Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Сергей ОК
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
В бардовом пальто на вискозном подкладе, Кондрат Особукин, следователь по делам, любитель итальянской кухни и Моники Белуччи, ворвался в квартиру и сразу приступил к телу. Тело убитого лежало в раскоряку у камина. Из груди несчастного торчал напильник. Кондрат зажал нос свободной рукой. Несвободной он зажимал кобуру ― та плохо защёлкивалась. Заметив Особукина, из кухни вылез оперуполномоченный Румпель, волоча за собой блокнот с записями. ― Докладывайте, Румпель. ― Докладываю, Особукин. Значит так, где это, а вот… Смердящего обнаружили в десять утра. ― Стоп. Не докладывайте. ― Не докладываю, а что? ― А то. Обходитесь без ароматных эпитетов, коллега. ― Виноват, но это фамилия такая: Смердящий. Еремей Игоревич, поэт-аналитик. ― Поэт? ― задумался Особукин. ― Нет, не помню. Не читал. Вообще поэтов отродясь не читал. Докладывайте снова. Кто обнаружил труп Смердящего? ― Смердящая и обнаружила. Зоя Игоревна. Сестра покойного. Как вошла, сразу и обнаружила. ― Допрашивали? ― Трижды. ― Созналась? ― В этом нет. В трёх других ―да. Особукин вопросительно поднял глаза. ― Не в нашем районе, ― торопливо пояснил Румпель. Глаза Особукина опустились. ― Но мы-то в нашем районе. Есть подозреваемые? ― Точно так. Сулипуков, его работа. Вот ведь мерзавец. Все знают, что он мерзавец. И у нас, и в центре. На окраинах тоже. И дальше. В Замылово. Замылово знаете? ― Это которое за Мылово? ― За ним, ― Румпель тряхнул кудрявой головой. ― И что? Я много чего знаю. ― И то! Даже там знают, что Сулипуков мерзавец, а дыра там несусветная, вообще ничего нет. ― Мерзавец Сулипуков не при делах, ― жестко отрезал Кондрат. ― Встаньте здесь. Поставив удивлённого Румпеля перед собой, Особукин нанёс ему быстрой удар левой рукой с зажатым в ней воображаемым ножом. Румпель повалился на пол, справа от Смердящего. ― Смотрите, насколько вы правее трупа. А Сулипуков ― левша. ― Тогда это Кисель, Васька Кисель, ― прокряхтел Румпель, с трудом поднимаясь. ― Он правша. ― Этого недостаточно. Я тоже правша. ― Но вы не слесарь. А Васька ― слесарь, ― оперуполномоченный показал пальцем на торчащий из груди убитого напильник. ― Допустим, ― сказав это, Кондрат поставил перед собой вяло сопротивляющегося Румпеля и нанёс ему резкий удар правой, как бы сжимая нож. ― И не правша? ― предположил оперуполномоченный, морщась от боли намного левее трупа. ― Но тогда кто? ― Подумайте сами, Румпель. Удар нанесен не левой рукой и не правой. А какой? ― Какой? ― Ответ очевиден ― центральной. Считаю, дело раскрыто. Ищите трёхрукого. С такой приметой найдётся быстро. Начните с вокзалов и строек. Чёткие и внятные указания следователя быстро привели оперативников к успеху. Уже вечером, на белорусской границе, был задержан гастарбайтер Шива Драхманов. При нём обнаружена книга поэта-аналитика Смердящего и его же купальная шапочка, опознанная сестрой Смердящего― Смердящей. Выслушав заслуженную похвалу начальства, Кондрат Особукин откусил кончик большой оливке и поставил перед собой фотографию Моники. Теперь можно было и отдохнуть.
Яйца тонуть отказались. Плавали в кастрюле, покачиваясь, как отвязанные буйки. Прошлогодние, догадался я. Прошлогодних яиц рецепт оливье никак не предусматривает. Вдохнув, я принялся натягивать резиновые сапоги – идти в деревенский магазинчик. Дождь шёл со вчерашнего вечера, не затихая ни на минуту. Песчаную дорогу, на которую всё время надо сдавать деньги, порядком размыло. Ветки по краям намокли, отяжелели и теперь свисали надо мною, грозя одноразовым душем. Зато в магазине очереди не будет, подбодрил я себя. Впрочем, отродясь и не бывало, хотя нет, однажды, в душный жаркий день, всем сразу захотелось мороженого. Жара, мороженое, очередь – неужто это было с мною? Отряхнул на пороге дождевик, я вошёл и громко поздоровался. – Ой, что кричать-то, не глухая ведь, – продавщица вылезла из-под кассы и нацепила большие очки. – Мне бы яиц, с десяток, – сказал я твёрдо. – Хорошо, – ответила женщина и немедленно выдала мне пачку халвы. – Что это? Халва? Зачем? Впрочем, возьму, – решил я и прочитал, прищурившись: «Подсолнечная». – Нет, не просроченная, – сообщила продавщица, – летом у нас просроченного почти не бывает. Сезон! Заодно уж и зефира возьмите, сегодня привезли, на любой вкус, и с шоколадом и без. – Почему зефир, будучи сам по себе бело-розовым, в шоколаде встречается только белым? – задумчиво спросил я. – Спелым? Спелые у нас только абрикосы, даже слишком, не советую. Возьмите зефир, не прогадаете. – Ладно. Тогда уж и молока. – Ну что вы, – замахала руками продавщица, – День рыбака давно прошёл, это ж во второе воскресенье июля! – Знаю. Я родился в этот день. – Поздравляю! Здоровья вам и денег побольше. Шпрот возьмите, какой праздник без шпрот! – Согласен. Но и яиц всё-таки возьму! Вот эту коробочку. Продавщица подняла крышку и показала, что все яйца на месте. – Мелкие, коричневые, – пробормотал я, – а в детстве казалось, что крупные и белые. – Спелые у нас только абрикосы. Так я уже говорила. – Да, было. Будьте добры, свежеиспечённый французский багет. Продавщица выложила передо мной полиэтиленовые пакеты: – Есть чёрный и серый. На сером надпись. Какой пакет хотите? – Чёрный. – Правильно, – одобрила женщина, – он и стоит дешевле. Семья в городе ещё? Вид у вас такой… Холостяцкий! – Так уж и холостяцкий… Слегка запущенный, не более, – возразил я. – Ничего, завтра приедут, отмоют, приоденут. – И солнце привезут? – Непременно.
Бегая в Таврическом саду, заметил я одиноко сидящего на скамейке грустного мужчину, похожего на писателя Водолазкина. Круг за кругом мужчина сидел не шевелясь, и вид у него был всё более печальный. Мне захотелось сказать, что он замечательный писатель, и я читал все его книги, и что роман «Лавр» ― шедевр, остальное похуже, но тоже ничего. Но вдруг это не Водолазкин? А ещё какой-нибудь большой русский писатель, и ему будет неприятно, что я так хвалю другого писателя, а его произведений может и не читал вовсе. С другой стороны, совсем не обязательно одиноко сидящий в Таврическом саду человек должен быть русским писателем, тем более ― Водолазкиным. Очки, борода, грусть ― те ещё приметы. На следующем круге мысли мои приняли иной оборот. Пусть это всё-таки писатель Водолазкин, что ему за радость беседовать с запыхавшимся мужиком в трусах и водолазке (водолазке?!). У которого, к тому же, в ушах наушники, а в наушниках ― роман Гузель Яхиной, которая пытается писать так же подробно и красиво, как Водолазкин, но ничего у неё не получится, да и ни у кого не получится. С этими мыслями заметил я, что слегка стемнело. Муравейник скоро закроют, а мне не так уж и близко. У выхода из парка торговала кукурузой женщина, похожая на Гузель Яхину, но тут уже я и думать ничего не стал, а только ускорился.
Погода была прекрасная и Синюхин устроился прокладывать кабель. Но надо было пройти обучение и получить допуск. Тем временем настала осень. Холодный ветер срывал последние листья, земля болезненно набухала под тяжестью дождя. И вот Синюхин стоит с лопатой на краю залитой грязью траншеи…
Поесть на халяву люблю с детства. Меня это не удивляет. Меня удивляет, что есть люди, росшие в сходных условиях и равнодушные к халяве. Я и сам целенаправленно халяву не ищу, но это из-за лености, а не от равнодушия. И оттого считаю, что самое лучшее, когда халява неожиданная. И на голодной желудок. Это важно. А то был у меня случай в городе Вена. Прислонился я как-то к дверям Штатс Оперы, там много всяких дверей. А эти двери вдруг открылись и я оказался первым на раздаче бесплатных сосисок! За мной тут же выстроилась тысячная очередь. И все ждут, когда я сосиску возьму. А я к дверям-то почему прислонился ― поужинал очень плотно и не мог идти. Досадно. Сосиску взял, конечно, потом бродил с нею по ночному городу, давился. А самая халява была у меня в Москве, в конце прошлого века. Я тогда работал над статьей про франчайзинг. Рабочее название было: «Франчайзинг ― что за хрень?». Кстати, вам приходилось забывать удалить рабочее название перед отправкой в журнал? Но не будем отвлекаться. В научных своих изысканиях набрёл я на заметку о московской конференции по франчайзингу. Сочинил письмо в оргкомитет и неожиданно получил приглашение. Народа на конференции было много. Читали лекции, на большом экране показывали всякие овалы и квадратики. Сущности до меня почти не доходили, в ночном поезде не удалось ни поспать, ни позавтракать толком. Но я обратил внимание на слово «канапе», оно звучало и в английской лекции и в русской, довольно часто. Слово мне нравилось, манящее такое. Не то, чтобы я в девяностые годы не знал, что такое канапе, нет, покажи мне кто-нибудь «канапе» и «не канапе» я бы сразу определил, где канапе, но объяснить своё решение не смог бы. Третью лекцию слушать сил уже не было, глаза слипались, сознание расползалось. Решил побродить по коридорам, проветрится. Вышел в фойе и сразу заметил двери, возле которых шла приятная возня ― люди, одетые поварами, толкали тележки, что-то заносили. Вошел и я. За дверями оказался просторный зал, заваленный бутербродами. Бутерброды были необычные, маленькие, хлеб снизу, хлеб сверху, корки обрезаны, посередке ― начинка. Канапе, сразу определил я, как и обещал. И тут же строго спросил у ближайшей девушки в белом колпаке: ― Канапе? ― Да, ― испуганно ответила девушка и подала мне большую тарелку. Не теряя строгого выражения лица, я пошёл к самому длинному столу. Среди подносов с канапе лежали щипцы. Других приборов не было. Я понял, что надо этими щипцами переносить канапе с подноса на тарелку, после чего щипцы положить и есть канапе руками. Чем и занялся. Удалив первый голод, я задумался о пользе щипцов. Зачем брать щипцами то, что едят руками? Почему сразу не взять канапе рукой? Из-за опасения, что задену пальцем соседние? Какие-то люди не хотят, чтобы их канапе трогал кто-нибудь ещё, кроме двух десятков поваров? Но можно ведь взять канапе с подноса аккуратно. Или быстро. Я попробовал и так и сяк. Канапе были вкусные. Но видов начинки, как выяснил я, обойдя все столы, всего пять. Все пять были на каждом подносе. Тут я придумал оптимальный вариант, который всех устроит ― отложить тарелку и взять поднос. И щипцы уж точно не понадобятся. Но задуманное не осуществил из-за пришедшего ко мне сильного ощущения сытости. Выпив чаю, я отправился дослушивать лекцию. Но всё уже закончилось. Люди шли мне навстречу. И шли они в зал с канапе. Пошёл туда и я, для проформы оглядев пустой лекционный зал и застывший на экране последний слайд. Пропустив всех, вошёл последним и встал в очередь. Вдоль каждого стола голодные люди стояли в очередях. Их бёдра касались подносов с едой. Они ждали, когда освободятся щипцы. Щипцы же были неудобные. Без навыков, второпях, люди не справлялись ― хлебные мякиши отваливались, начинка размазывалась по краям подносов. Стоящие впереди меня в очереди какое-то время еще обсуждали проблемы франчайзинга, но вскоре, все как один, уставились на мучающегося с щипцами бедолагу, отчего тот покраснел и был явно близок к тому, чтобы всё бросить и убежать голодным. Всем было не до смеха, кроме меня. Я был сыт и находил происходящее забавным. ― Можно брать руками, ― громко сказал я и поковырял во рту зубочисткой. ― Канапе едят руками. Голодные любители франчайзинга смотрели в мою сторону, но не в упор, а вскользь, почти не поворачиваясь. Кто-то должен первым прыгнуть на землю Трои, думали они. И хотели, чтобы это был я. Но я лишь призывал, а сам ничего руками не брал. Откуда им, несчастным, было знать, что я сыт по горло этими канапе. Раздался неприятный звон ― щипцы упали на пол. ― Сейчас чистые принесу, ― сказала девушка в колпаке и ушла куда-то. Теперь наш стол оказался самым бесперспективным ― даже без щипцов. ― Ешьте руками, ― еще раз призвал я. Но никто не пошевелился. Многие уже смотрели недобро. Тут меня осенило. ― А ещё можно вот так! ― я наколол ближайшее канапе зубочисткой и торжественно поднял над головой, чтобы было видно всем. Зубочисток на столах было много. И все они во мгновение ока пошли в дело. Народ быстро освоил накалывание. Вот уже многие кололи обеими руками. На других столах тоже взялись за зубочистки, побросав щипцы. Случалось, что канапе слетали с острых палочек от слишком быстрого движения, но их тут же накалывали на лету. Не прошло и десяти минут, как франчайзёры опустошили столы, раскидали мокрые чайные пакетики, вытерли руки о скатерти и натянули шеф-повару колпак по самое не могу. Канапешная фирма, конечно, ребята шустрые, патент в два счета оформили и теперь пользуются. Недорого он им обошелся, что там, в пару десятков, ну, хорошо, в пару сотен канапешек. Я же, по причине ранее упомянутой лености, проваландался с подачей заявки и теперь, хотя суд и признал авторство за мной, прàва коммерческого использования не имею. Но для личных нужд могу хоть весь день накалывать, было бы чего.
Пели птички. Мирно поскрипывали рессоры. С дороги было хорошо видно, как над поляной струится свет, по утреннему нежный и ясный. — Назову Ясной Поляной! — подумал вслух Лев Николаевич. — Да завсегда уж так и прозывали! — зачем-то отозвался кучер, — И при их сиятельстве дедушке вашем, и при батюшке вашем, земля ему пухом. Отродясь иначе и не бывало! Лев Николаевич разговор не поддержал. По прошествии версты мысли его устремились к новому роману, общие очертания которого вполне уже складывались. — Назову Анну Карениной! — воскликнул Лев Николаевич, забывшись. — А вот это уж как вам заблагорассудиться! — тут же встрял возница, — На то воля ваша, барин, ничего уж не попишешь! Не попишешь! — Надо бы взять себе за правило больше ходить пешком, — подумал Лев Николаевич, — И сапоги купить!
