Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
27 января
Лучшие стишки прошлых лет в этот день Стишки - основной выпуск
Холодный день, посёлок замирает, Я печки жарко натопил с утра. Ребята в детской - книги разбирают, С Крапивиным знакомились вчера. И остывает кофе ароматный, Семейному привычна суета. На улице же - гомон непонятный: "Шута хотим! Подайте нам шута!"
Зимою смена - дело непростое, Мороженого леса штабеля. Но нам с напарником не до простоя, Не потеряем лишнего рубля. На перекурах травим анекдоты. Спокойно, территория пуста, Лишь у забора лают до икоты: "Шута хотим! Верните нам шута!"
Пока ты жизнь по камешкам, по крохам Годами строишь, проливая пот, Всё не по нраву разным скоморохам, И всё должно быть задом наперёд. "Пусть дураки за книгами лысеют, Для нас другие заняты места. Мы не из тех, кто пашет или сеет, Шута на трон! Короновать шута!"
И бродят недалёкие умишком, Качая неокрепшую страну. А как же мы - сто миллионов с лишком? И нам за вами - камешком ко дну? Свой трудный стих закончу я с охотой: "Что лодка опрокинется - не жди. Сними колпак, пойди и поработай, А после - Гражданином приходи".
Дал дуба Майкл, невольник секса Пал, оклеветанный молвой Его расшатанное сердце Дало внезапно резкий сбой Он пал, к чему теперь рыданья И траур любящих людей Ему до фени оправданья Теперь он - пища для червей
У попа была собака - он ее любил Она съела кусок мяса - он ее убил Очень важный кусок мяса Откусил коварный зверь И без этого отростка Поп не женится теперь
Однажды бедный Муравей, Влюбился в знатную Слониху. И надо ж быть, такому психу, В своей любви признаться ей: "Мое ты сердце покорила, Своей небесной красотой. Оно от счастья воспарило, И ниц готово лечь, пред той..." Так он стоял,пел дифирамбы, Слониха млела их внимав. Для поцелуя,вроде как бы, Свой хобот нежно приподняв. Увы, не ловкое движенье, (Иль, как на самом деле было?..) Чтоб не терзать воображенье, Она глаза свои открыла. Его нигде не увидав, Сказала, громко зарыдав: "Они такие все, мужчины, В глаза с три короба наврут. Потом без ведомой причины, На вечно, с них же, пропадут. Нет,право,это невозможно... И как им после,верить можно!?"
Но чтоб она не говорила, Слова любви,большая сила. Не убедил, тебя, коль я, Иди спроси у Муравья.
"Когда очень хочется есть, а есть лишь - пустая тарелка; когда ноги просятся сесть, а надо крутится, как крутится белка; когда очень хочется выпить, а в стакане - только вода, и не на что другого купить, то это - вертикальная беда". Юрий Татаркин. Перл № 11 от 26.01.07
РОКОВУЮ ВЕРТИКАЛЬ - В СЛАВНУЮ ГОРИЗОНТАЛЬ
"Надоело жить вертикально". А.Вознесенский."Мотогонки по вертикальной стене"
Вертикальную беду Я в момент переведу. За свою судьбу не трусь, Отвезу тебя в Бобруйск. Перейду с тобой на "вы" Выдам водки и жратвы - Навалю с верхом в тарелку, Напою тебя до "белки". И огромный шар земной Заверчу перед тобой.
... На полу бобруйской хаты Весь в обрыге да усратый Без беды и без печали Жжот пиит в горизонтали.
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН на блатном жаргоне Фима Жиганец Мой дядя, честный вор в законе, Когда зависнул на креста, Он оборзел, как бык в загоне, Хоть с виду был уже глиста. Его прикол - другим наука; Но стремно - век я буду сука! Сидеть с "бацилльным" день и ночь - Ни выпей, ни поссы, ни вздрочь, Какой же, блин, дешевый зехер Мне с бабаем играть в жмурка, Ему смандячив кисляка, Колеса гнать за делать нехер, Вздыхать и бормотать под нос: "Когда ж ты кони шаркнешь, пес!"
Так думал за баранкой "мерса" По жизни крученый босяк. В натуре, масть поперла бесу: Ему доверили общак. Кенты "Одесского кичмана"! С героем моего романа, Чтоб дело было на мази, Прошу обнюхаться вблизи: Онегин, кореш мой хороший, Родился в Питере, барбос, Где, може, вы шпиляли в стос Или сшибали с лохов гроши. Гуляли в Питере и мы. Но чем он лучше Колымы?
Пахан его, хоть не шалявый, Но часто, змей, толкал фуфло. Он гужевался кучеряво И загадил все барахло. Но Женьке обломилась пайка: Его смотрела воровайка, Потом он бегал с крадуном И стал фартовым пацаном. Щипач "Француз", голимый урка, Учил смышленого мальца В толпе насунуть гаманца, Помыть с верхов, раскоцать дурку, Мог в нюх втереть, чтоб не нудил, И по блядям его водил.
