красочно и живо описывал тяжести и совершенно неизлечимые последствия запущенного сифилиса в царском и капиталистическом обществе, что Федька проникся. Он перелистывал страницы, особое внимание уделяя описанию симптомов и методам профилактики. С обеда в цех он опоздал на два часа, был выматерен мастером, в первый раз не смог придумать объяснение своему проступку и отмазаться. На следующий день в столовой все увидели, что ложку и стакан Федька принес из дома. И тут же вспомнили, что утром он ни с кем не здоровался за руку. Душевой Федька пользоваться перестал и уходил бы домой грязным, если бы работал. Неделю Федор был чернее тучи, пугливо озирался по сторонам и обходил встречного метра за полтора. Кто-то рассказывал, что видел Федьку в туалете возле зеркала, рассматривающего прыщ на своем носу в большую лупу. А когда у него на губе выскочил «герпес», в просторечии называемый лихорадкой, он пропал на три дня. Вернулся отдохнувшим, спокойным и веселым. Справку с Соколиной горы об отсутствии у него сифилиса он показал даже Степанычу, хотя тот с ним не разговаривал. Федькина душа пела. Утром следующего дня он нашел у себя на верстке книжку «Ишемическая болезнь сердца в молодом возрасте». Или как-то так. А через месяц он уволился. Председателю профкома, нежелавшему расставаться с таким ценным работником, он объяснил, что не может работать в таком черством коллективе где ему никто не хочет даже давление померить и очень нервная работа. Председателю профкома его уговорить не удалось. А жаль. Потому что я лично в ящике верстака у Степаныча видел еще одну медицинскую книгу, на обложке которой красовались большие буквы: «Шизофрения».
Сантехник Коля прожил жизнь зря. Все свои шестьдесят с хвостиком и напрасно. Недавно понял. До этого жил себе и жил: в школе учился, в ПТУ, менял краны с прокладками, ковырялся в чужих унитазах, сшибая шальные рубли с трояками. В общем и целом, был доволен жизнью пока ему в голову не ебнуло. Большими деньгами. Непонятно почему Коля вдруг решил путь срезать. Шестьдесят лет он между помойкой и домом под окнами не ходил, чтоб чем-нибудь по голове не попало. У нас вроде и традиции такой нет: из окон хлам выбрасывать, но нет да нет чего и выкинут лишнее. Бутылку, или окурок легонький, а все равно неприятно. Вот Коле и прилетело неожиданно. Шел он шел, а ему как даст в голову и под ноги упало. Выматерился Коля, макушку пощупал, голову позадирал, на окна глядя откуда вылетело, и только потом под ноги посмотрел. А там деньги. Часть в конверте, а часть наружу вассыпалась. Подобрал, посчитал - две штуки американских денег, как с куста. И тишина кругом, только счастье в ушах звенит. Ни окно не хлопнет, ни форточка. Огляделся Колька по сторонам и как смог бегом к себе на пятый хрущевский этаж кинулся. Там на пятом, в однокомнатной квартире он всю жизнь прожил. Сначала с матушкой, она в том же жэке уборщицей работала, а как померла - один одинешенек. Когда по лестнице скакал его чуть не сшибли. Больно здоровые мужики навстречу вприпрыжку неслись. Колька еще подумал, не их ли деньги-то, подумал, а спросить не успел, как дома очутился и дверь на два замка запер. Но к окошку подошел-таки и из-за занавесочки выглянул. Здоровые мужики в помойке роются. Ну и на здоровье: ищут чего-то, наверное. Затихарился Колька и так в квартире и просидел до вечера. Думал чего с деньгами делать и пересчитывал на всякий случай. Так ничего и не придумал. Решил с приятелем посоветоваться - с Академиком. Тот приятель, правда, и не академик вовсе, а простой профессор математики. Академик - кличка школьная. Они с Колькой в одном классе ботанику учили. Академик, как ботаником в школьные годы был, - так ботаником и остался, только по математике. А Колька в сантехники выбился. Не зря же он в классе заводилой считался и по нему тюрьма плакала по словам директора. Тюрьма плакала, а Колька за Академика заступался в детстве и краны ему всю жизнь бесплатно чинил, хотя Академик уже и списывать не давал. Может поэтому они и дружили всю жизнь, не знаю. Взял, Колька бутылку поприличней из тех, что клиенты сантехников благодарят, и спустился на этаж ниже. К приятелю советоваться. И с порога почувствовал неладное. Мало того, что на Академике лицо есть, но зеленое, так и корвалолом у него в квартире несет, как у Кольки перегаром утром пахнет. На кухню, все-таки, прошли. Профессор пельмени вариться поставил, а сам, держась за сердце, рассказывает, как его сегодня арестовывать приходили. Милиция, ага. В студентах у профессора разгильдяй один числился. Никак экзамен сдать не мог, потому что бестолочь, а в армию не хотел. И обхаживал профессора по всякому: и в ресторан приглашал, и денег сулил. Только у Академика принципы. Да и не интересовало его ничего кроме математики: ни деньги, ни излишества нехорошие в ресторанах. Он даже не женился ни разу. Математику свою больше женщин любил и ей одной интересовался. А сегодня этот студент к нему домой приперся. Разрешите, говорит, я вам прям тут экзамен сдам, а сам бочком, бочком и в комнату протиснулся. Профессор вежливый - даже сесть охламону предложил, вместо того чтоб послать сразу к чертовой бабушке. Надо сказать, что Академик только и мог послать, что к бабушке. Матом он из тех же принципов не ругался, что и взяток не брал. Сидели они и разговаривали таким макаром - без мата. Вдруг звонок. Студент вскакивает и в прихожую, а на месте где он сидел конверт остался. Академика, как толкнул кто-то. Не нужен ему конверт и опасен даже. Схватил он его, и в форточку, а в комнату уже милиция со студентом входят. Профессора за взятку арестовывать. Где, спрашивают, конверт с деньгами? Куда дел, зачем выкинул. Щас найдем, отпечатки снимем, в тюрьму заберем. Руки в верх, в общем. И на улицу конверт искать ломанулись. Не нашли. Бог уберег, - закончил Академик рассказ, и выставил пельмени на стол к Колькиной будылке. Тут все и выяснилось. Как бог профессора уберег руками старого приятеля. Выпив по маленькой мужики, разговорились. События этого дня ушли: Академик и сантехник разговаривали о женщинах. Опыта по этой части у обоих было немного, поэтому разговор быстро свернул на их школьные увлечения. Колька вспоминал Маринку, профессор Ленку. Девчонки давно уж развелись с мужьями и жили одиноко. У Ленки был сын, у Маринки - двое, зато один из них сидит. И так мужиков развезло воспоминаниями, что они решили твердо. Жениться. И даже не допили тот пузырь. Ведь старая любовь не ржавеет и они уже целовались, когда-то с теми девчонками. Через два дня было восьмое марта. Купив по букету мимозы у знакомого Кольке барыги, приятели отправились делать предложения. С деньгами вышла закавыка. Деньги вышли мечеными. Профессор недавно себе ручку купил хитрую, поддавшись на уговоры шустрого продавца в вагоне метро, за сто рублей. Ручка специальная чтоб тайнописью писать. Профессор тайнописью писать, правда, не писал. Он ее купил, чтоб тайнопись на студенческих ладонях и прочих местах видеть, потому что в ручку фонарик был встроен ультрафиолетовый. Вот в свете этого фонарика и сложившихся обстоятельств друзья увидели на купюрах надпись «взятка». Хотели было деньги взять и вернуть в милицию. Но это профессор, а Колька-то сразу понял, что если вернуть — посадят Академика. Может и условно, потому что честный, но все равно посадят. Деньги они барыге продали. Тому у которого мимозы покупали. Честно предупредили, что меченые. Барыга смеялся всеми своими золотыми зубами наружу и даже еще тыщу рублей сверху дал. Сказал, что пригодятся. Этот барыга каждый месяц одному из префектуры денюжку носил, чтоб палатки не трогали ну и просто спасибо сказать. Спросите чего смешного? А ничего пока. Смешно будет, когда тот из префектуры с такими баксами в обменник придёт. Он же точно не вспомнит откуда взял. У него таких барыг много.