Брат считал Синюхина настолько маленьким, что даже обычное для младших братьев «Мелкий» не подходило. Поэтому он придумал Синюхину прозвище «Микрон». Себя же велел назвать ― «Макрон». Синюхин и называл, когда хотел что-нибудь выпросить.
Других Макронов Синюхин не знал. Телевизора у него не было. В интернете Синюхин рассматривал голых девок и читал статьи о космосе. Больше всего ему нравилось про черные дыры. Синюхин считал, что черные дыры — это круто. Он рассказывал про них женщинам, некоторые обижались.
Когда бармен сказал, что Макрона избрали президентом Франции Синюхин очень удивился. И сказал, подумав: ― К добру это не приведет.
Переходили горную реку, смыло собаку. Кычан всюду пускал её первой, а называл ― Жылдызкан Мустафаевна. Вот эту Мустафаевну и смыло. Мы заволновались, стали спрашивать Кычана ― как быть? Переправа отменяется? Он, тем временем, внимательно следил, как именно сносит собаку, а после повёл наш маленький караван через реку. Лошади фыркали, со всех сторон летели брызги, мы промокли до нитки, что, впрочем, было даже желательно на такой жаре. На новом берегу сделали привал ― подсушиться и отдохнуть. Я порадовался, что хорошо упаковал фотокамеры. А вот лепешки намокли. Через полчаса пришла Жылдызкан Мустафаевна. Вид у неё был недовольный. Тявкнула пару раз ― не только я, но и другие расслышали в тявканье неприличное слово и вопросительно посмотрели на Кычана. ― Дух! ― сказал наш проводник, выразительно подняв палец. ― Чей дух? Тёщи? ― радостно предположили мы. Кычан не ответил. Он вообще мало говорил. Не только для гида, но даже для проводника. Приложил палец к губам, а потом махнул рукой ― пора в дорогу.
Среди путеводителей и учебников 1C маленькую cтарушку-продавщицу почти не было видно. — Есть ли у вас книга Владимира Набокова «Лекции по русской литературе»? Я начинал говорить машинально, думая сразу о многом, но, увидев взгляд продавщицы, замедлился, стал произносить четче и, закончив говорить, понял, что оказался внутри События. Старушка не смотрела на меня с удивленным восхищением, как бы мне, наверное, хотелось. Ее взгляд был скорее полон печали и сожаления. Так смотрят на отставших от поезда, так встречают вернувшихся жестоких соседских детей, так изучают линию разлома на осколке когда-то любимого блюдца. — Нет, — сказала она, почти не нарушив паузы своим ответом. Магнитики в целлофане сбились в кучу, форточка была привязана бумажной веревкой. — А была? — спросил я зачем-то. Пауза продолжалась. Тишина ласково висела на потрепанной магазинной люстре. Была, еще как была, говорил мне взгляд старушки, впрочем, она видела уже не меня: в читальном зале всякий скрип имеет эхо, искусство — божественная игра, обложка порвана, а скажут, что я, с очками было бы лучше, студент Егор всегда такой серьезный, животворный синтаксис, в очках я такая нелепая, булочка с маком — восемь копеек, две булочки — шестнадцать, сломался карандаш, что на это все скажет мама…
Я вздохнул для приличия и пошел к выходу, чуть не сбив со стола путеводитель, в котором, к счастью, обо мне не было ни слова.
В поликлинике Синюхин познакомился с Наташей. Договорился о свидании, взял телефон. Месяца через три позвонил, раньше как-то не складывалось, пригласил в гастробар. Пришли две девушки, обе ― Наташи. ― Может сестры, ― растерянно думал Синюхин. ― Но сестер одним именем не назовут. Они выпили. Синюхин пошутил на политическую тему, Наташи засмеялись. ― Почему же их две? ― соображал Синюхин. ― Как об этом лучше спросить? И кто из них был тогда в поликлинике? Нет, Синюхин не был робкого десятка. Он всегда весело лез в драку, прыгал с парашютом и ходил с рогатиной на тюленя. Но число Наташ смущало Синюхина. Он не знал, что делать и решил напиться. Тут же передумал, но было уже поздно. Все вокруг размякло и закружилось. Потом Синюхин обнаружил себя на незнакомой улице, свежий воздух приятно холодил лоб. Синюхин стоял, не падал, потому что с двух сторон его поддерживали Наташи. ― Так вот почему вас столько, ― пробормотал Синюхин и безмятежно улыбнулся.
Оказалось, что мне нравится ирландское виски. Точнее — Конемара, еще точнее вот эта самая бутылка. Нашёл недавно в закутке. Очень дорогая бутылка. Не берусь утверждать, что это самое дорогое виски в мире, но что-то около того. Не спешите гуглить, я сам всё расскажу. Значит так, был один банк... Нет, начать надо с того, что виски я никогда не любил. И когда его было нигде не достать, и когда стало везде полно. Я наблюдал, как многие люди вокруг переходили с водки на виски и оставался равнодушен, да и переходить мне было не с чего. Меня не привлекало даже халявное виски. И виски в Ирландии. И даже халявное виски в Ирландии, хотя не помню, чтобы предлагали. Где-то что-то я, конечно, пробовал, но в совокупности за всю жизнь и стопки не выпил, то бишь, если считать младенчество, то по грамму виски в год. Нелепость ситуации меня угнетала. Тем более, про виски такой фильм клёвый выпустили —"Доля Ангела". Решившись на радикальные меры, я поехал в Шотландию. Пришел в бар, объяснил ситуацию, запросил виски и подробный мануал к нему. Бармены распереживались, — В первый раз? В самом деле? В самый первый?— кто-то от волнения даже вроде перешёл на русский. Бурно посовещавшись, шотландцы налили мне наиболее подходящее для первого раза виски, выдали стакан льда и прикольную маленькую бутылочку с водой. Всё это я честно давил минут двадцать, следуя указаниям, но не проникся. И даже не допил. Так вот, один банк очень меня уважал. Ах, вы у нас привилегированный клиент, ах вы у нас деньги размещаете, а вы ещё больше разместите, и совсем, совсем будете — Ах!— привилегированным. Я разместил больше, банкиры прослезились и подарили мне бутылку виски Конемара. Вскоре банк потерял лицензию и я стал ощутимо беднее. Виски, в сердцах, засунул куда подальше. Но время шло, другие банки тоже полопались. Не то, чтобы я с этим смирился, но как-то привык. И когда случайно нашёл ту самую бутылку, то даже обрадовался. Попробовал — вкусно!
Недавно я был в Москве и ходил в театр, спектакль смотреть. Кресла в театре красные и неширокие, с откидным сиденьем. Слева от кресла, указанного в моём билете, сидела очень полная и очень культурная дама. Она показывала чуть менее полной соседке снятую на телефон картину московского художника Одноралова, в то время как проекция её бедра опускалась далеко за границы разумного. Вследствие чего правая ляжка упомянутой дамы вступила в плотный контакт с сиденьем моего кресла, как только я попытался его опустить. Сиденье застопорилось, не дойдя и до половины прямого угла. Дальнейшее надавливание привело бы к сжатию большого куска жировой прослойки. Не было возможности и вернуть сиденье в изначальное положение. В задумчивости я шевелил сидением. Тем временем, нервные окончания насыщенного жиром эпидермиса доложили обстановку в мозг, и дама, сочтя моё желание справедливым, продемонстрировала лояльность: стала сдвигать правую ляжку влево. Но успеха, увы, не последовало, поскольку слева самым естественным образом находилась левая ляжка, ничуть не меньше размером, а зазор между ногами, удачно от меня скрытый, скорее всего, отсутствовал или был выбран сразу и безрезультатно. Дама осознала тщетность прямолинейной тактики и добавила новый элемент — стала морщить ляжку, надеясь таким образом перераспределить жировые объемы, сделав горизонтально ориентированный в разрезе овал вертикальным. Усилия прилагались большие, о чём свидетельствовало искажение лица гримасой и тихое постанывание. Сиденье, однако, никуда не двигалось. Тем временем на сцену вышли актеры и стали что-то говорить, сзадисидящие культурные москвичи неприветливо зашипели. Дама стонала и гримасничала, морща ляжку, я, присев на корточки, как ручку взрывного механизма из окопа, продолжал тянуть сиденье вниз. Было понятно, что, стоит мне сильно отжать дамино бедро свободной рукой, и проблема уйдет в прошлое, но рука моя каменела от одной мысли о подобном контакте. Ко всеобщему ликованию, соседка дамы, чуть менее полная и, видимо, весьма решительная, уцепилась обеими руками за пресловутое стегно и потянула на себя изо всех сил — сиденье наконец-то опустилось. Публика и артисты облегченно вздохнули. Заиграла музыка. Я, как мог, устроился в кресле, слева было горячо. Исходя из того, что полутонная корова вырабатывает три киловатта тепла, дама, весом килограмм сто двадцать, должна вырабатывать порядка семисот ватт, если, конечно, плотно поела перед спектаклем, в чем я не сомневался. То есть, мне предстояло смотреть пьесу, прислонившись к полотенцесушилу средней мощности и крайне неудачного дизайнерского решения. К счастью, спектакль был увлекательным, и уже к десятой минуте меня перестали занимать и горячая дама слева, о которой шла речь, и сисястая блондинка справа, о которой и речи быть не может.
В Германии у Синюхина была женщина по имени Дитрих. Заграницей Синюхин оказался по работе, в составе бригады по освоению нового экскаватора. Отправили тех, кто мог прочитать по-английски слово «Инструкция». А у Синюхина были языковые способности, с детства. Он очень быстро начинал понимать смысл сказанного, на каком бы языке с ним не говорили. В школе у Синюхина была по английскому тройка, потому что учительница с ним не разговаривала. Прибывших поселили в маленьком номере деревенской гостиницы. Рядом с гостиницей был бар, где Синихюн в первый же вечер подрался с какими-то американцами в военной форме. Дитрих вытащила его через кухню на улицу, отвезла к себе, помыла и уложила в постель. Каждое утро Дитрих стала привозить его на работу, а потом забирать прямо с площадки, а если не успевала – то из бара. Когда они были вместе, Дитрих без умолку что-то говорила, Синюхину это не мешало, даже нравилось. Так прошла неделя. Командировка заканчивалась. ― Боже мой, какой же ты schnurrig. Ты schnurrig даже для русского. Я потратила на тебя всю кредитку, чертов Zechprella. Улетал бы уже скорее, а то буду слишком долго тебя забывать. Почему ты называешь меня Дитрих? Очень, очень schnurrig. Меня зовут Хродохэйдис. Неужели трудно запомнить, красавчик? Хродохэйдис, понимаешь? А Синюхин понимал, понимал почти всё. ― Хорошая ты тетка, Дитрих. Даже жалко уезжать,― думал Синюхин на баварском диалекте.
― Привет, Серый! Рад что ты в интернете! Будем снова дружить! Как раньше! ― И я рад. Раньше ― это когда? Аватарку не узнаю, уж прости. ― Да ты чо! Я ж Бернштейн, тот самый! ― Фамилию я прочитал. Фамилия хорошая, слов нет, но не вспомню пока. ― Ну ты даёшь! Помнишь, как у Миндяя в монополию рубились? До утра. Ты ещё деваху привёл, рыжую. Шея тонкая. Она всё время головой кивала. ― Рыжая? ― Ну да. Из Риги. Потом сказала, что внучка Пикуля. Шац аж спятил, как услышал, он же за Пикуля весь дом в макулатуру сдал. ― Из названных пока вспомнил только Пикуля. ― А как на пашкиной даче собирались, со шлюхами? Шлюхи, правда, не пришли. ― А почему же шлюхи не пришли? ― Хрен знает… Сессия у них вроде началась. Ну, а финбан-то помнишь? Под Новый Год? Как ты на Ильича блеванул, а потом от ментов уползал? ― Я? ― Ну не я же. Слушай, ну, мы в Репу ехали, я, ты, Нельсон-Кацнельсон, Миха-Колесо, Миндяй, Грузя, Копибара и Олег. ― Это всё люди и я был с ними знаком? ― Конечно. У тебя портвейн на выход попросился, ты как-то резко побежал и Ленину в бюст стукнулся. Там тебя и прорвало. Потом отдохнуть прилёг. Менты подходят, а ты от них отползаешь. Такой ржач! ― Что ж не помогли? ― Сами никакие были. Не, Грузя ментам говорит: «У него папа профессор!». ― Вряд ли это был я. ― Миха, кстати, помер летом. Рядом тут жил, в Хайфе. А Олег крутой банкир, америкосы его на санкции выставили. ― А Грузя где? ― В Тибете, где ж ему ещё быть. ― Дружище, ты поищи других знакомых, со мной, похоже, путаница вышла. ― Ты чо, Серый! Какая путаница! А как ты в пустой бассейн прыгал? А космические недовафли? ― Всего хорошего. Много работы. Отключаюсь. ……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….. Недовафли ― это уже перебор.
На пианино меня учила играть женщина по фамилии Калиниченко. Между нами была пропасть в двадцать лет. Вредная двадцатидевятилетняя старуха. Большие глаза, светлые волосы, внешность довоенной кинозвезды. Впрочем, мне не было никакого дела до ее внешности. - Почему опять ногти не стрижены? Почему опять такие грязные! Как тебе не стыдно! Ты же царапаешь клавиши. Ты портишь и пачкаешь инструмент. И ведь каждый раз одно и тоже. Тебе стыдно? Я понуро рассматривал свои ногти, неровные, с черным полосками. Было стыдно, даже очень. Урок заканчивался, я покидал класс, и тут же все, что оставалось за дверью - учительница Калиниченко, пианино, непостижимый басовый ключ и мой стыд - переставали существовать. Спроси меня кто, что было на уроке - я бы не вспомнил. Никто и не спрашивал. Калиниченко всякий раз писала записку родителям, записки копились в моих карманах, превращаясь затем в кривых мятых птиц. Родителям нравилось, что я много читаю и хожу в музыкальную школу. - Сережа очень много читает. И ходит в музыкальную школу. И совершенно не играет во в дворе с друзьями, даже не знаем, хорошо ли это? - с удовольствием жаловались родители приходившим гостям. На дворе минус сорок, на кой ляд там играть? До школы минут семь ходьбы, это еще ничего, а до музыкалки все двадцать, дорога скользкая, метель. Тулупчик у меня была на вырост, с подворотом посередине и перешитыми пуговицами. Длинная шерсть подворота мешала смотреть вниз, надо было прижимать рукой или тянуть шею, чтоб видеть, куда ступаешь. От музыкалки до читального зала - совсем близко, там тепло, тихо, Шерлок Холмс и мифы Древней Греции. На вынос давали только книги болгарских писателей, про мальчиков и девочек, которые все время собирали персики. Персиковый компот я любил. Папа часто приносил заказы с болгарскими консервами: компотом и маринованными огурцами. Вторым сортом шли толстые мягкие огурцы. Первым - маленькие, крепенькие. Крайний Север снабжали хорошо.