Когда ж по малолетству братке В башку ударила моча И повело кота на блядки - Послал он на хер ширмача. Он словно выломился с "чалки": Обскуб "под ежика" мочалку, Вковался в лепень центровой - И стал в тусовках в жопу свой. Он гарно спикал или шпрехал, На танцах-шманцах был герой И трезвым различал порой "Иди ты!.." и Эдиту Пьеху. Народ прикинул: чем он плох? Онегин, в принципе, не лох.
Мы все бомбили помаленьку; На сердце руку положа, Нас удивишь делами Женьки, Как голой жопою - ежа. Онегин был пацан толковый, По мненью братства воровского, Шпанюк идейный, не блядво: Умел он, в случае чего, Изобразить умняк на роже, Штемпам, которых до фига, Лапшу повесить на рога, - Но фильтровал базары все же; И так любил загнуть матком, Что шмары ссали кипятком.
По фене знал он боле-мене; Но забожусь на жопу я, Он ботать мог по старой фене Среди нэпманского ворья, Припомнить Васю Бриллианта, Вора огромного таланта, И пел, хотя не нюхал нар, Весь воровской репертуар. Блюсти суровые законы, Которыми живет блатняк, Ему казалось не в мазняк, Зато он мел пургу про зоны, Этапы и родной ГУЛАГ - Где был совсем не при делах.
Виртуальные частицы сквозь Петровича проходят — и Петровичу не спится: он на кухне колобродит, матерится, недовольный теплой водкою из кружки, ест огурчик малосольный и идет к своей подружке бабе Рае, зло храпящей под пропаленной периной; страшен, будто в дикой чаще, ейный посвист соловьиный.
Он ложится тихо рядом. Мысли муторны и странны... Под его тяжелым взглядом подыхают тараканы, муха бьется о гардину хоботатой головой, и покидая паутину, заползают за обои пауки, которым жутко... А Петровичу мешает — рядом — эта проститутка, что с Морфеем согрешает.
Может, ей набить сусала иль поджечь, плеснув бензину, чтобы мыслить не мешала и ценила как мужчину? Нет, нельзя: глядишь, посадят; и уж точно на работе по головке не погладят — скажут:”Вновь, Петрович, пьете!” И зачем такое надо, чтобы все его журили и тринадцатой зарплаты на собрании лишили?!
С мудрой думою таковской снова в кухню он шагает, теплой водочки “Московской” граммов 200 выпивает, сквозь окно глазами зверя в Космос тычется уныло, расстоянье в литрах меря до ближайшего светила: если бог там обитает — чтоб Петровичу молиться, то на кой он испускает виртуальные частицы?
И Петровичу обидно. За топорик он берется: хрясть! — и звезд уже не видно, лишь окно со звоном бьется; расыпаются осколки в стайки чертиков зеленых. “Ах вы, суки! Ах вы, волки!” — Он орет. Гоняет он их по линолеуму в брызгах перетопленного сала — топором кромсает вдрызг их пятачкастые хлебала
Внеземные супостаты скачут, всхрюкивая: дескать, мы тебе, козел поддатый, можем хавало натрескать! Черти прыгают в прихожей, в спальне бесятся охально. Здесь им нравится, похоже. А Петровичу печально. Виртуальные частицы застят ум ему и зренье. Как от них освободиться? Где найти успокоенье?
Как побитая собака, в спальню он бредет, вздыхая, где в оскале вурдалака распросталась баба Рая, а на лоб ее, блестящий от ночного злого пота, черт, патлатый и смердящий — с грязной мордой идиота — затащил свою подругу (в ней — ни робости, ни грусти) и кричит:”Давай по кругу мы ея, Петрович, пустим!”
Весь — паскудство, срам и злоба, он орет:”Довольно злиться! Доведут тебя до гроба виртуальные частицы!” “Брешешь, пес! — Петрович, красный, от желанья вражьей смерти, стонет. — Весь ваш труд — напрасный: будет здесь каюк вам, черти! Положу за время ночи асмодея к асмодею! Я ж — потомственный рабочий, даже грамоты имею!”
И воздев топор разящий (бесы мигом — врассыпную), бабы Раин глупый ящик — буйну голову хмельную — пополам Петрович рубит, огурцом срыгнув устало... Он, по сути, бабку любит — просто меткости в нем мало.
...Чу! Звонок! В фураге новой И в плаще с плеча чужого пялит зенки участковый в объектив глазка дверного. Это ходит он с дозором — недобритый и нетрезвый — чтоб Петрович не был вором беспокоится болезный. Он проходит тихо в двери, портя водух с каждым вздохом; знает он, что люди — звери: каждый ждет его с подвохом;
каждый хочет расквитаться за фискальные ошибки — на нунчаках с ним подраться, надавать по морде шибко иль, как минимум, заехать по спине ему лопатой, чтоб он стал предметом смеха и ходил везде горбатый... Но Петрович приглашает, как всегда, его к буфету — 40 граммов наливает и бурчит:”Закуски нету”...
После, к выходу шагая, участковый без охоты замечает:”Баба Рая распахнула мозг свой что-то... Ладно. Ваш бедлам семейный мне пока без интереса: коли нет заявы ейной, то живи пока без стресса. Лишь бы шум не подымали, не стреляли тараканов — мне во вверенном квартале не потребно фулиганов!”