Слышали, как ящик с магнитами в поезде везли? Ну, там одни в купе ящик с сильными магнитами везли, а другие тоже ящик, но с часами на продажу. И на руках часы еще у всех. Слава. Не Партии, Правительству, Президенту, т. е. Генеральному секретарю, лично и дорогому. А часы Слава, или Командирские, а может быть и простой Полет. Или приборы всякие, что магнитов боятся, несмотря на то, что дорогие очень. И все сразу в одном купе. Часы, конечно, встали у всех, приборы вышли из строя и т. д. Все знают байку? Мне, так, часто рассказывали. Я рассказчикам верю, но спросить все время хочу кое-что. Потому что, в начале конверсии парочка молодых специалистов нашего КБ тоже за магнитами отправилась. По-моему в Нижний. Там завод, то ли подводные лодки делал, то ли сенокосилки, то ли еще чего полезное в народном хозяйстве, где магниты сильные нужны. Самые сильные в мире, как говорили. Наши молодые специалисты магнитными уплотнениями и магнитными жидкостями увлекались. Написали письмо в Нижний на завод по сенокосилкам: в порядке оказания технической помощи, просим вас. Выпросили магниты, и пошли командировку выпрашивать уже у своего руководства. Чтоб вдвоем в Нижний на поезде туда и обратно. И поехали. Пока все, как в других историях, да? Заводчане с сенокосилочного завода на них странно так посмотрели, когда узнали, что они на поезде и вдвоем, а не на грузовике и с грузчиками. Наши тоже удивились. На фига нам грузчики, если мы оба по стописят килограммов лежа стомильенов раз выжимаем? Культурные туристы мы, нам ваши шестьдесят килограмм ферромагнетиков, что слону слониха, т. е. дробина. Чего, сразу не заметили? И мышцами поигрывают. Выдали им заводчане магниты. В посылочном ящике. Кто постарше-то видел. Кусочки коричневого оргалита, который сейчас называют по английской аббревиатуре эмдэфом, реечками сосновыми опоясаны и гвоздиками к ним присобачены. Ящик стальной проволокой в много витков, да еще крест на крест перевязан. Для крепости и удобства переноски. Выдали, но смотрели странно. С какой-то ехидной жалостью. Их даже до желдорвокзала довезли, на специальной машине с чисто деревянным кузовом. На такой магниты внутри завода возят в больших количествах если. Вытащили наши ребята ящик из деревянного кузова и потопали к поезду. И сразу все поняли. Вы когда-нибудь обращали внимание, сколько железных предметов по дороге встречается? Столбов, заборов, автомобилей? Сколько всякой металлической мелочи на земле с асфальтом валяется? Не обращали? И правильно. Пусть на это обращает внимания наивные люди с шестьюдесятью килограммами самых сильных магнитов в мире. Сначала к ящику несколько гвоздиков и кнопок с земли прилипло. Потом об столб шандарахнуло вместе с одним культуристом-носильщиком. Только отодрали ящик от столба, как тетка сумочкой прилипла. Замочком. Эта не столб, эта так разоралась, что отлеплялись хуже, чем от столба. Потом мужик часами прилип. Он, правда, внимания не обратил. Пьяный потому что. Мало ли что пьяному почудится? Через десять метров дороги, ребята приобрели некоторый опыт передвижения меду людьми и металлическими предметами. Люди, между прочим, тоже те еще металлисты. Все причем. Независимо от музыки. Поставили ящик, один сторожит, другой дорогу к поезду разведывать пошел, чтоб металла поменьше по дороге. Разведал. Вернулся. Хвать оба за ящик. И тут сообразили, что не туда поставили. На крышку люка, ага. Ящик шестьдесят и крышка не меньше. Нашим туристам от культуры пофиг. Они сначала крышку вместе с ящиком с люка сняли, случайно. Рядом положили, ногами уперлись и тянут. Милиционер заметил, что два охломона крышку люка тырят в извращенной форме. Подошел посмотреть. Зря. Потому что на наших милиционерах железок в пять раз больше надето, чем на нормальных людях. Вплоть до пистолета, жетона и подковок на сапогах. Кокарда, опять же. Не, ну хорошо, что пистолет на ремешке у них, но плохо, что кобура расстегнута. Но хорошо, что на предохранителе. Пистолет ему вернули и извинились, когда от ящика отодрать сумели. Даже документы показали на груз. Он их до поезда проводил. То ли из сострадания, то ли убедиться, что уехали. В вагон входили подумав. То есть, сообразив, что просто так туда не попасть, потому что он железный весь в тамбуре. Они ящик между животами зажали, как котлету в гамбургере и так входили. Без синяков, конечно, не обошлось. Пока до купе добирались, то одного на стенку кинет, то другого об нее шмякнет. Засунули ящик под полку. С трудом, потому что там металл в основании. Ну про часы и приборы у соседей я рассказывать не буду, это все себе представляют и слышали. Раньше, вообще-то часы и на холодильник нельзя класть было. Потому, что намагничивались и вставали. А тут вообще. Приборов, кстати, никто из соседей не вез, соседи оказались вполне приличными людьми. Культуристы – спать на верхние полки, а соседи - водку пить сели. Пили пока один подстаканник со стола не смахнул случайно. А он возьми и на пол не упади. Свернул по дороге и под полку прицепился. Соседям понравилось. Сначала ложечки бросали для эксперимента. Потом ножик. Потом опять подстаканник. Доэкпериментировались. Проводница на остановке зашла посмотреть, что это ночью металлом по металлу шлепает, и увидела все. Фокус с ценным подстаканником проводнице не понравился. Но еще с десяток ложечек и длинный кухонный нож в купе появились и одним экспериментатором прибыло. Выходили из поезда так же «сандвичем». И на вокзале «гамбургером» народ распугивали. Два качка, а между ними ящичек маленький зажат. В камеру хранения бочком пробираются. В метро решили даже не соваться. Больно уж там железок много. Еле умудрились в ячейку камеры ящиком попасть. Железки же кругом. Зато, как попали, - ящик внутрь со свистом рванул. И так об стенку стукнулся, что гул по всему залу пошел. Вытащить ящик из камеры хранения не смогли. Покусали проволоку бокорезами, разломали сам ящик и неделю возили магниты от вокзала до КБ. По нескольку штук в карманах. Не далеко совсем. Всего две остановки на метро и пешком минут десять. Вот я и хочу спросить. Почему про приборы с часами все рассказывают, а про способы переноски ящиков с магнитами молчат?