Если где и есть рынок, то в нашей деревеньке. Майдан дачного массива. Целая базарная площадь, где каждое летнее утро толчея и гуляния. Подтянулся и общепит, первыми пришли пышки, из кузова ЗИЛа без колес, за ними кофейня и шаверма, с окнами и потолком. Нынче же появился ресторан "Грузинский дворик". Расположен в чуть замаскированном под ресторан контейнере, пред собою имеет террасу с тремя столиками. И вот решил я гульнуть, да и зашел в ресторан. Встретил меня юноша допризывного возраста, вежливый, серьёзный, предложил свекольника и хинкали. Свекольнику я обрадовался, а вот на второе спросил что-нибудь иное, и, заметив задумчивость на лице юноши, намекнул на шашлык. — Конечно! — воскликнул юный ресторатор, — Из куры! Желаете? — Сильно! — кивнул я в ответ. И тут из кухни выходит ещё более юный ресторатор и, поправив очки, говорит: — Простите что я вмешиваюсь, мне, право, очень неловко, но шашлык мы сделать не сможем. — Но как подобное стало возможным, Виктор Антонович? — без тени иронии спрашивает коллегу мой собеседник. — Увы, обстоятельства оказались сильнее. Мама увезла ключи от склада.
P.S. А у меня книжка вышла. Состоящая из историй, впервые опубликованных на этом сайте. За редким исключением – есть пара текстиков про Синюхина, нигде не публиковавшихся. С потрясающими иллюстрациями Андрея Коротаева.
Вот ссылки: https://bmm.ru/books/details/200914/
Немецкий магазин: https://www.knigi-janzen.de/view.php?gid=885438
Жил-был один мужичок, собою неказист, да и немолод уже. Посещал он однажды Москву по какой-то ерунде и возвращался домой на поезде. И соседка сразу ему знакомой показалась, заговорили — бог ты мой! — лет двадцать назад играли они вместе в оркестре при ДК связи, как тогда шутили — «половой». Мужичок тромбонистом служил, а дама эта на флейте играла и считалась первая красавица. Многие оркестранты в её сторону неровно дышало и сам дирижёр подмигивал. Мужичок тогда лишь поглядывал сквозь смычки, любовался, ну и фантазировал малость. У него на тот момент дома всякие семейные обстоятельства были, да и шансов за собой не видел. Сейчас даже удивился, что соседка его признала. А разговор замечательно пошёл. И оркестр вспомнили, и про жизнь поговорили, и про то, как она выглядит замечательно. Время и станции летели незаметно, под конец устали, молчали вместе — уютно было, хорошо. На вокзале её сестра встречала, за город ехать, на семейный юбилей. Обменялись на прощанье телефонами. Решился в щёку поцеловать, наклонился. Вдруг то ли мяукнул кто, то ли специально — но обернулась она, и поцелуй прямо в губы пришёлся и продлился некоторое время, даже, быть может, секунды три. Забилось у мужичка сердце, как давно уже не билось, пульс не сосчитать. Дошёл он до своего дома на дрожащих коленях, выпил водки и послал эсэмэску такого содержания: «Встретимся в Москве как-нибудь?». Положил телефон на столик, к окну подошел, под занавеску пролез и сильно-сильно лбом к холодному стеклу прижался. Слышит — пимс! — ответ пришёл. Кинулся обратно, чуть занавеску не сорвал. Читает: «Будешь в Москве — заходи». И адрес. Мужичок крякнул и присел на диван. Самая красивая женщина в его жизни хотела видеть его в Москве, хотела видеть его, хотела его, хотела! Всю ночь мужичок не спал, составлял планы, бегал на себя в зеркало смотреть. Решил так — поспешишь, людей насмешишь. Поутру первым делом пошёл в банк и снял досрочно деньги с депозита, потерял проценты. Потом записался к зубному — вставлять коронки и лечить кариес. Книжку купил про здоровое питание и две огромные гантели. Твердо решил мужичок к Москве подготовиться. Чтобы женщину не разочаровать и самому не опростоволоситься. Лифт не вызвал, гантели наверх по лестнице тащил. К шестому своему этажу приполз со звёздочками в глазах и сердцем во рту. Понял, что тяжело будет. Но не огорчился ни капли. Началась у мужичка новая жизнь. По телевизору сериалы про любовь смотрит, на которые раньше только плевался. Забыл про хлеб и картошку, жирное и солёное, а на ночь и вовсе не ест. Утром и вечером гантели тягает да приседания делает. Лифтом нигде не пользуется, через день зубного посещает. На работу пешком ходит, в обед кефир пьет. Первые дни самые тяжелые были. Связки болели, и есть по ночам хотелось жутко, как уснёшь — завтрак снится, проснёшься, а всё ещё ночь. Ко второй неделе заметно полегчало. На шестой этаж вбежал — и ничего, нормально. В помощь гантелям тренажер купил, собрал, посередине единственной комнаты поставил — другого места не было. Да и не надо. Стал мужичок привыкать к новой жизни. А ещё журнал читать про мужское здоровье и пару раз в неделю на шлюхах тренироваться. Поскольку по части интимных дел были у мужичка сомнения на свой счет. Шлюхи поначалу удивлялись, но соглашались помочь и вели себя как порядочные женщины. По окончанию мужичок разбор полётов проводил — что правильно сделал, что неправильно, и первое время даже записывал ответы. И мечтал мужичок, сильно мечтал. На тренажере, на шлюхе и даже у зубного. Думал он о той женщине постоянно. Воображал себя с нею. На работе бурчать начали, что от него толку никакого не стало, опять же линолеум пропал, десять рулонов. После голодных лет мужичок себе подобного не позволял, разве что по мелочи, а тут как-то все сошлось. В результате поругался с директрисой, пришлось на отпуск написать. Отгуляю, думает мужичок, а потом и вовсе уволюсь, пусть поищет себе завхоза. Может, вскоре вообще в Москву перееду, работу там найду с зарплатой поболее. А квартиру сдам — отличная прибавка! Хотя на такую женщину денег еще больше надо. Ну так вспомню молодость, залабаю на костыле, Москва город большой, каждый день похороны. И погрузился мужичок в воспоминания о дважды краснознаменном оркестре округа, заулыбался, а закончив, поднял верх палец и сказал вслух: «Ни чета нынешним!» К концу месяца живот заметно убавился, а плечи стали шире на размер, чему мужичок сам изрядно удивился. И самочувствие было как никогда. Потренировавшись, напрягал мускулы и чувствовал себя как артист из одного кино, просто вылитый, особенно если в зеркало не смотреть. Пора в столицу ехать. С новыми зубами. Тем более что ждать уже никакой мочи нет. И вот составляет мужичок эсэмэску на заветный номер. В таком ключе, что как бы собираюсь в столицу по важным делам, но не прочь и посетить хорошую знакомую, поужинать вместе. Ответ пришел быстро: «Если речь только про ужин, то можешь и не приезжать». Мужичок подпрыгнул и затряс сжатыми от радости кулаками, перечитал ещё раз и ещё — как от этих слов веяло ароматом жаждущий его женщины, такой далекой и близкой одновременно! В Москву, в Москву, скорее! Забрал брюки из химчистки, сложил рубашки в чемоданчик и тут же решил чемодан не брать, ну куда же это в гости с чемоданом, сбегал в аптеку, купил презервативов и всяких подсказанных шлюхами полезных гелей. Размышлял, куда их положить, чтобы как-то поизящнее достать в нужный момент, придумал из подарочной бумаги сделать кулечек и бантиком обвязать. Сюрприз! Положил на стол, любовался, считал минуты до поезда. Выйдя из дома, не мог вспомнить, закрыл квартиру или нет, пошёл уже было обратно, вспомнил, что точно закрыл, а паспорт взял? Да вот же он. Всё на месте: и паспорт, и билет; скорее в поезд, в самый медленный поезд на свете. Под стук колес неожиданно уснул, тоже от волнения, видимо. Проснулся, купил кофе у разносчицы, выпил без сахара, вот уже и приехали. Москва, всегда такая холодная и неприветливая, нынче стала будто праздничная, ни мокрой грязи, ни мрачных рож. Такси мужичок взял, чуть отойдя от вокзала, — сэкономил слегка. Пригодятся еще деньги-то. Назвал адрес, но перед этим попросил к ближайшему в том районе приличному магазину подвезти, где деликатесы и водка непаленая. Таксист кивнул, не прекращая с кем-то говорить на незнакомом языке. Ехали не так уж и долго, на удивление, хотя смеркалось, город замедлялся и гудел в пробках. — Магазин, — сказал таксист, на секунду прервавшись. — Подождёте меня? — спросил мужичок, протягивая деньги. Таксист кивнул. В магазине и вправду было много деликатесов, таких дорогих, что цену указывали за пятьдесят грамм. Мужичок взял колбасы трёх видов, сыра и рыбки соленой. Замахнулся было на черную икру, но в последний момент смалодушничал (да и не до икры будет!), взял красной. Зато водку выбрал самую лучшую, а также вина французского две бутылки и шампанское «Князь Голицин». Походив еще, добавил в корзинку сок, ликер и свежий ананас. Расплатился, вышел. Таксист уехал, не дождался, гад нерусский. Куда идти, где это? Подсказали, что рядом. Через полчаса ходьбы устал от московского «рядом», поставил пакеты, отдышался. Отправил эсэмэску: «Уже иду!» Получив ответ: «Ко мне?» — обрадовался и поцеловал «самсунг» в экранчик. С новыми силами тронулся в путь, вышел вскоре на нужную улицу, начал дома отсчитывать. «Чёрт!!! Забыл! — скривился вдруг мужичок. — Сюрприз-то, кулёчек с бантиком, так и остался на столе! Вот напасть…» — А где тут презервативы? — начал спрашивать у прохожих. — То есть… это… аптека? — Рядом, — ответили. Мужичок вздохнул, написал эсэмэску: «Буду через полчаса». Пимс! Пришёл ответ: «Других планов у меня на сегодня не было». Мужичку стало ой как неудобно, на него надеются, а он тут… И ни одной машины не видно. Улицы узкие, дома невысокие, как будто и не Москва совсем. Где же аптека, где крестик? Может, сумки с едой оставить пока? Да кому ж их тут оставишь. Аптека нашлась в длинном дворе, к счастью, ещё работала. Купив всего и побольше, мужичок тронулся в обратный пусть. Пакеты с продуктами оттягивали руки, перекладывал как-то, старался не останавливаться и не сбиться с пути. Уфф! Пришел наконец-то. В домофон тыкает — палец дрожит. Пипикнуло, открыли. Поднялся на второй этаж, потянул приоткрытую дверь. Вошел. Всё как в мечтах. Уютно, тепло, коврик круглый, пальто на вешалке, зеркало. И она. Так близко! Несусветно красивая, домашняя. Стоит, чуть наклонив голову, смотрит на него, как будто с вопросом каким. Мужичок плечи расправил. — Здравствуй! — Ну, здравствуй. Какими судьбами? — Я… это… — начал было мужичок, а сам поставил сумки на коврик, шагнул к ней, обнял изо всех сил и целовать, целовать! — Да что же это! Прекратите! Стоп! Стоп! — вдруг закричала она, вырываясь, уперлась руками ему в грудь. — Отпустите меня, отпустите, что происходит?! Пусти! — Да как же?! — опешил мужичок, отступив. — Я же к тебе приехал, вот, ждал… — Что за наглость такая, что вы себя позволяете! — Мне уйти, что ли? — глухо спросил мужичок, не веря происходящему. — Оставьте меня в покое! — прокричала она, отвернулась к зеркалу и заплакала. Пришибленный, растерянный мужичок чуть было не бросился к ней снова, зашатался, замычал, схватив себя за голову. Наклонился, выдернул водку из пакета, толкнул дверь и бросился вниз по лестнице. Выйдя из подъезда, сорвал пробку и залпом впустил в себя полбутылки. Пошёл, шатаясь, по холодной улице, остановился, вытер слезы рукавом, ещё выпил, снова побрёл, у фонаря присел, допил, что осталось, закрыл глаза руками. Сидел долго. — Мужик, тебе куда? — жёлтое такси подъехало почти вплотную. Мужичок очнулся. Поднялся с трудом, но в машину сел уже уверенно. — К девкам! — сказал громко. — На точку, что