И уходит в ночь, смешную, словно личико у смерти: одесную и ошую скачут черти, черти, черти...
А Петрович слышит — в горле ком урчащий шевелится: “По всему, нутро расперли виртуальные частицы,” — так он думает. Короче этих мыслей не бывает; промеж них, заплющив очи, он на лоджию шагает — и склонясь через перила, мечет он на ветер склизкий все, что съедено им было: огурцы..,кусок редиски...
А рогатые повсюду, кувыркаясь, крутят дули. “Мы — с тобой, — визжат, — покуда ты живой еще, дедуля!” Теребя его штанину, супостат один вещает: “Ты нюхни, браток, бензину: сблюнешь душу — полегчает!” И Петрович видит: точно — от поганцев не отбиться... И “Московской”, как нарочно, не осталось, чтоб забыться.
И топор пропал куда-то... А кругом — рога и рыла... И Петрович, виновато плача, лезет за перила — и летит куда-то в Космос, улыбаясь криволико; и его прощальный голос возвышается до крика: “Люди-люди, не бродите в дебрях, гиблых и пропащих! Люди-люди, не будите вы зверей, друг в друге спящих!”
На пути его падучем — хмель сочащие светила; мимо — бог плывет на туче, щеря лик зеленорыло... И ему в тумане светит дно родимого квартала, где кричат чужие дети: “С неба звездочка упала!”
С ДЕРЕВЬЕВ ЛИСТЬЯ ОПАДАЮТ (ексель-моксель), ПРИШЛА ОСЕННЯЯ ПОРА (со двора). РЕБЯТ ВСЕХ В АРМИЮ ЗАБРАЛИ (бандитов, хулиганов, головорезов), НАСТАЛА ОЧЕРЕДЬ МОЯ (главаря).
ПРИХОДИТ НА ДОМ МНЕ ПОВЕСТКА (на бумажке рваной, драной, туалетной, но с печатью, даже с маркой) ЯВИТЬСЯ В РАЙВОЕНКОМАТ. МАМАША В ОБМОРОК УПАЛА (с печки на пол), СЕСТРА СМЕТАНУ ПРОЛИЛА (коту на рыло).
МАМАШУ С ПОЛА ПОДНИМИТЕ (да на печку), СЕСТРА, СМЕТАНУ ОБЛИЖИ (с котова рыла), А Я, МОЛОДЕНЬКИЙ ПАРНИШКА (лет 17, 20, 30, 48, 50...) ПОШЁЛ С ГЕРМАНЦЕМ ВОЕВАТЬ (ать-два!).
ПРИШЁЛ НА ФРОНТ Я РОВНО В ВОСЕМЬ (опоздал). ВОЙНА ДАВНО УЖ НАЧАЛАСЬ. ПОДХОДИТ РОТНЫЙ СТАРШИНА (мать вашу перемать, а ну ползком до тех окопов, мы побежали, разгромили НАШ СОВЕТСКИЙ ЕРОДРОМ.)
ЛЕТЯТ ПО НЕБУ САМОЛЁТЫ (бомбовозы), ХОТЯТ С ЗЕМЛЁЙ МЕНЯ СРОВНЯТЬ (и с червяками, и с навозом, и с гавном). А Я, МОЛОДЕНЬКИЙ ПАРНИШКА (лет 17, 20, 30, 48, 50...) ЛЕЖУ С ОТОРВАННОЙ НОГОЙ (зубы рядом, глаз в кармане, притворяюсь, что живой).
КО МНЕ ПОДХОДИТ САНИТАРКА (звать Тамарка) ДАВАЙ ТЕБЯ ПЕРЕВЯЖУ (сикось-накось грязной тряпкой) И В САНИТАРНУЮ МАШИНУ (студебеккер, типа кляча, было восемь, пять украли) С СОБОЮ РЯДОМ ПОЛОЖУ (но только набок, как бы чего не вышло).
БЕЖАЛА ПО ПОЛЮ АКСИНЬЯ (рожа синя) ЗА НЕЙ ВПРИПРЫЖКУ АФАНАСИЙ (рожа семь на восемь, восемь на семь) С БОЛЬШИМ СПИДОМЕТРОМ В РУКЕ (от паровоза, чтобы скорость измерять).
СЕЙЧАС РАБОТАЮ В КОЛХОЗЕ ("Власть Советов") И САД КОЛХОЗНЫЙ СТОРОЖУ (ружье ношу) И ЖЕНУ СВОЮ, ТАМАРКУ (санитарку) ОТ СОСЕДА-МИРОЕДА БЕРЕГУ (как бы чего не вышло).
Примечание составителя выпуска: это, конечно, классика, но можно же себе позволить и классику разок увековечить на страницах anekdot.ru?
Посмеялись и забыли Утекла вода в песок, Вот про яйца пошутили, Пошутили про носок. Нету острого контента, Разрывает рот зевота. Пошутить про президента? Как-то это.. Неохота..