Приехал в наше село геолог Андрюха на побывку. К отцу с матерью, как полагается хорошему сыну в отпуск. Крышу перекрыть, дров наколоть, курятник поправить, с девками погулять, допустим, на сеновале… Впрочем, про последнее извините – вырвалось. Девки тут совершенно не при чем. Девки – это вообще другой вопрос, тут речь о родителях. Они у Андрюхи старенькие, но бодренькие. Отец сам еще хоть куда по девкам-то.
Что ж такое-то. Все девки под руку попадаются. А я ж об Андрюхе хотел, про родителей его – старика со старухой и про курочку Рябу еще. Мельком.
Так вот Андрюха в своей геологической партии этим летом самородок нашел. Тяжелющий. И точь в точь на куриное яйцо похожий. Они даже сначала думали, что эта беда человеческое происхождение имеет. Что старатель какой в древности, то есть до революции еще, золота наковырял, яйцо из него с неизвестной целью выплавил, а потом потерял. А может спрятал и забыл.
Но осмотрев яйцо под микроскопом, и другими какими приборами проверив, решили, что это природа учудила. Бывает так с самородным золотом.
Так вот Андрюха на нарушение небольшое пошел, как начальник. Договорился со своими, что он это яйцо с собой возьмет, к родителям заедет, а потом в Москву отвезет и сдаст самому главному академику по самородкам, у которого учился. Чтоб такое открытие зафиксировать и диссертацию написать. Так и самому в академики можно выйти ведь. После диссертации, ясное дело.
И вот поправляет Андрюха курятник, а у самого вокруг золотого яйца мысли шкодливые так и крутятся. Дай, думает, над родителями пошучу. Устрою им настоящую курочку Рябу в реальной действительности. Подумал и решил. Мало того решил, а самородок из кармана вытащил и побежал сразу к отцу с матерью. Дурацкое-то, оно ой какое не хитрое дело.
Влетает в избу, запыхался как будто. Смотрите, говорит, дорогие родители, что ваши куры снесли вот только что. И бац яйцом по столу. Чуть дубовый стол не проломил, обормот здоровущий. Яйцо-то на полтора килограмма тянет и кулак Андрюхин та три с лишним. Здоровые они с отцом. Порода такая.
Родители, конечно всполошились. Отец очки достал из шкатулки. Сам посмотрел, матери протянул. И чего протягивает-то, знает ведь, что мама у Андрюхи до сих пор нитку в иголку без всяких очков вдеть может. Посмотрели.
- Да, отец - говорит мама, - диво дивное. Никогда такого не видела. Да что там не видела, не слышала даже в сказках.
- Вот именно, мать, - поддерживает ее отец, пряча очки в шкатулку, - небывальщина. Надо, Андрюша, тебе срочно в Москву ехать в саму Академию наук. О таком событии все знать должны. И без промедления.
- Да я как раз и собираюсь, - тут Андрюха вроде и не врет совсем, - к самому главному академику по золотым металлам.
- Зачем же по металлам, Андрюша? – делано удивляется отец, - тебе к главному академику по петухам надо.
- Причем тут петухи-то, папа? – теперь удивляется Андрюха.
- А про то что яйца золотыми бывают – это все ведь слышали. Сказка такая есть про курочку Рябу. А вот чтоб петухи яйца несли – это, понимаешь, небывальщина. Мы ж с матерью бройлеров на это лето купили. Петухов то есть одних. Петухи там, Андрюша, Пе-ту-хи. Так что ты, - продолжает родитель, - к академику-то езжай. Сарайку вот только закончи, крышу перекрой и езжай раз надо.
Сказал и шлеп Андрюхе подзатыльник. И правильно. Чтоб не шутил над родителями. Где ж это видано, чтоб петухи неслись-то, а? Хотя бы и золотыми яйцами на полтора килограмма. Тоже мне сказочник.
На обычной приподъездной скамейке обычного московского дома сидят две бабушки. Глядя на них, кажется, что так было всегда, но дом и скамейка появились только в 1978 году. Снесли типовую московскую деревню и на ее месте выстроили новые, многоэтажные дома. Сейчас бабушкам по девяносто лет и происходят они из той самой снесенной деревни.
Обычные бабушки на обычной скамейке. Все жильцы подъезда, без всякого исключения, здороваются со старушками с улыбкой и некоторым пиететом.
Раз в две недели к дому подъезжает большой черный джип, нехарактерно долго паркуется, так чтоб никому не мешать, из машины выходит высокий сорокалетний пижон с объемистыми пакетами "Азбуки вкуса" - специального магазина по продаже съестных понтов. Бабушки называют пижона Толстым, хотя из лишнего веса у него только пакеты со снедью, пижон же величает бабушек Павлой Сосипатовной и Марией Ильиничной. Толстый подходит к старушкам, и они недолго разговаривают. Через полчаса, оставив пакеты на лавочке, Толстый тепло прощается и уезжает. По праздникам вместе с пакетами остаются цветы. Обходительного пижона можно было бы принять за внука одной из бабушек, но почти все жители дома знают, что это не так. Толстый - продюсер одного из российских телеканалов и родственных связей с нашими старушками не имеет вообще: никого из родни у бабушек не осталось и бабушки сидят на скамейке.