ли? — переспросил таксист. — Не знаю, чтоб покрасивее и чтоб выпить! — Тогда в клуб? — Валяй в клуб. Машинка понеслась по ночным московским улицам, таксист что-то рассказывал, мужичок не слушал, шептал всё — как же так, как же? А может, из-за икры? Черную надо было брать. С ананасом. — Черную с ананасом! — повторил он громко. — Сейчас уже всё будет. Уже подъезжаем, — отозвался водитель. — А я им объясняю, претензии ко мне может предъявлять только погибший, а остальные вообще никто и ни при чём! С вас косарь. Вывеска над большой железной дверью нервно светилась красным. Мужичок слова иностранного не разобрал, нажал кнопку. В клубе мигало и громыхало, ходили полуголые девицы со строгими лицами. Пройдя контроль, мужичок заплатил за отдельную кабинку, заказал сухариков и водки, которую тут же выпил и заказал еще. Посидел, согрелся, стало чуть легче. Глаза привыкли к мельканию, стало видно, что девицы по очереди поднимались на сцену с шестом и танцевали там, снимая последнее. А потом обходили по очереди кабинки. Заходили и к мужичку. Каждую он спрашивал, как зовут, предлагал деньги за секс и получал отказ. Согласилась только самая страшная, которую и на сцену-то не пускали. Себя оценила в пятнадцать тысяч с НДС. Мужичок засомневался. Видя его колебания, находчиво предложила другое — за пять тысяч рассказать, как можно весь стриптиз-клуб поиметь. Получив сумму, объяснила: если ещё пять тысяч дать охраннику, то получишь ключи от квартиры в доме напротив, откуда по телефону звонишь в клуб и вызываешь кого хочешь, хоть танцовщицу, хоть официантку. Мужичок страшную поблагодарил, допил залпом водку и оплатил счет, морщась от дороговизны. С охранником говорить было трудно, язык заплетался. Но справился. И на улицу сам вышел, и квартиру нужную нашел. Поискал водки — нету, нашёл телефон, снял трубку, попал сразу в клуб. Из трубки громко играла музыка. — Мне бы Свету, Свету бы, — прошамкал мужичок в музыку. Света, пухловатая блондинка, ему больше других понравилась. Но вместо «Светы» выходило какое-то «све-све-све». — Вы что, всех хотите? Всех? — спрашивали из трубки. — Да не всех, а Свету! — сердился мужичок, но выходило всё равно «све» да «све». На том конце убедились в том, что сразу всех хочет, всех и повели. Дверь открылась, и в квартирку начали заходить официантки и танцовщицы, включая страшную. Мужичок перепугался, зашипел: «Да вы издеваетесь? Издеваетесь?» Выходило невнятно. Входящие подобрали знакомое слово, близкое по звучанию, получилось — «раздевайтесь». Первые стали раздеваться, спрашивать друг у друга, куда вещи складывать, не на кровать же. Раздетых одетые подпирают, те мужичка теснят. Он давай их руками отталкивать, вещи выкидывать, кричит: «Администратора сюда, министра-то-ра-ра» — слово длинное и для трезвой головы. Пришедшие поняли, что клиент в отказке и требует министра. Осудили, уходя. Совсем, сказали, с ума сошёл, но министра, даже двух, обещали тут же прислать. Дверь за девушками и захлопнуться не успела, как вошли двое охранников в чёрных костюмах, схватили мужичка за подмышки, прижали к стенке и предложили оплатить всё беспокойство. Сумму назвали дикую. Мужичок перепугался. Объяснить ничего не может, бумажник показывает, где всего двадцать тысяч осталось. Охранники ему — а вон у тебя карточка есть, в долларах, сейчас к банкомату ночному поедем! Мужичок головой крутит, дескать, нельзя, курс высокий, высокий курс, охранникам слышится: «Выкуси». Ах выкуси, да мы сейчас тебя по стенке размажем! И давай мужичка возить по обоям верх-вниз. То ли согревшись от этих фрикций, то ли от всего выпитого и пережитого мужичок отключился, обмяк и, будучи отпущен на пол, захрапел... Охранники выругались, взяли все деньги из кошелька и стали дальше по карманам шарить. Нашли пять пачек презервативов, паспорт, ключи и визитку начальника департамента контрразведки полковника Кожемякина А. М. Покрутив визитку, парни переглянулись, вернули в кошелек пять тысяч — чтоб не серчал, затем вытащили мужичка на лестницу, приложили к тёплой батарее и ушли. Часов через шесть мужичок наполовину проснулся, выполз на утреннюю московскую улицу, поморщился на свет, остановил частника и поехал на вокзал. Первым делом купил билет, затем пошёл пиво пить. Нашёл где подешевле, к пиву взял сосиску, огурец и большой кусок черного хлеба. Ел с удовольствием. Месяц так вкусно не ел. Потом взял еще кружку и, похлопывая себя по животу, уселся поудобнее на замызганном диванчике. Продавщица за стойкой ему улыбнулась, он — ей. Зевнул и подумал, что в целом неплохо съездил в Москву. А то ведь дома всё провинциально, обыденно, а тут, как ни крути, столица, интересно можно отдохнуть. Поиздержался сильно, конечно. Но будет чего вспомнить. Да и здоровье в целом подтянул. Когда б еще за зубы взялся — никогда бы. И тут — пимс! — эсэмэска приходит. Удивился, читает: «Почему ты ушёл так быстро?» Хлопнул тут мужичок ладонью по коленке, вытянул губы и сказал: «Пфффффффф…»
В те годы не знал я, что кока-кола вредная, и охотно запивал ею пиццу, не ведая, что пицца еще вредней. И вот иду я ночным Амстердамом и мучаюсь от жажды, потому что пиццы переел, а кока-колы недопил. А киоски с пиццой и колой все как один оказались не ночные, а вечерние, ― хлоп! ― и закрылись. Ну хоть один бы найти где-нибудь, мечтаю я, протискиваясь сквозь группу огромных негров, там никак иначе, между фасадом и каналом не широко. А негры эти как начали мне шептать: кока-кока-кока. Ну наконец-то, думаю, плохо, конечно, что с рук, но, может, у них так принято. ― Давай, ― говорю, ― и побольше! Под тусклым светом красного фонаря негр протянул мне пакетик с порошком. ― Что ж ты, исчадье голландское, мне концентрат суешь? ― возмущаюсь я. ― В чем я его разводить, по-твоему, должен? И ушёл, в лучших чувствах оскорбленный.
У одного мужика был телефон с Мегафоном. Но не суть. Мужик предпринимал чего-то по мере сил, крутился как мог. Потом вдруг масть пошла, подсел на госзаказы, наверх откатывал и сам имел неплохо. И вдруг облом, куратора повязали, мужика пристегнули, светит срок. Но он в последний момент денег на офшор скинул и по левому паспорту в дальнюю страну поехал. Но дальняя страна его не приняла, паспорт уж слишком левый. Двое суток подержали и передали приехавшим за ним держимордам, те улыбаются, довольные. И вот приземляется мужик в Пулково, а на его мобилу ― Дзинк!―смска приходит. Сопровождающий ему экранчик показывает, а там: «Добро пожаловать домой!».
Всякий раз, заворачивая сыр в фольгу, я вспоминаю Дерипаску. Фольга ведь алюминиевая. Никаких иных причин, воспоминаний, личных впечатлений ― нет, а устойчивая ассоциация есть. Я уж привык и не стал бы упоминать, но с недавних пор (а цена на алюминий сейчас упала) ещё и голос Олега Владимировича слышу: ― Отматывай побольше, ― шепчет, ― побольше отматывай!
Надежна Семёновна, семидесяти шести лет, делает бизнес на яйцах. А ведь обычно начинают так: «Надежна Семёновна, семидесяти шести лет, получает одиннадцать тысяч рублей пенсии. На квартплату уходит… и так далее». Но не хочется «обычно». Поэтому я сразу и про яйца и про бизнес. А если кого интересует, какая у Надежды Семёновны пенсия ― то да, одиннадцать тысяч. Надежда Семёновна покупает в магазине пять-шесть десятков неимоверно грязных яиц. Тщательно моет, упаковывает в свежие коробочки и садится возле метро продавать, на принадлежащий только ей деревянный ящик из-под пива. ― Яичко домашнее, утром из-под курочки, только с электрички! ― говорит она с ласковой и немного усталой улыбкой, ― Вкусное, полезное, каждый день потом брать будете. ― Откуда, говорите, яйцо? ― спрашивает какой-нибудь особо дотошный покупатель. ― С Любани, сыночек, откуда ж ещё. Чисто у нас там, природа. Заводов нет, фабрик нет, вообще ничего нет. ― Да уж, экология! ― одобрительно кивает собеседник, протягивая деньги. Живёт Надежда Семёновна возле метро, в пятнадцати минутах неспешной стариковской ходьбы. Любань называет потому, что шестьдесят лет назад познала там таинство плотской любви, стало быть, не забудет, и завтра опять Любань упомянет. Хотя может и не в Любани дело было, поди всё упомни, но уж больно название к тому располагающее. В магазине яйца по семьдесят за десяток, двенадцать рублей коробочка. Продажа по сто сорок. Коробочки иногда остаются на второй круг ― некоторые покупают два-три яйца и несут их домой в прозрачных полиэтиленовых пакетах. В хороший день, как выражается Надежда Семёновна, «выхлоп» получается рублей в триста. За месяц ― вторая пенсия. Но это только когда тепло, зимой-то вообще никак. За место у метро раньше надо было платить парням в спортивных костюмах, затем ментам. Последние лет пять никто денег не требует. ― Я их всех пережила, ― говорит на это Надежда Семёновна. Она не из тех пожилых женщин, что костерят почем зря всё новое. Раздражают её только маркираторы и раздражают до бешенства. Когда-то яйца вообще не маркировали. Первые годы маркировку можно было смыть. Но потом появилась всякая каплеструйная мерзость, а то и лазерная, пропади оно пропадом. Всё больше птицефабрик обзаводились такой дрянью и всё труднее было найти яйца без маркировки. И вот настал день, грустный майский день, когда не нашлось ни одного подходящего яйца. Ни в ближнем магазине, ни в дальнем. Маркировку даже из-под грязи видно, а если ещё вымыть… Надежда Семёновна знала, что такое когда-нибудь случится, но никакого плана у неё не было. Ни А, ни Б. Поэтому она купила пять коробок, вымыла, упаковала и села продавать у метро. Первую коробку взяли не глядя, кто-то из постоянных клиентов. Потом какая-то дама захотела два яйца и стала внимательно выбирать. ― Какие же это домашние, тут вон «Роскур» написано, женщина, вы что? Обманываете, что ли? ― голос дамы становился всё громче, ― Нормально так, сидит тут, торгует. Вокруг Надежды Семёновны собрался народ. ― Покажь все яйца, все покажь! ― потребовал упитанный мужичонка с обиженным лицом, ― Эй, бабуся, руки убери! Во, и тут маркировка, и здесь! Ты чо, бабка, творишь-то? Чо молчишь? Молчит, такая… Не поднимая глаз, Надежда Семёновна произнесла: ― Не всё так однозначно…
Продолжение https://www.anekdot.ru/id/1046043/ Пригодится и https://www.anekdot.ru/id/1044754/
Первой была Лида. Её голос в трубке звучал взволновано: «Ты один? Я приду?». Пришла быстро, была рядом. С порога бросилась Синюхину на шею: ― Зачем, зачем ты это сделал?! Из-за меня, да? Всё из-за меня? ― Давай не будем об этом, ― попросил Синюхин, понимая, что правильно ответа ему всё равно найти. ― Хорошо, не будем, ― Лида смахнула слезы и попыталась улыбнуться. Они прошли в комнату, сели на кровать. ― Как же ты теперь? ― Да, нормально всё. Экскаваторщики везде нужны, ― сообщил Синюхин, совершенно не будучи в этом уверен. ― А хочешь я тебе психологическую помощь окажу? ― спросила Лида, ― Нас учили. Синюхин тут же назвал несколько поз, в которых, по его мнению, психологическая помощь будет особо действенной. Лида согласилась. Утром они позавтракали и Лида ушла на работу. Синюхин остался с утром один на один и не без удивления обнаружил себя несколько растерянным. Он поставил робот-пылесос заряжаться, прилёг на кровать, посмотрел несколько объявлений о работе, и неожиданно заснул.
