Хочу в Париж!
Ночной, но никогда не спящий Париж. Маленькое с виду неприметное кафе в самом что ни на есть сердце Елисейских Полей: неудобные круглые столики, официанты в чистых, накрахмаленных до хруста фартуках, большие светлые окна в человеческий рост, мелькает круглое улыбчивое лицо повара в высоком колпаке, негромко играет нефранцузская музыка. На столе исходит паром дюжина виноградных улиток, шипит приоткрытая бутылка Сан-Пеллегрино, благоухают аккуратные кусочки хлеба в плетеной корзинке, весело гоняются друг за другом пузырьки в двух бокалах на высокой ножке, в зале кто-то курит, и дым расползается под мрачными низкими сводами.
Она сидит прямо напротив него, немного подавшись вперед, одной рукой подперев голову, ее глаза блестят, как два самоцвета, взгляд волнующий и нежный, совсем как у влюбленной, среди дивных веснушек прячется милая девичья улыбка. Он внешне совершенно спокоен, изредка играет желваками и, глядя ей прямо в глаза, крепко сжимает ее маленькую, словно игрушечную ручку, она пытается ответить, и со стороны кажется, будто они застыли в неловком долгом рукопожатии.
Улитки стынут. Он выпускает на свободу ее покрасневшую ручку, со знанием дела берет щипцами с тарелки самую крупную улитку и двузубой серебряной вилкой достает маленький темный комочек, с которого аппетитно капает чесночный соус. Она проделывает все то же, но гораздо женственнее и изящнее. Чокаются минеральной водой. Чистый и пронзительный звон бокалов.
От опытного взгляда не смогли бы ускользнуть некоторые детали, о которых нам все же следует рассказать. Несмотря на легкость, с которой наша героиня орудовала специальными столовыми приборами, улиток она ела впервые, и если радостные чувства ей и удавалось хоть как-то скрыть, то брезгливость по отношению к мертвому брюхоногому моллюску утаить не вышло. Никак не получилось.
Конечно, столь вопиющее несоответствие было подмечено стоявшим в зале официантом, он заметил странное поведение девушки за третьим столиком у окна справа. Да, речь шла о нашей героине - ее слегка мутило и выворачивало прямо в красивую хлебную корзинку в венецианском стиле. Мужчина, застывший в недоумении, бездействовал и молча, не отрываясь, смотрел на происходящее, словно впервые столкнулся с подобным феноменом. Официант, видавший в отличие от мужчины и не такое, проводил девушку в уборную, по дороге успокаивая и заверяя, что улитки совершенно свежие, только что привезенные, чем добился повторных рвотных позывов. В результате красивая ковровая дорожка и даже часть барной оказались безнадежно испорчены.
Вызвали такси. Плотное движение и неравномерный ход автомобиля усугубили ситуацию, мужчина долго извинялся, пытаясь всучить водителю приличные чаевые. Наконец добрались до больницы Святой Магдалины. Врач, осмотревший девушку, ничего серьезного кроме аппендицита не нашел и сказал, что срочно нужна операция. Мужчина, нервно выдохнув, дал свое согласие, девушку до сих пор мутило, и ей было как-то всё безразлично.
Барышню быстро увезли в операционную, дали наркоз, началась операция. Мужчина в зале нервно покусывал губы и очень хотел курить. Дальше всё было как в кино: прошло несколько часов, двери операционной распахнулись, и оттуда вышел высокий худощавый с длинным носом хирург в ярко-синем халате, очках и маске, рядом с ним плыла медсестра, тоже в маске, невысокая, пухленькая и тоже в очках. Приблизившись к мужчине, хирург снял маску и закурил. Холодок пробежал по телу страдальца, и тысяча иголок одновременно воткнулась в его сердце. «Крепитесь, вы мужчина...» В глазах мужчины всё куда-то поплыло, в ушах раздался противный звон, словно в зале разбились одновременно все стекла, он вдруг почувствовал, что земля куда-то уходит из-под ставших вдруг ватными ног.
Хирург затянулся сигаретой и, выпустив кольцо дыма, собирался сказать еще что-то очень важное, но вынужден был, открывши рот, наблюдать, как потерявший равновесие и сознание мужчина качнулся к окну, которое разбилось вдребезги со звоном, вот прямо как давеча звенело в ушах у бедолаги, и выпал прямо на улицу - с пятого этажа. Пухлая медсестра громко закричала, схватившись за светлую кудрявую головку. Из операционной выбежала испуганная девушка в больничном халате и в тапочках с большими белыми помпонами на босу ногу. «Герберт!» - истошно закричала она, увидев разбитое окно, и, не дожидаясь лифта, побежала вниз по лестнице, сбивая по пути всех встречных - здоровых и больных.
Вокруг Герберта образовалась небольшое, но плотное кольцо зевак, где-то плакал ребенок. Девушка, энергично распихивая всех локтями, непечатным текстом объясняя непонятливым, кто она такая, пробилась наконец к пострадавшему. Герберт лежал в картинной позе, левая нога - без ботинка - была неловко подвернута, руки широко раскинуты в стороны, галстук выбился из-под пиджака и небрежно свисал, как язык у собаки в сильную жару, изо рта на асфальт уже успела натечь небольшая алая лужица крови. Герберт был абсолютно неподвижен. Более того, он был мертв.
Врачебная ошибка обошлась неимоверно дорого двум молодым влюбленным сердцам, причем одному из них она стоила жизни. Первоначальный диагноз не подтвердился, доктор собирался не огорчить, а поздравить мужчину с тем, что он скоро станет папой. Луиза, так звали нашу героиню, была беременна, и дело было вовсе не в улитках, а в токсикозе ранней стадии беременности. Занавес.