Сидят, иногда обсуждают "куда катится этот мир" и зачем сын тетки со второго этажа уехал в Америку, когда и здесь неплохо работал на заводе. Они разные. Павла Сосипатовна охотно откликается на "баб Пашу", а на "баб Машу" Мария Ильинична обиженно поджимает губы. Мария Ильинична, сидя на скамейке, обычно читает Донцову с Марининой, а баб Паша не читает ничего, зато так внимательно разглядывает проходящих мимо и так много о них знает, что любой офицер ЦРУ за такие подробные сведения заложит свой агентский значок. Если, конечно, офицера заинтересуют жители обычного дома в спальном районе Москвы.
Они разные, хотя родились в одной деревне. Мария - в семье сельских учителей, а Паша - в нормальной деревенской семье. В семнадцать лет Мария собралась в институт и замуж, а бойкая комсомолка Паша никуда не собиралась, но завербовалась на Колыму и уехала, увезя вместе с собой жениха Марии Ильиничны. Так получилось. Потом получилось так, что Мария Ильинична, отучившись в институте, до семидесяти проработала учительницей литературы, замуж так и не вышла и детей завести не успела. Как и Паша. Пашин муж и бывший Машин жених, через год после отъезда на Колыму замерз там по пьяной лавочке, Паша вернулась в деревню и стала работать в колхозном саду.
Колхоз сделали совхозом и закрыли, колхозный сад частью вырубили, деревню снесли, построили на ее месте дом и поставили лавочку. В доме дали квартиры почти всем деревенским. Баб Паше однокомнатную на седьмом, а Марии Ильиничне как учительнице целую двухкомнатную на пятом.
Прошло некоторое время и они встретились на лавочке. Старость и одиночество приглушили старые обиды и они подружились. Подружились до такой степени, что решили жить вместе у Марии Ильиничны, а баб Пашину квартиру сдавать. Вдвоем жить дешевле, да и от сдачи квартиры неплохая прибавка к пенсиям вышла. Квартирантка нашлась быстро. Таких квартиранток в Москве пруд пруди: красивая молодая девушка приехала покорять телевидение, эстраду и цирк сразу, театр и кино чуть погодя, а потом и всю Москву целиком, чтоб не размениваться. Жиличку звали Ленкой, платила она аккуратно, в квартире не безобразила, а что к ней иногда мужики ходили, так и дело молодое, как сказала баб Паша, и на телевидение можно попасть только через постель, я читала, как согласилась с ней Мария Ильинична.
Они, как всегда, сидели на лавочке, когда перед домом появился большой черный джип. Большие колеса нагло преодолели невысокий бордюр, джип влез на тротуар и замер в полуметре от старушек, почти перегородив проход и закрыв бабушкам обзор.
Мария Ильинична хотела было попросить водителя убрать машину подальше и уже начала литературно-правильную строить фразу, а баб Паша уже открыла рот, чтоб послать водителя еще дальше, чем Мария Ильинична, как дверь джипа открылась, из нее выкатился пижонистый толстый мужик, вытащил за локоток хихикающую Ленку, крикнул старушкам "Привет девчонки" и скрылся в подъезде.
Девчонки и слова сказать ему не успели. Только чуть погодя баб Паша выругалась, Мария Ильинична обижено нахохлилась, они обсудили куда катится мир с черными джипами, телевизионными квартирантками и ейными толстыми пижонами. И решили попенять Ленке на неправильную парковку машины ее молодого человека, иначе они на ейного хахаля в милицию заявят.
Разговор с Ленкой результата не дал. Вообще-то Ленка полностью согласилась, но через день опять приехал черный джип и запарковался еще ближе к лавочке.
Не возымели действия и разговоры с толстым пижоном. На все справедливые претензии Марии Ильиничны и на еще более справедливую ругань баб Паши, толстяк неизменно отвечал: "не ворчите, старушенции, я не на долго, а только до утра", - подхватывал Ленку под локоток и скрывался в подъезде.
Целую неделю шел дождь. Бабушки не выходили на улицу, но и из окна им было прекрасно видно, что большой черный джип продолжил наглеть, докатился прям до скамейки и индифферентно поблескивает мокрой крышей. - Так больше нельзя, - заявила Мария Ильинична, - в нашем дворе стало невозможно жить, надо что-то делать.
- Я ему колеса проткну, - решительно ответила баб Паша, - ножиком. Раз - и все. А, Марья, ты на шухере постоишь в подъезде.
- Он же вообще отсюда не уедет, если ему колеса проткнуть, - логично, но робко возразила Мария Ильинична.
- И пусть! - баб Паша не теряла решительности, - пусть не уедет! Зато когда приедет в следующий раз, будет знать!
Подруги еще немного поспорили, а когда кончился дождь они спустились вниз, Мария Ильинична заговорила с консьержкой, а баб Паша быстро вышла из подъезда, и оглянувшись, полоснула ножом по колесу джипа. Колесо не поддалось. Потыкав в колесо ножиком для убедительности и не добившись результата, баб Паша вернулась в подъезд, оторвала Марию Ильиничну от разговора с консьержем и потащила в лифт.
- Не берет твой ножик его резину, - громким шепотом начала она еще в лифте, - хилый. Надо еще чегонить придумать. Думай, Машка, теперь твоя очередь, не зря ж тебя в институте учили.
- Можно сахара в бензобак насыпать, - подсказала Мария Ильинична, - я у Марининой читала, - и, неожиданно для себя продолжила, - а можно презерватив с водой из окна скинуть, как у Донцовой.
- Чего скинуть?!! - остолбенела баб Паша, - чего?!!
- Презерватив, - повторила Мария Ильинична и покраснела.
- Гондон, значит, - резюмировала баб Паша, - хорошая мысль! И нечего на него сахар переводить! Шиш ему, а не сахар. У кого, говоришь, читала?
- У Донцовой так написано, - начала оправдываться Мария Ильинична, - или у Бушкова. Не помню я, Паш.
- Бывает и у твоих Донцовых в книгах нужные вещи, Маша. Надо будет почитать послезавтра.
- Да я прям сейчас тебе книгу дам, - Мария Ильинична решила отвлечь подругу чтением, - прям сейчас.
- Не, прям сейчас я устала и спать хочу, - подытожила баб Паша, - только послезавтра получится. Потому что завтра мы идем за презервативами. Знаешь, хоть, где их продают-то?