Второй была Женя. В полдень Синюхин вышел из дому и направился было в ближайшую столовую. Но тут к нему подъехал на самокате толстый мальчик и протянул конверт. ― Это тебе, ― сказал мальчик. ― А денег дашь? ― Нет, ― ответил Синюхин. ― А мне уже дали! ― с презрением заявил самокатчик и отъехал. В конверте был адрес и слова: «Возьми паспорт. Вынь аккумулятор из телефона. Жду. Золотая рыбка». Синюхин вернулся к себе, почистил зубы, вынул аккумулятор, сунул паспорт в карман и вышел. По дороге он размышлял, зачем Жене нужен его паспорт и пришёл к выводу, что о женитьбе речь идти никак не может. Да и адрес другой, не ЗАГСа. Записка привела Синюхина к новому дому в элитном квартале. Он поднялся на нужный этаж, нашёл дверь, но позвонить не успел, дверь открылась и Женя втащила его в квартиру. ― Отойдем от входа, чтобы не подслушивали. Аккумулятор вынул? Дай сюда всё. Женя забрала телефон и провела Синюхина в комнату, большую, только что отремонтированную. На полу лежал матрас, рядом находилась тумбочка, другой мебели не было. В квартире стоял запах краски, вход в другую комнату был завешен строительной плёнкой. ― Это из-за меня? ― быстро заговорила Женя, ― Ты что же, нашу семью разорить решил? И почему не сказал, что у Вовки работаешь? Что, типа, не спрашивала? Тоже мне, отмазка. Зачем ты экскаватор уделал, а? Глупый ревнивый мальчик, всё из-за меня, да? Отвечай немедленно! ― Ну, в каком-то смысле… ― пробормотал Синюхин. ― В каком ещё смысле? Какой во всём этом смысл? Ты сумасшедший! А на вид тихий. Хотя нет, ты не тихий. Вовка вчера чуть ласты не склеил, так орал! А я слышу, блин, фамилия-то знакомая. У Вовки проблем куча сейчас, а тут ещё ты с этим экскаватором, последняя капля. Чего молчишь? Молчи лучше. Домой тебя нельзя. Вовка-то поорал и забыл, нужен ты ему, а вот псы его голодные своего не упустят. Буду тебя искать. ― Собаки? ― нахмурился Синюхин. Собак он понимал плохо и поэтому опасался. ― Угу, свора целая. Вовка их пригрел, а они только деньги тянут. Колька Гладис у них за главного. Знаешь его? Нет? Машину себе выцыганил дороже моей. Дороже моих всех. Они тебя точно искать будут, чтобы перед Вовкой силу показать. ― А, бандиты, ― понял Синюхин и перестал хмурится. ― Убить не убьют, но ведь покалечат. Вовка вчера грозился оторвать тебе… Но это я не позволю. Лучше уж руку. Синюхин поёжился. Женя продолжила: ― Поэтому надо их опередить. Пойти в полицию и заявить, что угрожают. Менты проверку начнут, Гладис умоется. Пойдёшь? Нет? Не пойдёшь. Так я и думала. Ладно. Сиди здесь неделю. Вот твой новый телефон, держи. Никому не звони из тех, кому раньше звонил. Никуда не выходи. Еду заказывай в разных местах. Баб не води. От баб все беды. Потом уезжай, нужно уехать на куда подальше. Справишься? Уедешь? Годик-другой и забудут. И вот ещё… ― Женя положила на тумбочку пачку денег, ― Ну что ты сразу головой мотаешь, не мотай, пожалуйста, я тебя очень прошу, ради меня, мне это надо, очень надо, тут много, хватит надолго. Я всё равно обратно не возьму. Можешь в унитаз спустить, но потом всю неделю будешь трубы чистить! Ну, пожалуйста, глупыш, не спорь, считай что… Не знаю там чего считай, не важно, но мне так спокойнее. А оружие? Может пистолет принести? Я смогу. Нести? Системы наган. Стрелять умеешь? ― Умею, ― ответил Синюхин, ― оружия не надо, лишняя проблема. ― Хорошо, как скажешь. Видишь, какая я послушная старая девочка. Не возражай. Мне было хорошо с тобой, Синюхин, очень хорошо. Наверное, мы больше не увидимся. Береги себя пожалуйста, ладно? Так, плакать я не собираюсь. Это не слезы. У меня аллергия на краску. Ты проветривай чаще. Не провожай. И целовать тебя не буду. А то не смогу уйти. ― с этими словами Женя поцеловала Синюхина, потом ещё и ещё, он крепок обнял её, не хотел отпускать, но она вырвалась, ― Не провожай! ― и ушла. Оставшись один, Синюхин открыл окна, заказал пиццу и пиво. Пиццу привезли почти сразу, пиво не привезли совсем. ― Нам нельзя алкоголь возить, ― объяснил курьер. ― А кому можно? ― Никому нельзя. ― Хм, ― сказал Синюхин. Грядущие недельное сидение предстало перед ним в тусклом свете. Синюхин понёс пиццу на кухню. Кухня оказалась размером с синюхинскую квартиру. Синюхин подумал перетащить сюда матрас и, тем самым, усилить сходство. Которому, впрочем, мешала богатая кухонная мебель, напомнившая Синюхину бар в пятизвёздочном отеле, где он подрался с администратором. Синюхин пожевал пиццу. Не понравилось. Он вообще не любил есть один, настолько, что порой предпочитал оставаться голодным. А любил Синюхин есть, когда рядом были женщины. В армии он ставил перед собой выпускную фотографию класса и трапезничал по очереди с каждой одноклассницей, кроме, разумеется, Вики Зайцевой. Синюхин вскипятил воду, но не нашёл заварки. Полок и ящиков было множество, а запасов никаких. Захотелось ржаных гренок с сыром. Ну и пива, конечно. Синюхин задумался. У него было три любимых бара. Свинаренко знал про один из них, что-то отмечали там. В том же баре давали самые вкусные гренки. Именно в этот бар, мог зайти и Аркашка, армейский приятель Синюхина, а нынче моряк. Телефон Аркашки Синюхин не запоминал, тот всё равно часто менял номера, объясняя, что занимается тайной контрабандой. ― А что значит «тайная»? ― спрашивал у него Синюхин. ― Никому не говоришь, что ли? ― Никому, ― подтвердил Аркашка, ― только тебе. Синюхин сунул недоеденную пиццу в холодильник, взял несколько купюр из пачки и пошёл на улицу. В баре не было ничего необычного. Не было и Аркашки. За стойкой работал Толик, это Синюхина обрадовало, он уважал Толика за серьёзность. Заказав гренки и пиво, Синюхин сказал: ― Меня тут враги искать будут. Можно я на кухне посижу? ― Менты? ― уточнил Толик. ― Нет. ― Проходи. В стене, за стойкой, было стекло, прозрачное только если смотреть с кухни. Синюхин поздоровался с Тагиром, поваром, и сел у края разделочного стола, так, чтобы можно был видеть весь зал. Нашёл глазами двух девиц в униформе салона связи и с удовольствием захрустел гренкой. Всё случилось быстро. Синюхин едва успел допить пиво, как в бар вошли двое парней в тёмной одежде. Бесцеремонно обойдя заведение, и не обратив внимания даже на связисток, они подошли к Толику. Оба были плотные, один высокий, второй суетливый. Синюхин решил называть их «Большой» и «Нервный». Нервный показал фотографию Синюхина из личного дела. Потом написал что-то на тысячной банкноте и подвинул её к Толику. В баре парни не остались, вышли на улицу и сели в стоящий возле угла дома большой мерседес, ― Синюхин проследил через кухонное оконце. ― Тебя спрашивали, ― заглянул на кухню Толик. ― А записали что? Телефон? Можно мне? Толик протянул банкноту . Синюхин предложил ему другую тысячерублевую, но Толик отказался. Расплатившись, Синюхин вышел через чёрный ход. Обойдя здание, он подошел к бару с другой стороны. Остановился за углом. Мерседес был совсем рядом, в паре шагов, Синюхин видел его номер. Двигатель работал, видимо, ради кондиционера, в городе было душно. Синюхин набрал номер с банкноты и, дождавшись вальяжного «Алё?», заговорил как телефонный робот: ― Мерседес госномер триста сорок два? В машине бомба. Взрыв…через…пять…секунд. На второй секунде двери распахнулись и парни, громко матерясь, побежали от машины в разные стороны. Синюхин же выскочил из-за угла, юркнул в открытую дверь и нажал на газ. Мерседес дёрнулся так резко, что Синюхин еле отвернул от ближайшей урны. К счастью, встречных машин не было и удалось быстро вырулить из парковочного кармана. Вскоре зазвонил телефон. Синюхин отвечать не стал. Чуть позже, выехав на проспект, перезвонил сам: ― У меня был от вас пропущенный звонок, ― сказал Синюхин и отодвинул трубку от уха, чтобы не слушать первую волну ругательств и угроз, затем продолжил, ― машину я отгоню в потайное место. И перезвоню ровно через час. А вы пока найдите Гладиса. С ним буду говорить. Не с вами. Синюхин перезвонил через час, как и обещал. Голос ответившего был другим. ― Это ты что ли, минёр хренов? ― Сапёр, ― пояснил Синюхин.― Военная специальность. А минёр на флоте. Ты ― Гладис? ― А ты сам-то чей? Ты на кого попёр, знаешь? Кто ты, морда? ― Синюхин, ― представился Синюхин. ― Тот самый? ― Гладис явно удивился. Синюхин почувствовал себя знаменитым, а потом подумал, что не всегда это так уж хорошо, быть знаменитым. ― Машину хотите обратно? ― спросил он. ― Да мы по любому найдем и тебя и машину, куда ты денешься, баклан. ― Если не договоримся, машину подорву через минуту, ― обещал Синюхин. Ему были слышны голоса в трубке: «В натуре бомба? Да хрен его знает, отморозка! Барсетка там! Документы!». ― Чего ты хочешь? ― раздался голос Гладиса. ― Обещания, что не будете меня искать. Честное слово даёшь ― машину возвращаю. Парни явно снова совещались, но слышно на это раз не было. ― Хорошо, Синюхин. Везёт тебе сегодня. Возвращай тачку и катись ко всем чертям. ― Так слово не дают. Надо подробно, я такой-то, даю честное слово и так далее. Гладис выругался, но спорить не стал: ― Я, Гладис Николай Романович, заместитель начальника охраны сто семнадцатого треста, даю честное слово, что если Синюхин вернёт мерседес в целости и сохранности… ― И с барсеткой! ― …и со всем, что там было, то я никаких вопросов предъявлять не буду. Что, сапёр, записал? ― Записал. Знаете пустырь за третьим участком? ― Конечно. ― Там дальше кусты, автобусная остановка, а за ней съезд. Приезжайте. Уже минут через пятнадцать Гладис, Большой и Нервный подъехали к пустырю на большом внедорожнике. Сразу за автобусной остановкой они увидели мерседес. Возле автомобиля, привалившись к дверце, стоял Синюхин и ковырял в зубах травинкой. ― Не понял. Ты чего смелый такой? ― зло сказал Гладис, выходя из машины. ― Эй, лошара, где барсетка моя? ― опередил его Нервный, подбежал к мерседесу и заглянул в салон, ― Фух, на месте. А бампера все в царапинах, и сбоку тоже. Синюхин помотал головой, не отводя взгляда с Гладиса. ― Не гони пока, Гексоген, ― осадил тот Нервного, ― слышь, Синюхин, а чего ты траву тут жуёшь? Тебе ж бежать надо. ― Зачем? ― спокойно спросил Синюхин, ― Ты ведь мне честное слово дал. Гладис озадаченно посмотрел на Синюхина, потом кинул взгляд на кусты, оглянулся на подошедший к остановке автобус. От этого Синюхина, похоже, можно было ожидать чего угодно. ― А ты, часом, не камикадзе? ― негромко спросил Гладис и машинально отступил на шаг. ― Да оборзевший он в притык, падла, руки сейчас вырву, чтоб мою машину не лапал, ― тем временем начал Нервный, ― Слышь, Романыч, это ты слово давал, а я нет, всё, Синюхин, сука, кирдык тебе, угонщик хренов, щас поедешь себе могилку копать. ― Ну, это ваши дела, ― ухмыльнулся Гладис, ― а мне пора, пожалуй. Такой ход событий явно его устроил. Синюхин хотел было что-то сказать, но перед ним неожиданно возникла спина Большого. ― Остынь, Гексоген! А ты, Романыч, слово дал, а теперь расширительно толкуешь! ― заговорил Большой. ― Чего? Чего я делаю? ― удивленно обернулся Гладис. ― Ты как это за терпилу против своих вписываешься? Против своих! Как так? ― заверещал Нервный. ― Тихо! Синюхин ― правильный пацан. Он мне скорую вызвал, а я в него из калаша палил. Типа, жизнь спас. Узнаешь меня? ― Большой обернулся к Синюхину. Синюхин скорее не узнал, а догадался: ― Гоша? ― Ага! ― лицо Большого вдруг расплылось в совершенно детской улыбке. ― Я и есть! ― Да тут оказывается старые кореша встретились,― без эмоций сказал Гладис. ― Ну я на базу, жду вас там. ― А ты чего скажешь, Гексоген? ― Гоша строго посмотрел напарнику в глаза. ― А я то чего? Это ж другой расклад, ― Нервный успокоился также быстро как и завёлся. ― Всё путём, вопросов нет, ― и тут же спросил Синюхина, ― а зачем ты экскаватор расхерачил? ― Насос заклинило, ― ответил Синюхин, мысленно попросив прощения у немецких производителей надёжных насосов. ― А, насос, ― понимающе покачал головой Гексоген и добавил уважительно, ― ну ты ваще парень резкий. Если чего, там , работу же будешь искать, так давай к нам! ― Гексоген, ты опух? Куда ему к нам? ― поправил товарища Гоша. ― А ну да, к нам не получится, ― сообразил Гексоген, ―дайте-ка дверцу открыть. Он сел в мерседес и погладил руль: ― Машинка моя… ― Как бы, это, спасибо, что тогда… и перевязал…и скорую… ― обратился Гоша к Синюхину. ― И что заяву ментам не накатал, тоже… Синюхин молча кивнул. ― А я на юрфак поступил, ― радостно сообщил Гоша и тут же нахмурился, ― сессию, правда, не сдал. ― Сдашь ещё, ― Синюхин безосновательно обнадежил Гошу, ― Если не посадят. ― За что? Чего я сделал-то... Хотя… ― Гоша задумался, ― Не, сдам. Точно сдам. Блин… Ладно… Тебя может подбросить куда? ― Я на автобус. ― Ну бывай тогда, береги себя. Если какие вопросы ― звони, телефон знаешь, ― Гоша сел в мерседес. ― Помчали, Гексоген! ― Есть вопрос, ― Синюхин наклонился к отрытому окну, ― секретаршу Владимира Яковлевича как зовут? ― Динку что ли? А тебе зачем? Не, ― замотал головой Гексоген, ― Не скажу. ― Ну не говори, ― пожал плечами Синюхин. Гексоген аккуратно вывел мерседес на асфальт, затем резко ускорился. ― Вот теперь можно и уезжать, ― прошептал Синюхин. ― На куда подальше.
Именем-отчеством Синюхин никогда не представлялся, только фамилией. Но имя у него, конечно же, имелось. Звали его ― Мыкола. Мыкола Николаевич Синюхин. Тому наименованию полагалась своя история. Был у Синюхина-старшего закадычный армейский товарищ Николай Бондаренко. На эпохальной пьянке по случаю дембеля, поклялись они друг другу в нерушимой и вечной дружбе. А Бондаренко ещё и предложил в честь этой дружбы сыновей назвать. Синюхин-старший сразу согласился, а потом спросил: «А не помешает ли, что оба они ― Николаи?». ― Это ты ― Николай, ― успокоил его Бондаренко. ― А я ― Мыкола. Вот так и появился в российском нечерноземье Мыкола Синюхин, а в вишнёвых садах полтавщины ― Николай Бондаренко. Да вот только в новые времена Николая переименовали в Мыколу, а Синюхин как был Мыколой, так и остался. Школьные друзья звали его Микой, сводный брат ― Микроном. Девушки либо Синюхиным, либо вообще никак, а только ахали. Синюхина это устраивало.
Кто ворвётся насильно, или хотя и без насилия, но с умыслом войдёт в публичную баню не своего пола, в то время, когда там моются, тот за сие подвергается денежному взысканию от одного до десяти рублей, смотря по степени произведенного тем соблазна и другими обстоятельствами, более или менее увеличивающим или уменьшающим вину его.
(Статья 1292 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, утвержденное императором Николаем I в 1845 году)
Комментарий юриста
В России право не прецедентное, стало быть, по одному случаю закона не напишут. Для создания правовой нормы нужны многократные преступные деяния и мочи чтоб уже от них не было, раз до императора дошло. И хотя норма, вроде бы, допускает в нарушители даму, но местоимения «тот» и «его» явно свидетельствуют о проказах лиц мужеского пола, за коих мне, конечно, стыдно. Что ж такое, врывались и производили соблазн. А вместо этого могли бы купить на рубль: ― килограмм мыла; ― пять десятков яиц; ― воз соломы; ― 0,7 американского доллара. И особо мне интересна юридическая техника выявления «степени произведенного соблазна». Имелись ли сравнительные таблицы соблазна? Оценивалась ли тяжесть наступивших последствий по числу негативных отзывов?
После заграничной стажировки Синюхину доверили экскаватор. Работа Синюхину понравилась, зарплата ― тоже. С аванса купил робот-пылесос. Этот бытовой прибор забавлял Синюхина чрезвычайно. Теперь Синюхин после работы первым делом спешил домой, гадая, в каком углу застыл оловянным солдатиком его робот. Когда однажды пылесос подполз к порогу, как бы встречая хозяина, Синюхин аж хехекнул от удовольствия.
Тем временем, начальство обязало всех работающих на дорогостоящей технике пройти психологический тест. Психологом оказалась молодая крупная женщина, с проницательным, как у всех психологов, взглядом. Она представилась Лидией Сергеевной и начала задавать несложные вопросы. Лидия Сергеевна сразу понравилась Синюхину, он смотрел на неё с интересом и всё возрастающей нежностью. Через какое-то время женщина стала путаться в вопросах, взгляд её утратил былую проницательность. ― Об этом вы уже спрашивали, ― мягко подсказал Синюхин. ― Ах да, извините, ― Лидия Сергеевна зашелестела своими записями. ― Лидия Сергеевна,― продолжил Синюхин, пододвинувшись поближе, ― Можно я вас домой провожу? ― Но мы же ещё не закончили, ― растерянно ответила женщина. ― Так дома и закончим, ― объяснил Синюхин. И добавил, ласково ― Поехали? Лидия Сергеевна молчала. В её больших глазах Синюхин заметил испуг. Он подумал, что надо сказать что-нибудь ещё. А потом подумал, что может и не надо. ― Поехали, ― совсем не по-гагарински вдруг выдохнула Лидия Сергеевна. Обсудив пространство и время ехать решили к Синюхину. В такси, в паузе первых поцелуев, Лидия Сергеевна сказала: «Этого не может быть!» Второй раз она произнесла те же слова, когда Синюхин голым вышел из ванной. Третий раз ― прощаясь, возле такси. ― Ты же понимаешь, что мы больше не увидимся? ― её голос звучал взволновано. ― А что, тестов больше не будет? ― удивился Синюхин. ― Этого решительно не может быть, ― сказала сама себе Лидия Сергеевна, захлопывая дверцу. ― Мыслящая женщина! ― с уважением подумал Синюхин.
Поднимаясь к себе, Синюхин вспомнил про пылесос и улыбнулся.
― Вот ведь снова вы выёживаетесь, Иван Сергеевич! А зря, ой как зря! ― Что вы такое говорите, Евдокия Андреевна? Когда это я выёживался? Впрочем, позвольте, и слова такого нет: выёживаться. Принято говорить: манерничать или щеголять… ― Да отколь вам знать-то? Что есть, а что нет? Отколь? ― Ну как же. Ведь, я ― русский писатель. И не из последних. ― Вот снова! Снова выёживаетесь, Иван Сергеевич!
Раз в год или реже брат появлялся у Синюхина с большой бутылкой односолодового виски и диковинными котлетами из Азбуки вкуса. Быстро напивался, начинал хватать Синюхина за шею, лепетать и клясться. Микроха, я тебе клянусь, возьму к себе по-любому, будет как надо, всё устрою, но сейчас не могу, ситуация не та, не подходящая, но утрясем, Мика, ты не думай, возьму, по-любому, но по-ходу момент пока сложноватый…
Синюхин молча кивал. Он никогда не просил брата устроить его в Газпром, и не понимал, почему тот решил, что ему туда хочется. Наверное, все хотят, чтобы их устроили в Газпром. Все и всегда, но не Синюхин. Он вообще не любил газ, не любил шипение чуть открытого баллона, не любил, что надо отдергивать руку со спичкой, когда газ вспыхивал, не любил цвет, которым горит конфорка на кухне. Он ненавидел натягивать противогаз по команде «газы!», и саму команду «газы!». Терпеть не мог машину ГАЗ-66, которую водил в армии, ему не нравился сектор Газа, певец Газманов и тренер Газзаев, он вздрагивал на словах «газават» и «оргазм», всегда пинал таблички «По газонам не ходить», не пил газированную воду и не читал газет. Но Синюхин не хотел расстраивать брата, надеялся, что и не придется, вот наступит утро и брат снова уедет в свою Москву, хмурый, деловой, молчаливый.
Когда мне было семь лет, я ходил в гости к Ане Горшковой. Раньше нас водили в один детский сад, иначе говоря, мы знали друг друга полжизни. В школы, однако, пошли в разные. А вот музыкалка была одна. Аня там училась хорошо, играла на фортепьяно и пела. Я учился плохо. Никак не могли решить, к какому инструменту меня прикрепить, всем было жалко инструмент. Аня жила на втором этаже большого старинного дома по переулку Каховского. От нас недалеко, но надо было перейти улицу с машинами и пройти мимо интерната, где после землетрясения жили странные ташкентские дети. Мне, сегодняшнему, и не представить, как можно семилетнего ребенка отпускать одного. Но меня отпускали. Аня всегда встречала меня у открытого пианино. Пела песню, чаще всего: "То березка, то рябина". Потом мы играли с шахматными фигурами, резными, диковинными. Доска не требовалась. Из больших книг строилась крепость с подземельями. Надо было освободить принцессу. Принцессой, конечно, была Аня. А я был принцем на белом шахматном коне. В разгар веселья Анина бабушка требовала нас на кухню, где угощала молоком и печеньем. А потом сообщала, что Анечке пора делать уроки. — Да и тебе, наверное, тоже, — добавляла она с некоторым сомнением. Аня жила с мамой и бабушкой. Маму её я видел всего пару раз. — Моя мама самая красивая на свете! — как-то заявила Аня. — Не, — зачем-то возразил я, — Джина Лоллобриджида самая красивая. — Нет, мама! — воскликнула Аня обиженно, — Мама, мама, мама! Это был сильный ход. Проговорить так же быстро имя итальянской актрисы я не мог и сдался, без особого, впрочем, сожаления. И вот как-то я пришёл, нажал звонок и приготовился ждать. Дверь всегда открывала бабушка и ждать приходилось долго. Но в тот раз дверь распахнулась мгновенно. Я увидел маму Ани, очень взволнованную. Сразу же она стала ещё и растерянной, поскольку никого перед собой не видела. Ведь чтобы заметить меня, надо было смотреть вниз. В её глазах мне показались слёзы. — Похожа на Джину Лоллобриджиду, — подумал я, а вслух сказал — Аня дома? — А... Это ты... — женщина, наконец, опустила глаза и увидела меня. — Да, дома, проходи. Скоро мама придёт из булочной, угостит вас чем-нибудь. Через минуту я уже слушал про берёзку и рябину. А из головы не шло: "А... Это ты...". Где мне было знать, что запомню эти слова на всю жизнь. Я был удивлён случившемся со мной, охватившим меня новым чувством, столь же непонятным, сколь и неизбежным. С тех пор к Ане Горшковой я больше не приходил. Не помню уже, что было тому виной. Кол, полученный по физкультуре, — я не успел переодеться. Или наступившая зима. А может и что-то более важное...
Писано в 2004 году. На миг показалось, что не так уж сильно утрачена актуальность. Ну а если показалось, то не пропадать же добру.
Вечера президента Кучмы (радиопьеска)
Президентство заканчивалось, а сидеть мучительно не хотелось. Заверещал мобильник, высветив московский номер. - Ну алё? - Здорово, Кучман! Когда, сука, деньги за газ отдашь? - Ну, Володя, ну что ты опять? - Да ладно, шучу я. Что, часики-то тикают? Сидеть-то неохота? Нашел себе преемника? - Ээээ… да вот, полагаю, народ изберет Януковича. - Ага, ага… может, сразу пойдешь и сядешь? - Володя, ну что за кэгэбэшный юмор? - Ха-ха, а что? А с Ющом-то пробовал побазарить? - Да он в наушниках весь день – английский учит. Володь, помог бы, а? Всё ж мы эти… как их…братские народы. - Экий ты ласковый стал, тузла тебе в печенку! Что, не жрёт Европа твои баклажаны? - Володь, ну вот ты один полуостров упомянул, мы тут с Витей подумали и… - Крым. - Как Крым? - А у тебя, Кучман, полуостровов до фига что ли? - Крым – это исконно украинские земли. - Чьи, чьи? Ну, ну... Вот Ющ тебя съест, а Юлька моего Устинова будет на допрос в Киев вызывать. - Володь, приежай, а? Посидим, погутарим… Хочешь, я тебе Форос подарю? Зачем тебе весь Крым? Что у тебя своих татар мало? А тут такое место легендарное. Базочку там сделаешь военную… - Танков захотелось? Ну ладно, так и быть, прилечу. Ты учения-то нынче не проводишь? А то лететь к тебе, блин, страшновато. - Ой, да какие учения? Все, что стреляло, давно продали. Одна надежда, что парубки мои с Ирака что притащат, не зря ж ездили… - Ну, режь сало, бюллетень ты вброшенная, еду…
Президент нажал кнопку. - Эй, протокол, у нас флаг российский есть? - Ммм… российский? На худой конец можно из голландского сделать, повесить если криво. - Ну, так вешай, к нам Путин едет.
Президент довольно потянулся, потом встал из-за стола и, толкнув массивную дверь в стене, поморщился от запаха. За дверью в темном и сыром помещении потный Янукович устало клепал бюллетени.
- Ну что, Витёк, всё пока неплохо складывается. Вован к нам едет. - А на? - Чего на? Поддерживать тебя будет. - А на? - От ты ё…, президентом хочешь быть? - А на? - Да не «а на», а «а то!». Понял?! - А то! - Крым хочет, морда москальская. - А то! - Тьфу, блин, преемничек. Агитацию составил? - А то! - Ну, покаж. Так… То есть, не «так». «Так» - у нас известно кто… Ну, что тут у тебя? «Под руководством Виктора Януковича пенсионеры, учителя и врачи Украины выделили на реконструкцию Одесского оперного театра 30 миллионов гривен». Президент поморщился и набрал номер Ющенко. - Так? – ответили ему голосом Тимошенко. Президент в сердцах плюнул, попав в Януковича. - А на? - обиженно промычал премьер. - А то! - зло буркнул Президент. – Ты, Витек, над агитацией-то поработай еще, популярный ты мой. Съезди-ка, надёжа нации, в Ивано-Франкiвск. - А на? - мрачно спросил Янукович. - А на нары? Янукович погрустнел. - Данилыч, у них там яйца железные. Еще как метнут. Боюсь я. - А ты за Ющенко агитируй, тебя и не тронут. Шутка. Понял, что шутка? - Шутка. - Молодец. - Может, я в Донецк лучше… Опять же Путин приедет, встречать надо… - Ишь разговорился, Путина ему встречать, ты что, президент уже? Быстро поехал! Стой, бюллетень к тебе фальшивый прилип, дай, сниму, урна ты ходячая.
Когда Президент вернулся к себе, мобильник снова зазвенел. Номер на дисплее был длинным и незнакомым: - Алё, Леонид? - Кто это ещё? - Это ещё Буш. - Кто? - Буш. - Объелся груш! – съязвил Президент и довольно засмеялся. В телефоне сказали «щиит» и отключились. Хм, подумал Президент, может, и в самом деле - Буш? Хреново, если так. Не задалось как-то с внешней политикой. А что такое «щиит»? У кого бы спросить? Ну не у Ющенко же. Не дождётся. «Щиит». А вдруг это по-украински?
Вокруг здания предвыборного штаба всё было усеяно стеклом и яичной скорлупой. - Позор! На баррикады!!! С треском вылетели несколько форточек. Юля удовлетворенно хмыкнула и, выпив последнее яйцо, выкинула скорлупу в пустое окно. - Отлично. Пусть теперь электричество выключают. Вить, а Вить, ты что, оглох? Или уснул? Или и то, и другое? – Юля сняла с ушей Виктора наушники и крикнула в полголоса: На баррикады!!! - Принимаю присягу!!! – ошалело завопил Виктор, проснувшись. - Снова не с первой страницы сценарий учишь, смотри, перегоришь ещё! - Что? Не слышу? О, Юля, смотри, опять Мороз притащился, весь в скорлупе. Глава социалистов вошел в комнату мелкими шажками, но с широкой улыбкой. - А вот к вам пришёл Мороз! Доставайте шубы! Хо-хо! Юленька! - Ну что ещё? - У моей тёщи ещё сестренка в Луганске – Ох, проблемный регион! – ей бы тоже шубейку, хорошо? - Юля! Он с Януковича два вагона угля получил! – вмешался Виктор сердито. - Так зима ж на носу! А у нас в партии социализм с человеческим лицом. И, Юленька, деньжат бы подкинуть. - Нет у нас денег, одни плащи оранжевые. Плащами возьмешь? - Ах так! Всё! Голосуем сердцем! - Сволочь! – взревел Виктор - Да ты ж со всех брал! - Прошу не вопить! Мы - честные социалисты! Мы вернём вам разницу и будем голосовать сердцем! - Позор! – оглушительно заорала Юля. Мороз охнул и упал, из ушей потекла кровь. - Ещё? - тихо спросила Юля наклонившись. - А чего это с ним? – спросил Виктор - Кончается? - Определяется. Лежит, блокируется. С нами. Смотри, Вить, у тебя мобильник звенит, а ты не слышишь. - Юля поднесла телефон к уху - Так?
За окном стемнело. - Тиха украинская ночь! - продекламировал Президент и нервно почесал нос - И это подозрительно. Надо что-то делать. Порывшись в справочнике, Президент набрал номер. - Алё, Боделан? Спишь? Это хорошо. Телефонный опрос от независимой прессы. Ты за кого? - Душою я, конечно, за Ющенко. - А за Януковича, значит, телом? - Делом за Януковича я, делом. - Морда ты жидовская, Боделан. - Это ж почему? - Не почему. Независимой прессе видней. Ну не москальская ж? Слышь, Боделан, ты у нас интеллигент, что такое «щиит»? - Эээ… это такой борщ без свеклы. - Да? Зачем же рекламировать такую дрянь? - Не знаю, может запасы большие? Извините, я не расслышал, вы из какого издания? Я на вас подписан? - Подписан, подписан, еще как подписан. Спи.