- Конечно знаю: в аптеке? - полувопросительно полуутвердительно ответила Мария Ильинична и опять покраснела.
- Эх, - вздохнула баб Паша и подбоченилась, - отсталая ты Машка. Их сейчас в любом магазине продают. Но пойдем мы в аптеку. Она к нашему дому ближе любого магазина, раньше всех открывается и там аптекаршей Лидка работает, Серегина дочка. А сейчас давай чай пить и спать ложиться. Темнеет уже.
Через час баб Паша похрапывала у себя в комнате, а в соседней комнате ворочалась Мария Ильинична. Она никак не могла заснуть и все пыталась понять, как правильно построить фразу, чтоб она не звучала наименее пошло: "Лида, дайте мне, пожалуйста, презерватив" или "Будьте так добры, Лида, дайте мне, пожалуйста, презерватив". Ничего не придумав, она все-таки заснула.
Чуть только открылась аптека, бабушки проскользнули во внутрь и зашептались возле витрины: Мария Ильинична пыталась отговорить подругу от покупки.
- Представляешь, - шептала она, - вот попросишь ты у Лиды презервативов и что она о нас подумает?
- А ничего не подумает. У нее работа такая: продавать чего скажут, - возражала баб Паша, - не хочешь помогать - отойди, я без тебя справлюсь.
Старший провизор Лидия Сергеевна сразу обратила внимание на двух знакомых старушек.
- Баб Паш, Баб Маш, - окликнула она их, - вам непонятно чего? Вы спрашивайте, я поясню.
- Все нам понятно, Лид, - баб Паша наконец-то вывернулась от подруги, - все понятно, ты нам гондонов дай на все!
И ляпнула на прилавок сторублевую купюру.
- Вам какие, гладкие, ребристые, со вкусом клубники, или банана, - на автомате выпалила Лидия Сергеевна, и тут до нее дошел смысл просьбы, - Чегооо?!!!
- Презервативов по-вашему, - поправилась баб Паша, - на все давай. А ребристые они или клубничные нам с Машкой уже похеру. Сама понимать должна не маленькая чай.
Дома бабушки попробовали наполнить презерватив водой в кухонной мойке. Изделие растянулось, раздулось, заняло весь объем раковины и начало выползать наружу.
- Батюшки...- удивилась Павла Сосипатовна, успев закрыть кран, - как же мы его отсюда достанем-то, чтоб он не лопнул?
Старушки задумались. Наконец у Марии Ильиничны появилась идея.
- Давай воду сольем, положим его в пакет с ручками, а потом воды нальем и из раковины вынем.
Все было выполнено. Презерватив, наполненный почти пятнадцатью литрами воды, оказался в полиэтиленовом пакете с ручками, а "горлышко" его перевязано веревочкой для надежности. Совместными усилиями бабульки вытащили пакет из мойки и приспособили его на подоконник, надев ручки пакета на оконную завертку.
Оставалось только дождаться благоприятного момента и скинуть пакет вниз на джип. Благоприятным моментом старушки сочли тот момент, когда толстый пижон садился в машину. Целилась баб Паша.
- Поехали! - злорадно сказала она и пакет полетел вниз.
Старушки отпрянули от окна. Внизу сильно хлюпнуло, раздался тихий, но внятный "памп" - так пробка вылетает из бутылки шампанского и мужской голос матерно выругался.
- Попали! - обрадовалась Мария Ильинична, - давай посмотрим?
- Я тебе посмотрю! - мгновенно отреагировала баб Паша, - а ну отойди от окошка. Не в джип мы с тобой попали-то, а в толстого этого. Насмерть видать. Слышь, как внизу надрывается?
- И что же теперь делать? - растеряно прошептала Мария Ильинична, и старушки задумались.
- Знаешь, что, Паша, - продолжила Мария Ильинична через полчаса, - я думаю, что нам надо явиться с повинной. Убитому этим не поможешь, но совесть наша будет чиста.
- С повинной, так с повинной, - согласилась Павла Сосипатовна, - за такого вредного мужика много не дадут, а по старости могут и вообще не посадить. Пошли. Только надо в чистое переодеться и теплое с собой взять. Вдруг все-таки заберут?
Через полтора часа после запуска пакета по джипу, переодетые в чистое, старушки спустились вниз и вышли из подъезда. В руках у каждой был узелок с теплыми вещами.
Большой черный джип стоял там, где и стоял только вокруг были натянуты красно-белые ленты, а на лавочке сидел милиционер и что-то писал в блокноте. Невдалеке суетилась еще парочка в милиционеров и стояла машина скорой помощи с открытыми дверями.
- Кто здесь старшой-то, милок? - заискивающе спросила баб Паша, - не ты ли?
- Я, - устало ответил милиционер, отрываясь от блокнота, - я здесь старший, а вы гражданки проходите, здесь посторонним любопытствовать не положено.
- Так, какие же мы посторонние, - еще более заискивающе удивилась баб Паша, - мы не посторонние, ведь это ж мы его...
- Что "вы его"? - опять не понял милиционер, несмотря на подполковничьи погоны, - проходите, бабушки, не мешайте работать бригаде.
- Экий ты непонятливый, - заискивания в тоне баб Паши стало меньше, - русским языком тебе говорят: это мы его грохнули. Случайно.
- Кого грохнули? - до подполковника никак не доходило.
- Так труп же, господи! - рассердилась на глупого милиционера баб Паша, - труп мы грохнули.
- Вы грохнули труп? - подполковник все еще ничего не понимал.
- Разрешите я объясню, - вмешалась в разговор Мария Ильинична и не дожидаясь разрешения продолжила учительским тоном, - вы говорите глупости молодой человек: труп грохнуть нельзя - он и так уже труп. Правильно?
- Правильно... - отозвался милиционер
- Вот видите? - продолжила Мария Ильинична, - с трупом мы разобрались. А мы с Павлой Сосипатовной были очень недовольны тем как паркуется эта машина, мы неоднократно делали замечания водителю, он нам нагрубил, мы решили отомстить и скинули на машину презерватив, наполненный водой. Хотели в машину, а попали в водителя. Случайно. Вам теперь все понятно? И я хотела спросить: он сильно мучился прежде чем умереть?
- Теперь все понятно, - в глазах непонятливого подполковника запрыгали веселые чертики, - кроме одного: мне непонятно где вы взяли презерватив.
- Где взяли, там больше нет, - отрезала баб Паша, - ты нас или сажай, или отпускай, нечего время тянуть.