Отпустив Боделана спать, Президент крепко задумался и незаметно для себя соснул. Разбудил его голос секретаря. - Тут это…типа…ну…президенты. - Не тыкай мне, быдло! Я президент Украины, понял? - А и говорю, тут президенты! - Без тебя, козлодоя, знаю, что тут президент я! Но ты должен говорить: тут президент вы! Дошло? – Кучма со сна не на шутку рассердился. - Ни хрена ж себе! Короче, к вам тут президенты, а я ухожу обратно в забой, сами тут себя обслуживайте! Кучма хотел было сгоряча подписать какой-нибудь указик, но дверь открылась и в кабинет быстрыми шагами вошел Путин. - Володя! Друг мой! Вот уж не ждал! – Леонид Данилыч вылез из стола и засеменил навстречу, радостно улыбаясь. Но тут же его лицо исказила гримаса – вслед за Путиным в дверях появился Лукашенко. - А ты чего сюда припёрся? Тебя кто звал? - Так я помочь, подсобить тебе и Вове! У меня опыт! – президент Белоруссии обнял Кучму и попытался поцеловать в губы. - Да отвяжись ты, усатый! – Кучма вывернулся из объятий Лукашенко и укоризненно бросил Путину - Володя, ну что ты делаешь? Зачем нам здесь этот международный изолятор? - А я тут ни причём? – ответил президент России и, усевшись в любимое кучминское кресло, принялся включать и выключать настольную лампу - Я его внизу встретил. - Лёня, сейчас я расскажу тебе, что и как надо делать, вот смотри… - Вон, пошёл вон шепелявый, без тебя проблем хватает! – Кучма попытался развернуть братского президента в сторону выхода. - И в самом деле, - ровным голосом произнёс Путин, - Ехал бы ты домой, баюшки делать. - Ах, так! Ах, вы оба так! – обиделся Лукашенко, - Ладно, Белоруссия - страна маленькая, но с большой памятью! Вот попросишь ты, Кучмарь, у меня политического убежища! - Лукашевич, давай вали отсюда в зад и дворами, дворами, чтоб никто не видел, я тебя очень прошу, проваливай, а? - Я уйду. Но вы потом локти будете друг другу кусать. Погоди, не толкайся, дай хоть пойду на Крещатике клюшку куплю. - Кучман тебе клюшку в зоне выпилит. И пришлёт, – ухмыльнулся Путин. - Ну вот видишь, Саша, что делается, – грустно вздохнул Леонид Данилыч, - уезжай, прямо сразу, давай, давай… Выпроводив Лукашенко, украинский президент вытер пот и устало опустился на кожаный диванчик у стенки. - Леонид, - спросил Путин, - А зачем ты рядом со своим оранжевый флаг повесил? Да еще криво. Кучма побледнел, мигом слетев с дивана, подскочил к окну, охнул и рванулся к кнопкам на столе. - Эй, протокол, суки, где вы там?! – закричал он грозно в селектор. - Леонид Данилыч, а тут нет никого, все уволились, – ответил ему чей-то голос. - А ты кто? - А я не успел. - А флаг кто оранжевый повесил? - Я повесил, мне записку оставили, голландский флаг вешать, причем, как получится. - Это штандарт Оранского. Голландский принц, нормальный мужик, - объяснил президент России, - Любит оранжевое. - Обложили, со всех сторон обложили, - простонал Кучма и рявкнул по связи - Срочно снять, порвать и выбросить! - А если принц приедет? – улыбнулся Путин. - Лично задушу, - зло буркнул Кучма и снова опустился на диванчик. - Как вообще делишки, Лёня? – с наигранным участием спросил российский президент. - Сам ведь знаешь, Володенька. - Знаю. Часики, значит, у тебя «тик-так», причем «тик» нервный, а «так» весь за Ющенко. И какие идеи? - Есть, есть идеи! – засуетился Кучма, - Не в службу, а в дружбу, Володь, выучишь стишок украинский несложный маленький, на табуреточку встанешь и прочтешь, а мы на всю страну покажем, хорошо? - Что именно хорошо? - Понимаешь, рейтинг у нас застрял, не поднимается хоть убей, а тут Россия на фоне Витькиной морды душевный стишок читает. У тебя ж самого, Володь, рейтинги – обзавидуешься, глядишь, и нам перепадет. И как ты только такие рейтинги поимел, научил бы, а? – заискивающе улыбнулся президент Украины. - А ты сравни, сколько хохлов у меня - и сколько у тебя. Отсюда и рейтинги, - ответил Путин. - Ох уж эти хохлы… западные. Я им русский язык из школ убрал, историю страны, как бы, уточнил, самолет с жидами первой ракетой сбил, а им всё мало! - Самолетик-то мой был, - холодно заметил Путин и встал из-за стола, - Смотри, Лёнчик, сибиряки зело недовольны. Слышал, небось, про швейцарского диспетчера? А сам-то, думаешь, заговоренный? - Так это не моя ракета была! У нас отродясь таких не было! - Юлишь, Данилыч? К допросам тренируешься? - Ох, не пугай меня Володя, без того тошно. Помоги лучше. Трудно мне. - Да, Лёнчик, это тебе не по Байконуру сусликов гонять. - Легко тебе шутить, с таким-то рейтингом. Уже, чую, все банкеты на третий срок распланировал. - Ты, Лёня, третьим сроком Януковича своего подкалывай. - Да ладно, я ж сам президент, все понимаю. Одних денежек сколько срубить можно. - Деньги не главное! - Путин вдруг подошел совсем близко, и его немигающий, змеиный, насквозь пронизывающий взгляд, заставил Кучму содрогнуться и вжаться в кожаную обивку. Путин наклонился и прошептал медленно и страшно: - Не в деньгах счастье. Кинжальная боль сковала Леонида Данилыча изнутри, не давая вздохнуть, всё поплыло перед глазами и только руки, руки Путина, огромные, страшные, с железными когтями, тянулись к его горлу, и не было сил спастись от страшных когтей. - Сгинь, сгинь, – просипел Кучма в ужасе, – на Москве царем править хочешь! Чур, меня, чур! Меж тем сильные пальцы российского президента одним движением разорвали Леониду Данилычу ворот рубашки. - Что это с тобой, Лёнчик? – насмешливо спросил Путин, - Аж посинел весь, ни с того ни с сего. Окровавленные журналисты мерещатся? - Ну, ты тоже знаешь… того… – Кучма отдышался и с сожалением смотрел на оторванную пуговицу - Сам-то людей поболее моего положил. - Так у меня война, - спокойно ответил Путин. - Слушай, Володь! - Кучма радостно хлопнул себя по коленке, – Идея есть, отличная! Поможешь мне с выборами, а я в Чечню шахтеров отправлю, пару дивизий. Разнесём там всё, резонанс-то какой будет! Добьемся в чистую победы! - Зачем мне твоя победа в моей войне? Мне война дороже. - Как это? – удивился Кучма и поймал на себе снисходительный, на этот раз почти жалостливый взгляд Путина. - А ведь ты, Лёнчик, так ничего и не понял. Где война, там и рейтинг. Вон, на Джорджика посмотри. Что вытворяет, парторг техасский! Учись, хохляндия! - Фух…- Кучма почесал затылок, - А Джордж мне тут вроде звонил… Мог, как думаешь? - А запросто, он, как напьется, так и давай звонить, кому не попадя. - Что значит «кому не попадя»? – с обидой в голосе спросил Леонид Данилыч. - А на кой ты ему нужен? Украина – наши с ним тёрки. «Союз нерушимых республик свободных» – запел мобильник, и Кучма машинально захлопал себя по карманам. - Не дергайся, это мой. Рефлексы? – подмигнул Владимир Владимирович и тут же строго сказал в трубку, – Ноль-ноль-первый слушает. Когда? Сколько? Жив? Конец связи. - Чего там еще? – насторожился Кучма. - Да так, рабочий момент. Януковича твоего яйцами закидали. - Железными? – ахнул президент Украины. – И что? Насмерть? - Живой. Отвезли в львовский госпиталь. В бреду рассказывает о ваших замыслах. - ??? - Шучу, расслабься. - Ох, Володя… Шутки у тебя… И за что я тебя так люблю? - Посчитать - за что? Мигом посчитаю. - Всё отдам, Володя, только помоги. - Ну, ну. Давай свой стишок с табуреткой, и потопали к твоим журналюгам прикормленным. Только быстро. Мне сегодня еще в Бразилию надо. Кучма отвёл президента России к телекамерам и вернулся в кабинет. Услышанное сильно его впечатлило. Война, войнушечка… Но с кем? С кем повоевать? Хорошо бы Польшу наказать. Тыкают своим уровнем жизни, достали уже эти ляхи, морды лоснящиеся… Кучма набрал на мобильнике варшавский номер. - Алё, Квас? - Нет, квас я не люблю. - Так у тебя фамилия такая! - И фамилию не люблю. Я люблю только свою жену и блок НАТО. - Ну и хрен с тобой, – разозлился Кучма. Точно, там же НАТО, чуть не забыл. Президент поискал глазами карту Европы. Карты не было. - Сколько раз говорить, чтоб повесили! Повесить толком не могут! Как может президент вслепую работать! – проворчал Леонид Данилович, - Эх…суслики. А за Молдавией кто? Злобные молдаване напали на Одессу. Всеобщая мобилизация. Затяжные бои в районе молдаванки. Хм… Вот ещё Мишка грузинский с Ющем корешится. Злобные грузины напали на Одессу. Украинский зачем-то выучил. Может сам хочет президентом Украины стать? Кто украинский выучит, сразу в президенты ломится. Стоп. А может с Россией повоевать? Упросить Вована спецназ прислать - народ возмутится, причем, и те и эти, а я возглавлю, погоним кацапов до самой Москвы. А там деньжищ… мать честная! Блин, а если много спецназа пришлёт? Надо сказать, чтобы много не присылал, автобус, не больше. - О чем это ты задумался, Лёня? – в кабинет стремительно вошёл Путин. - Ээээ…ни о чем, – замялся Кучма. - А пора бы задуматься. Или к Лукашу – картошку полоть, авось простит. - Типун тебе, как говорится… Размышлял я тут…С кем воевать-то? - А тебе-то зачем воевать? Пусть Ющ с Януковичем воюет. А ты сиди да конституцию блюди. Осознал? Пойдем, проводишь меня к истребителю. - Володь, может горилки, как говорится, на ход ноги? - Не, права отберут… человека, – улыбнулся Путин какой-то сокровенной мысли. Президенты молча спустились во двор. Выгоревшее при посадке самолета черное пятно было заметно даже ночью. Пахло жареным. - И запомни, Кучман, - сказал российский президент, застегивая шлем, - Я по выходным не ракеткой машу, а руки заламываю. - Как же, как же, - Леонид Данилыч неожиданно для самого себя отвесил вслед Путину японских поклонов, – А как здоровьишко Борисниколаича? - На удивление! – крикнул ему Путин уже из кабины. Помахав платочком истребителю с красной звездой, Президент стал подниматься к себе. Не успел открыть дверь кабинета, как вновь зазвенел неугомонный мобильник. - Кому не спится? Кто? Миша из Тбилиси? Здравствуй, дорогой, вспоминал тебя давеча. Слушай, говори по-русски, меня от твоего украинского с грузинским акцентом передергивает всякий раз. - Я звоню по поручению Джорджа Буша. - А сам он чего не звонит? - Он звонил, но вы были вне зоны. - Конечно, вне, – не без гордости сообщил Кучма. – Не построили еще такую зону… Минутку, а ты-то здесь причем? - Я - авторитетный международный посредник. - В законе что ли? – ехидно спросил Леонид Данилыч. - Джордж Буш хочет передать Вам, что цивилизованный мир в его лице результаты выборов не признал. - Так выборов еще ж не было, – искренне удивился украинский президент. - Для цивилизованного мира это не аргумент. Советую вам - не упирайтесь, как последний слободан. - Молодой еще мне советовать, - рассердился Кучма, - Уровень жизни сначала повысь, а потом советуй. Понял? - Понял, до встречи в Гааге. - Постой, Мишка! Как будет по-абхазски до свиданья? Ну куда, куда…а поговорить? Хе-хе… - Кучма засмеялся, довольный розыгрышем. Результаты не признают…от туды их сюды… а ну и хорошо, значит еще покомандуем, старый конь борозды не испортит. Конь. Причем тут конь? Чёрт, а не сговорились ли Вовка с Бушем? Уж больно всё одно к одному складывается. Подозрительно. Однако, утро вечера мудренее… Решив проветрить перед сном кабинет, Президент открыл форточку. - Позор!!! На баррикады!!! – неслось над спящим Киевом. - Тренируется, зараза, ей бы только глотку драть. С другой стороны, понять можно, кому ж сидеть охота? - снисходительно рассудил Кучма и закрыл форточку. – Обойдемся мы и без свежего воздуха. Леонид Данилыч пристроился на диванчике, положив под голову свернутый рулетиком пиджак. - Эх, мне бы бомбочку атомную, - думал Президент сквозь наступавший сон, - Может завалялась где… С утра поищу…
Дмитрий Николаевич Кралов, уроженец Северодвинска, служил снабженцем в одной из московский корпораций. Имел большую квартиру на Патриарших и дачу на Новорижском (Рублёвку не потянул). Сказав жене о важном загородном совещании, Кралов улетел на выходные в Ялту, со своей новой знакомой Еленой. Поселились в отеле «Вилла Елена». Новая знакомая оказалось девушкой меркантильной и за оральные ласки потребовала изделие крымской меховой фабрики. Следующим вечером они гуляли по набережной, Дмитрий Николаевич хотел выбрать место для ужина, но Елена настойчиво и многословно призывала вернуться в отель и поесть там. ― Да здесь одни забегаловки беспонтовые, лук с помидорами жареный. А в отеле хотя бы шампанское французское. ― Чем тебе крымское-то не нравится? ― устало поинтересовался Кралов, не пивший ничего, кроме виски. ― Ну потому, что это не мой уровень. Вот ты же не будешь есть чебурек из этого киоска? Бросив на Елену тяжелый взгляд, Кралов направился к киоску и вскоре уже откусывал от чебурека большие куски, капая жиром на шлёпанцы. ― Фу… ― Елена каким-то образом смогла надуть накаченные силиконом губы. ― Ну и что ты доказал? И что? Кралов отвернулся. ― Надо было Светку брать и не мучаться, ― думал он, жуя чебурек, ― или даже хотя бы Люську. Ночью Дмитрия Николаевича отвезли на скорой в больницу. К утру он умер. Елена вернулась в номер, собрала вещи, включая кошелек и дорогие часы Кралова. Затем покинула отель, прихватив гостиничное полотенце.
***
Вахтовик Погожев, уроженец Тамбова, приехал к морю на недельку, погулять да покутить с друзьями. Деньги кончились быстро, друзья потерялись, девушки не запомнились. Последние пару дней Погожев ночевал на пляже и питался чебуреками. В воскресенье, в общих чертах довольный отдыхом, Погожев улетел в Нарьян-Мар, где приступил к вахте. По утрам стал находить на подушке волосы, к концу недели совершенно облысел и ездил к врачу, но тот ничего не сказал. Выпали ресницы и брови. А вскоре на теле не осталось вообще никаких волос. Погожев получил кличку «Обнуленный» и отработал две вахты подряд, после чего решил вернуться в Тамбов, к бывшей жене и сыну, шести лет. По дороге переживал, что жена, Катя, его не примет. Но Катя приняла.
***
Алим Измайлов, активист, уроженец Самарканда, боролся за передачу «Ласточкина гнезда» крымским татарам. Был выслан из страны. Жил в Турции, трудился на помидорах, скучал по Крыму и борьбе. По случаю купил паспорт на имя Загида Сунгурова. После долгих мытарств приплыл в Ялту. Идя по набережной, ощутил, как соскучился по русским женщинам. Решил познакомиться сразу с двумя, купив каждой по чебуреку. Девушки фыркнули и убежали. Алим съел оба чебурека и продолжил прогулку. Настроение было превосходным. Вот только спина стала чесаться, особенно лопатки, рукой уже было не достать. Алим спустился на пляж и начал ёрзать спиной по гальке, но зуд никак, никак не унимался. Глянув на себя в море, Алим увидел, что у него выросли крылья ― большие и зелёные. Разбежавшись, он полетел вдоль береговой линии, хватая подброшенные кусочки хлеба и ловко уворачиваясь от врачей.