- Ладно, бабушки, - смилостивился подполковник, - сажать вас я не буду потому что не за что.
- Эй, Колесников, - крикнул он в сторону скорой, ну-ка давай сюда этого пострадавшего! Хватит ему валерьянку пить. Тут его дожидаются.
Дверь кареты скорой помощи немного приоткрылась, и на асфальт мягко выпрыгнул омоновец - большой человек в камуфляжной форме и бронежилете. У бабушек похолодело внутри.
- Милиционера уделали, - подумала баб Паша и закрыла собой Марию Ильиничну, - а может и обойдется, ишь здоровущий какой, такого одним гондоном не пришибешь…
- Прям сейчас и посадят, - мысленно отозвалась Мария Ильинична, вылезая вперед баб Паши, - а может и расстреляют.
Омоновец, чертовски напоминающий трехстворчатый гардероб, доставшийся баб Паше от родителей, пошарил в машине правой рукой, ухватил там, что-то невидимое бабушкам, извлек оттуда небольшого роста мужичка в мокрой черной одежде и повел его к лавочке.
Голова черного мелко тряслась, из уголка рта бежала слюна.
- Вот, граждане бабушки, любуйтесь на дело рук, - ухмыльнулся подполковник. Бабушки удивленно разглядывали черного.
- Ну что, мокрушник, - взгляд милиционера уперся в мокрого насквозь мужчину, - рассказывай, кто такой, кто заказчик, где взял оружие.
Мужчина тряс головой, пускал слюни и молчал. На последних словах подполковника глаза его закатились, он пошатнулся и упал бы, но был ловко подхвачен омоновцем.
- Дааа, - протянул подполковник, - увози его, Колесников, все равно толку не будет. За всю свою практику первый раз вижу, чтоб контрацептивы так на людях сказывались. Увози. И это, сильно не пинайте в дороге, а то совсем ухайдакаете убивца.
- Посмотрели? – подполковник повернулся к ошарашенным бабушкам, - все понятно?
- Все! – соврала баб Паша, - только я не поняла, где наш Толстый-то?
- Вашего толстого я до магазина и обратно отпустил. Очень он хотел свое спасение обмыть и спасителей отблагодарить. Вон он, кстати, тащится, - подполковник кивнул в сторону дороги.
По дороге действительно приближался Толстый. В одной руке он держал объемистый пакет, в другой…
- А! – Толстый поставил гирю на асфальт, пакет на скамейку и отчаянно махнул рукой, - такую жизнь надо в корне менять, раз в меня стрелять начали. Вот и купил по дороге. Хотите шампанского, подполковник? Или коньяку? – Толстый зашуршал пакетом, - я ж как второй раз родился получается.
- Коньяк ты мне в машину положи, - качнул головой подполковник, - я при исполнении не употребляю при посторонних. А шампанское… Шампанское вот им, спасительницам твоим. Увидели старушки из окна, что нехорошее затевается и вмешались, удачно применив средство контрацепции, похожее на презерватив. Так было, бабушки?
Старушки закивали, а подполковник улыбнулся: - Такие вот у нас пожилые люди сознательные. Геройские, прямо скажем, у нас люди.
Эту историю в доме знают все жители от мала до велика. Именно поэтому все очень вежливо и даже с пиететом здороваются с бабушками на лавочке. Своим пакетом они спасли толстого пижона и предотвратили заказное убийство. Так получилось, что толстый продюсер разозлил не только бабушек, но и гораздо более влиятельных людей. Гораздо более влиятельные люди продюсера "заказали".
Киллер дожидался благоприятного момента, прячась за открытой дверью мусоросборной камеры. Когда толстяк вышел из дома и открыл дверь большого черного джипа, киллер сделал несколько быстрых шагов вперед и поднят пистолет с глушителем. И даже успел выстрелить. Но не попал. Потому что за долю секунду до выстрела ему на голову приземлились пятнадцать килограмм воды в презервативе и полиэтиленовом пакете с рекламой магазина Копейка.
Почти сразу после событий характер Толстого изменился. Он похудел, стал обращать внимание на окружающих его людей и даже женился на Ленке. С купленной гирей он теперь не расстается. Может это произошло потому, что "гораздо более влиятельных людей" не нашли, как ни искали и он решил сменить стиль поведения, не знаю. Но во всяком случае спасших его старушек Толстый не забывает до сих пор.
Рассказал я как-то старому строителю байку про медведя. Я еë тут тоже рассказывал. Задрал де медведь у мужика корову. За что мужик его с ружьем долго выслеживал, но не выследил. Потом на рыбалку поплыл на резиновой лодочке и увидел, что этот самый медведь реку рядом переплывает. А ружья с собой нет, только удочки. Ну так он к медведю подплыл и веслом того по голове начал охаживать. Весло маленькое, легкое, но для медведя обидное. Но ничего не сделаешь, потому что лапы плаванием заняты. Правда как до берега доплыли, то мужику очень быстро обратно грести пришлось.
И мне в ответ тоже байку про медведя. Строили как-то давно на Дальнем востоке склады. Секретного назначения. В сопках место поровнее выбрали. Высадились еще снег лежал. Перво-наперво площадку обнесли колючим забором. Запустили часовых по кругу. Секретность же. Часовые ходят, остальные строят.
К лету много чего соорудили. Раньше-то - это не сейчас. Долгостроев не было. И вот летом. К начальнику стройки заходит рабочий. И докладывает:
- Товарищ генерал, на территории медведь. - Иди проспись. - Да точно вам говорю, медведь. - Сам видел? - Не, медведя не видел, говно только. Я вот вам посмотреть принес.
Платочек так из кармана развернул и генералу под нос. Вот понюхайте, товарищ генерал, самое что ни наесть свежее. Понюхали. Действительно ЧП. На охраняемом объекте медведь. А значит что? Значит прорыв периметра. А часовые, мать их, спят и не докладывают. Проверить периметр и доложить.
Проверили. Периметр цел. Ни щелочки. Ну не будет же медведь за собой дырки в заборе заделывать? В общем, этого рабочего с говном на смех подняли.
Целый день над ним ржали. На второй день посмеивались. На третьи сутки ночью перестали даже хихикать. Спали потому что все. Кроме часовых. И медведя. Который прям внутри того самого периметра взобрался на подходящий холм и завыл. Луна, объект, часовые и медведь воет. Все, конечно, проснулись, слышат, некоторые даже видят, а медведя ловить ночью никто не идет. Ну его нафиг, да и воет красиво.
Утром опять проверили периметр. Цел. Собрали совещание, чтоб решить два вопроса. Как поймать и самый важный - откуда взялся и как проник. Обыскали все с собаками и лупой. Не ли переходил медведь забор? И правильно – не переходил. Зачем ему, когда они берлогу вместе с медведем зимой огородили.
Медведя хотели в зоопарк сдать. После того как поймают. Но он не захотел в зоопарк, залез, гад, на подходящей толщины дерево, это дерево согнувшись его через забор как на парашюте опустило, и ушел по делам. В цирк наверное.
Главное, когда вы собираетесь что-нибудь где-нибудь строить, сначала проверьте. Нет ли там берлоги.
По обочине дороги, колонной по одному размеренно бежала группа из десяти человек, вооруженных шанцевым инструментом. Первым легко бежал двухметровый Фриц с ломом на плече. Время от времени один из вьетнамцев, привычно отделившись от группы, проверял придорожные кусты впереди и возвращался в строй. Ровно так же он делал в родных джунглях, прикрывая небольшие отряды от зеленых беретов. Донг был самым старшим из группы – ему было пятьдесят лет, а звание Герой Вьетнама он получил за сбитый американский самолет.
Все началось с простого аппендицита. Потому что из-за этого слепого отростка меня в Усть-Илим не взяли по здоровью. Вам, говорят, неделю назад аппендицит вырезали, вам в тайгу нельзя, оставайтесь-ка в Москве, поправляйте здоровье. Да вот хоть на нефтеперерабатывающий в Капотню не хотите? Это же лучше чем Сибирь, там отряд интернациональный с немцами. Язык подучите заодно, пригодится. Всю жизнь мечтали, блядь? Вам кто разрешил неприлично выражаться в комитете комсомола? Ах, это выражение восторга? Ну ладно, записываем.
Так я оказался в совершенно интернациональном, студенческом строительном отряде без всякого названия. Совершенно – это потому, что кроме немцев там были еще вьетнамцы. Вьетнамцы были высокими и своей молчаливой дисциплинированностью уравновешивали некоторое немецкое разгильдяйство. В первый же день мы поменялись с немцами одеждой: нам были вручены синие рубашки эФДэётлер (Freie Deutsche Jugend то есть FDJ), а немцам наши зеленые куртки с всякими нашивками. Штанами решили не меняться. Из эгоистических соображений. Из тех же соображений с вьетнамцами не менялись вообще, потому что их форма от нашей не отличалась.
Немецкий язык был выучен нами на второй же день пребывания методом совместного распития немецкого шнапса за круглым столом. Пили из горлышек пятилитровых бутылок, пущенных по кругу. После второго оборота четырех бутылок вокруг стола и одной дружбы-Freundschaft немецкая свободная молодежь запела Катюшу на чистом русском, а советские комсомольцы - Тамару. На чистом немецком (я постараюсь больше не усложнять текст латиницей и плохим немецким): Тамара, Тамара, зер шон бист ду, Тамара, Тамара, йа тьебя льублю. Вьетнамцы дисциплинированно молчали и вьетнамский остался невыученным.
Потом нас распределили по бригадам, и повели работать. В нашу бригаду попал самый интересный немец. Из-за двухметрового роста, рукава зеленой “ссошной” куртки были ему несколько коротковаты и производили впечатления засученных. Он был ярко рыж, голубоглаз и все время улыбался. Чтоб довершить портрет Фриц (я не шучу) за три недели оброс плотной рыжей бородой, за которой умудрялся ухаживать. Бетонолом (отбойный молоток раза в три больше обычного) в его лапах смотрелся как влитой, а совковая лопата выглядела игрушечной. Работал он как вол и мы искренне жалели, что у него кончался отпуск, и он улетал куда-то в Голландию, поддерживать тамошнее коммунистическое движение. Что не должно было составить ему никакого труда, судя по его габаритам и весу самого движения.
В последний день перед отлетом Фрица в Нидерланды нашу бригаду выгнали из-за забора НПЗ копать кабельную траншею. Вдоль съезда с МКАД в сторону Дзержинского. Десантировав нас из автобуса, прораб выкинул вслед шанцевый инструмент, порекомендовал отступить от дороги пару метров и копать в сторону Москвы. Пока не докопаете.
- Ура! – приветствовал бригадир Генка отъезд автобуса, - сейчас быстренько докопаем метров двести и в перерыв отметим отступление нашего немца от Москвы.
- По двадцать метров на брата – прикинул Лёха, - до обеда не успеем.
- Успеем, Лёша, не беспокойся, - бригадир протянул Лёхе кирку, - во-первых, у нас есть Фриц, а во-вторых, как успеем – так и обед.
Как ни странно грунт оказался совершенно легким, шел от одной лопаты без кирки и лома. Успели мы часов через пять с несколькими перекурами. И только Лёха застрял на своем последнем метре.
- Да тут железка какая-то, - оправдался он, - мешается, никак выворотить не могу. Похоже труба.
- Слабак, - улыбнулся Генка, - только считать умеешь. Ты Фрица попроси помочь. Немецкий знаешь ведь? Скажи, дембельский аккорд у него: как железяку выворотит, так и отпустим на родину. А сам иди колбасу порежь и стаканы расставь.
Не знаю, удалось ли Лёхе объяснить Фрицу смысл слов «дембельский аккорд», но немец улыбнулся, выбрал самый толстый лом и спрыгнул в траншею.
В это самое время возле нас затормозил Уазик с красной полосой и надписью «связь». Из него выпрыгнул пожилой мужик и заорал. Он размахивал руками и орал про каких-то диверсантов, фашистов и сволочей, партизанящих траншею в зоне кабеля правительственной связи без разрешения. Оторавшись мужик уставился на наши синие рубашки с немецкими надписями.
- Правда что ли немцы? – выразил он свое удивление и перешел на немецкий, - нихт арбайтен, геен шнель нахуй, битте, отсюдова. Тут нельзя работать. Но пасаран, - мужик потряс в воздухе кулаком.
- Сам ты шнель нахуй, и но пасаран, - невозмутимо сказал Генка, - русские мы, студенты из стройотряда, нас с НПЗ сюда послали траншею копать.
- Точно не немцы? – мужик немного ослабил бдительность, и заговорил доверительным шёпотом - тут иностранцам нельзя, тут с иностранцами нельзя, тут кабель связи проходит, - и добавил совсем уже свистящим шёпотом, подняв палец вверх, - секретный!
- Я вам сейчас запрещение выпишу, - мужик заговорил нормальным голосом и достал бланк с красной полосой из папки, - отдадите прорабу, скажете, что он мудак. А вы точно не иностранцы? Секретный кабель-то.
- Да какие мы иностранцы, не видишь что ли? – хотел было успокоить Генка мужика. Но не успел. В траншее, что-то металлически треснуло, и из нее вылез улыбающийся Фриц. С ломом. Лом он положил на плечо, строевым шагом подошел к Генке и доложил на чистом немецком: Mit dem Kabel bin ich schon fertig und warte auf Ihre Befehle! Господин бригадир, я закончил с кабелем, что будем делать дальше? При этом лом он опустил в положение «к ноге», а сам замер по стойке смирно.
Отдыхавшие невдалеке вьетнамцы с быстротой, отточенной дисциплиной, тут же вытянулись по левую от немца руку, быстренько отработали головами равняйсь и замерли, держа руки по швам. Они подумали, что так и надо и молча построились.
Мужик с папкой несколько остолбенел. Весь идиотизм ситуации первым осознал Генка. И заорал: Становись! Равняйсь! Смирно! Направо! Бегом на НПЗ марш! Неожиданно для себя все выстроились ровной шеренгой, повернулись и потрусили вдоль дороги.
- На НПЗ??! – ужаснулся нам в след мужик, и хотел было догнать, но у него в машине запишала рация и он отвлекся.
Первым легко бежал двухметровый Фриц с ломом на плече. Время от времени один из вьетнамцев, привычно отделившись от группы, проверял придорожные кусты впереди и возвращался в строй. Ровно так же он делал в родных джунглях, прикрывая небольшие отряды от зеленых беретов. Донг был самым старшим из группы – ему было пятьдесят лет, а звание Герой Вьетнама он получил за сбитый американский самолет.
Ничего плохого Фриц не хотел, он просто ни бельмеса не понимал по-русски. На следующий день он все-таки улетел в свою Голландию, а мы писали объяснительные по поводу вывороченного им кабеля какой-то секретной связи. А про Героя Вьетнама и самолет вообще выяснилось совершенно случайно, через несколько лет после событий.
Работала у нас в КБ тетка почти шестидесяти лет, для которой матерные слова были не ругательствами, а просто способом выражения мысли. Такое воспитание. Тортилла, как звала эту тетку вся конструкторская молодежь, относилась к этой молодежи, как к полной ровне, помогала всем чем могла, теткой была прекрасной и уважаемой.
Как-то она вернулась из отпуска, проведенного на горнолыжной базе в Армении, привезя с собой массу впечатлений и сильно простуженное горло. Так сильно простуженное, что врачи запретили говорить неделю, даже если появится пропавший голос. А говорить очень хотелось - впечатлений была масса. Но нельзя. Вообще очень трудно молчать, когда тебе есть что рассказать, все вокруг разговаривают про всякую фигню и, иногда, по забывчивости обращаются к тебе с каким-нибудь вопросом. А ты молчи.
Через два дня молчания, она, на любой заданный ей вопрос, доставала из кармана белой блузки и показывала обратившемуся карточку, на которой тушью четким, чертежным шрифтом было выведено: "пошел на хуй".
- Знаешь, как по-татарски будет «имей в виду»? – спросил меня дантист, устанавливая коронку на передний зуб. Дело происходило в Уфе, дантист был татарином, я – нет, и вопрос имел под собой некоторые основания.
- Не знаю, - промычал я распахнутым настежь ртом.
- Имей в виду по-татарски будет «ущьти, блять», - пошутил стоматолог и продолжил, - так вот ты ущьти, бля, - яблоки жрать только маленькими кусками, тарань не грызть, колбасу твердую от батона не откусывать и вообще веди себя аккуратно, а то отвалится. Зато водку можно в любом количестве. Хочешь водки?
Он издевался. По-моему после пяти часов в кресле дантиста водки хотят даже полные трезвенники с полными язвенниками. Тут либо водки хочется, либо повеситься уже. У меня вон соседка по деревне два месяца себе зубы делала, намучалась страшно. И повесилась после этого.
А дантист издевался. Он вообще любил над пациентами издеваться и потом им же о них же и рассказывать.
- Меня, когда на практику послали в сельскую больницу, я было расстроился, дыра ведь какая-то, - начал он очередной рассказ, - но потом посмотрел вокруг, с людьми познакомился – ничего вроде страшного. Машинка только с ножным приводом. Но мне ее не доверяли сразу. Мне доверяли слепки делать для протезов.
- Таких вот составов, - он махнул рукой в сторону полки с красивыми коробками, - не было, слепки из гипса делали. И вот посадил я деда в кресло. Намешал гипсу и начал лепить. Слепил. Но гипса много осталось. Жалко выкидывать-то. И я решил к слепку ручку сделать. Для удобства работы. Ну и сделал. В форме хуя. Не знаю почему, можешь даже не спрашивать. Молодые не всегда ж понимают, чего и зачем делают. А мне восемнадцать только-только исполнилось. Из тяги к прекрасному скорее всего.
- И вот сидит дед в кресле с открытым ртом, рот закрывать нельзя пока гипс схватывается, а изо рта у него хуй точит. Деду, собственно говоря, не видно, чего там торчит, он и не переживает. Он переживает, что рот закрыть нельзя. Неудобно.
И вот дед сидит, хуй торчит, я себе думаю, что если кто в кабинет зайдет, я быстренько чего-нибудь придумаю. Не успел придумать, как главный врач заходит. Здоровый серьезный дядька. А я ничего сделать-то не успел, только деда полотенчиком прикрыл и все. Но такое не спрячешь ведь. Все равно торчит, хоть и под полотенцем.
И тут главврач полотенце снял. Он не изумился, нет. Это что за хуй, спрашивает. И застывший слепок изо рта у деда вынимает. За ручку. - Я, позвольте заметить, вам не «что за хуй», - говорит дед, у которого наконец-то рот освободился, - а заслуженный механизатор республики. И тут видит, что у главврача в руках.
В общем они вдвоем за мной вокруг больницы полчаса бегали. Не догнали, конечно. Им обоим за шестьдесят, а мне восемнадцать. Утомились, закурили, сидя на крылечке. И решили меня простить. Ничего вроде парень-то, хотя и балбес. Да и не догнать нам его.
А от слепка лишнее я ножовкой отпилил. Все равно несуразно выглядело, хотя если не знать от чего там обрубок остался вроде и ничего. Приемлемо.
- Знаешь что, Саша... – сказал я, когда мне наконец-то разрешили сплюнуть, - покажи-ка ты мне мой слепок… И ущьти, блять, я-то тебя точно догоню.