***
Чиновник Степан Ларисенко, уроженец Херсона, возвращался от родственников, когда узнал, что по вверенному ему участку набережной ходит Начальство. «Принёс же чёрт» ― шептал запыхавшийся от бега Степан, на ходу пряча украинский паспорт. Начальство, тем временем, остановилось у киоска с чебуреками. ― А вот были сигналы, Ларисенко, что ты людей травишь. ― Никак нет, всё исправлено, всё в порядке! ― Ой ли? ― прищурилось Начальство. Но Ларисенко уже кусал обжигающий чебурек, ― Вот, глядите, очень вкусно. Попробуете? ― В другой раз, ― отозвалось Начальство и двинулось дальше. Ларисенко жестом подозвал водителя и шепнул: ― Водки достань срочно, где хочешь, мигом. Водку водитель притащил быстро, но пришлось ждать ещё полчаса, пока Начальство покинет вверенную территорию. Ларисенко в три глотка опустошил бутылку и поехал домой. Вскоре его пробил озноб, в глазах потемнело, началась рвота и страшная головная боль. Очнулся Ларисенко в больнице. ― Что со мной, доктор? ― прохрипел он. ― Острейшая алкогольная интоксикация. ― Водка, что ли, палёная? ― Совершенно верно. ― А чебурек-то, значит, хороший был, ― хмыкнул Ларисенко и впал в кому.
***
Водитель-экспедитор Загид Сунгуров, уроженец Махачкалы, привёз фрукты на центральный рынок. В ожидании документов, пошёл подышать морем. Купил чебурек, вкус которого показался Загиду странным. ― А это точно баранина? ― спросил он продавца. ― Конечно, брат! ― ответил тот. Загид вспомнил, как всю прошлую неделю вкалывал арбузам мочевину, и решил чебурек не доедать. Но было поздно. Уже через час его охватила жуткая слабость, сознание помутилось. Очнулся Загид на автовокзале, без денег и документов. Упрашивал водителей отвести его в Джанкой, забыв, что уже восемь лет живёт в Евпатории, где у него жена, трое детей, и все вкалывают на арбузах.
***
Поп-певица Глаша, уроженка Сызрани, гуляла по набережной в больших черных очках для неузнаваемости. Возле киоска с чебуреками ей позвонили. Оказалось, что въезд на Украину запрещен, гастроли накрылись, аванс придётся возвращать. Глаша выругалась, хлебнула коньяка из карманной фляги и занюхала густым чебуречным ароматом. На следующий день ей показалось, что ресницы стали длиннее. Она было обрадовалась, но потом обнаружила волосы в совершенно неподходящих местах. Срочная эпиляция не помогла, волосы росли везде и росли быстро. Глаша поехала в лучшую швейцарскую клинику лечиться, потом искала места подешевле, моталась по странам и городам, лекарям и знахарям. Ушла с эстрады, порвала старые связи, стала одеваться в чёрное с заклепками. В конце концов, осела в Петербурге, где и выступает в составе рок-группы «Готика» под сценическим псевдонимом «Бритва».
***
Поэт и переводчик Пётр, уроженец Москвы, весь вечер сочинял экспромты у памятника Ленину. На вырученные деньги купил чебурек и, держа его на вытянутой руке, чтобы не капнуть на единственные шорты, направился к морю. Огромная чайка, напугав Петра громким хлопаньем зелёных крыльев, выхватила чебурек и скрылась в сумерках. ― Зачем же ты, пернатое чудило, мою еду куда-то утащило, ― пробормотал поэт, с трудом принимая произошедшее. Затем повторил ту же мысль по-французски, ― Oh, bizarre créature plumée, pourquoi t’en emporte quelque part ma bouffe? После этого Пётр вернулся к русскому языку, начав вереницу ругательств. Но осёкся, заметив рядом немолодую, хорошо одетую даму с приятным лицом. ― Очень проникновенно, ― сказала дама. ― Это был мой ужин, ― объяснил Пётр, ― к тому же, совмещенный с обедом. Даму он, разумеется, узнал. Именно она и дала ему сто рублей, на которые был приобретен чебурек. ― Я живу неподалеку, в отеле «Ореанда». Там можно заказать ужин в номер. Меня зовут Галина. В отельном номере Пётр принял душ, съел всё, что принесли, и уснул в кресле. Проснувшись на рассвете, он перелез к Галине в постель и дважды порадовал добрую женщину. Потом они вышли на балкон, курить и смотреть на море. ― У меня муж здесь умер. Вот только что. ― Соболезную, ― испуганно отозвался Пётр. ― Он сюда девок возил… ― пожала плечами Галина. ― Осталась большая квартира на Патриарших, дача на Новорижском и деньги… не разобралась ещё сколько, но, думаю, хватит. Над балконом пролетели чайки, крича злыми утренними голосами. ― Я знаю шесть языков. ― быстро проговорил Пётр. ― В быту неприхотлив. ― Пьёшь много? ― спросила Галина. ― Да нет, ― подумав, ответил поэт. ― Тогда ладно, ― кивнула женщина.
Однажды я приехал в Ирландию. Со мной была девушка, безумно красивая. Она была так хороша собой, что я мог бы и вообще ничего не есть, но ел. Моя спутница придерживалась академического подхода и пыталась во всём разобраться сама. Поэтому она купила французский справочник: "Что делать и чего не делать в Ирландии". В главе, посвященной питанию (а во французских справочниках других глав толком и не бывает), было жирным оранжевыми шрифтом написано: "Не ищите в Ирландии высокой кухни! Её там нет!".
Тем не менее, и вряд ли случайно, поселились мы в загородном отеле, при котором оказался лучший ресторан Ирландии минувшего года. Вокруг ― бескрайние поля, в которых с удовольствием паслись черноголовые овцы. У них было много вкусной травы. А у нас, как выяснилось, ресторан откроется только вечером. Но можно перекусить в отельном баре. Колоритный усатый бармен очень нам обрадовался. И сразу произнёс что-то, похожее на приветствие. После интенсивного курса английского преподаватель сказал мне: "Сергей, единственное, что могу вам посоветовать ― попробуйте в обращённой к вам английской речи услышать хотя бы одно знакомое слово. Услышите — и сразу улыбайтесь!" Девушка моей мечты обратилась к бармену с вопросом. Я услышал в её вопросе знакомое слово «snack» и заученно улыбнулся. Бармен же принялся что-то долго и эмоционально объяснять. Я сидел с серьезным лицом и смотрел как шевелятся его усы. Я не опознал ни единого слова, да что слова, даже артикля "зе" ни разу не уловил. Вскоре мне надоели усы, я перевел глаза на свою спутницу. Она слушала бармена улыбаясь, в каких-то местах поддакивала и была ещё красивее, чем до входа в бар, хотя казалось, красивее уже некуда. Наконец, бармен закончил говорить и подкрутил слегка растрепавшийся ус. — Ну, что будем заказывать? Что здесь у них дают? — тихо спросил я любимую. — Я ничего не поняла. Ни слова. — ответила она еще тише. — Во как... Ты же ему кивала… А он по-английски говорил?— растерялся я. — Да, в каком-то смысле,— также растеряно подтвердила моя спутница. — И мне кажется, ну...интонационно, я всё-таки филолог, пусть и романист, что кормить нас здесь не будут. — Стало быть, английский он знает, — сделал я неожиданный вывод, повернулся к бармену и сказал громко, ― Ту ти, плыз! Прекраснейшая из женщин тут же перевела мои слова и бармен выдал нам две чашки чая с кувшинчиком питательного молока.
Вечером мы были в ресторане. На первое давали морковный крем-суп. Цвет был такой же оранжевый, как шрифт во французском справочнике. На второе следовало рыбное горячее. Любимая рыба ирландцев называется "спинка минтая". Вот именно эта спинка была уложена на большой кусок трески и, ― какая находка! ― обложена картошкой и облита оранжевым соусом, по вкусу как суп, но гуще. На десерт принесли морковный мусс, уже знакомого нам цвета. Это был изначальный суп, взбитый с мёдом и орешками.
— Снова оказалось, что французы в еде разбираются, — грустно заметила моя спутница. — Не в еде счастье, — ответил я, потому что был сыт. И, желая подбодрить любимую, добавил — А поехали в Лимерик сочинять лимерики? Она сказала: «Поехали!». И махнула рукой.
У Синюхина был брат. Он жил в Москве и работал в Газпроме. С братом Синюхина роднили мутные воспоминания детства, общий отец и случай с бандитами. Тогда брат ещё в Москву не переехал, а что-то предпринимал по линии ларьков. И однажды вечером возник на пороге синюхинской однушки на двенадцатом этаже формально не заброшенного дома. ― Ты чего дверь не запираешь? ―заговорил он быстро и взволновано, ― Мне перекантоваться надо пару дней, на дне полежать. Пару дней, потом поглядим. Водка есть? Есть? Нет? А котлеты какие-нибудь? ― У меня замок сломан, ― начал отвечать Синюхин по порядку, ― Раз надо, так живи. Водки нет, котлет давно уже нет. Ещё денег нет и воды горячей. ― А чего есть? ― брат устало опустился на замызганный кухонный диванчик. ― Шпроты, ― не без гордости сообщил Синюхин. ― Так, Микрон, вот держи деньги, возьми водки три ампулы, хлеба, огурцов и котлет, эстонских. Эстонские ― вкусные, с мясом. Синюхин, присев у двери, стал завязывать шнурки. Вдруг дверь распахнулась и над Синюхиным нависли двое здоровых парней угрожающего вида. ― А чего дверь не закрываем? ― спросил один из них. Увидев вошедших, брат-предприниматель застонал, сполз на пол и прижался спиной к батарее. Бандиты, не иначе, подумал Синюхин. Выпрямился и сказал громко: ― Пошли вон из моей квартиры. ― Ага, ты еще милицией пригрози, ушлепок,― ответили ему. ― А Синька, глянь, уже одетый, как будто ждал нас, ну поехали, всё, отбегался. Синюхин тут же кинулся на ближайшего здоровяка с кулаками. Тот удивленно выставил руку, остановив атакующего, потом той же рукой двинул Синюхину в живот, стало не вдохнуть. ― Ишь какой. Духовитый у Синьки братишка. Слышь, воин, нам с твоим братом потолковать надо. А ты сиди тихо. Или пойди проветрись. К тебе вопросов нет. Давай, вали отсюда, ― здоровяк подтолкнул Синюхина к выходу. Тот и в самом деле пошёл. Дойдя до двери, Синюхин что-то повернул в замке и сильно дёрнул. Раздался громкий щелчок. ― Эээ? Это чо было? Ты чо наделал, дурилка? ― Дверь закрыл. Теперь не откроется. Вообще никак. ― А ключ? Быстро сюда! ― взревели бандиты. ― Ключ в замке,― довольно спокойно ответил Синюхин. ― Но это не поможет. ― Вот падла, да я щас урою тебя! ― И вот вас милиция найдет в квартире. С трупом. ― внятно сказал Синюхин, глядя на ближайшего к нему бандита. Тот неуловимым движением сбил Синюхина с ног. Сильно ударившись головой о стену, Синюхин растекся по полу, всё поплыло кругом, голоса стали глухими, далёкими. Бандиты завозились с замком, громко матерясь. Гоша, тяни на себя, кричали они кому-то через дверь. ― За дверью у нас, стало быть, Гоша,― пробормотал Синюхин. Парни крутили замок, совали куда-то кухонные ножи, но дверь не поддавалась. ― Да щас пальну и всё. Глушак только накручу. ― Стрёмно палить, давай с разгона навалимся и выбьем. ― А если вместо двери плечо выбью? Меня тренер наругает. Не, пальну. Зря что ли волыну брали. Отойди. Раздалось несколько глухих выстрелов, затем сильным ударом ноги стрелявший вышиб дверь. Синюхин с трудом приподнял голову. За дверью оказался крупный парень с безумным лицом и автоматом Калашникова в руках. Кровавое пятно на его животе быстро увеличивалось. ― Суки!!! ― заорал он. Синюхина оглушило автоматной очередью, осколки мебели и стекла падали на него отовсюду, он пытался отползти, закрыться, вжаться в угол, исчезнуть. Вдруг всё стихло. Синюхин протёр глаза, осмотрелся. Совсем рядом, не шевелясь, лежал на спине один из парней. Второй, с простреленной насквозь головой, привалился к холодильнику. Третий, перевалившись через порог, лежал на животе в луже крови. ― Микроха, ты живой? ― раздался голос брата. ― Да, а ты? ― И я, вроде. Вот ведь… ― брат завозился, поднимаясь, ―Микрон, слышь, когда менты понаедут, ты не говори про меня, лады? Скажи, что дверь чинил, а эти к тебе заскочили, потому что от того убегали. ― От Гоши? ― уточнил Синюхин. ― Что? А, ну да, от Гоши. Ух кровищи сколько. Не наступить бы. Этот, который Гоша, вроде дышит ещё. Ну ты реши, чего там вызывать, скорую, не скорую. И деньги… Хотя, впрочем, себе оставь. Этих обыщи ещё, если успеешь. Я погнал. Давай, Микрон, увидимся, пока...
Через месяц брат купил себе новую машину, а старую, Фольксваген Гольф, подарил Синюхину. И обещал делать так всегда.
— Давно хотел узнать, как вы живёте на двадцать тысяч в месяц? — спросил я сторожа. — Да ясно как, ворую. — У кого? — удивился я. — Да ясно ж у кого, у вас, — сторож удивился ещё больше. — Я же вашу дачу охраняю, не чью-нибудь. — А что у меня воровать-то, — забормотал я, — мебель вроде на месте, книги... разве что навоз в мае заказывали... А, понял! Топливо! Солярка! Раньше за год тонн семь уходило, а теперь все десять! — Да какие десять, какие семь, — сторож смотрел на меня с жалостью, — Уж третий год, как электричеством отапливаемся. Но зато счетчик я вам слегка подкрутил, скажите спасибо. — Спасибо, — произнес я машинально, потом спросил, — А зачем же вы так? Вроде ж я плачу вам вовремя, ни о чем не прошу особо, премию давал на Новый год... — Ну вы даете... А как прожить на двадцать тысяч? В месяц? Как? — А зачем соглашались? — А вы бы не дали больше. Ведь не дали бы? — Не дал. Я спрашивал тогда, мне сказали — двадцать тысяч, больше не предлагай. Если кто больше будет просить — считай, жулик. — Так и есть. А двадцать тысяч — честный. Вот как я. Другой бы брал больше, а воровал не меньше. — Повезло мне с вами, выходит. — Да чего уж там. — Может мне вас пристрелить? — А ружьецо-то давно проверяли? На месте ли оно?
Любовь, неутолимая любовь к халяве привела меня однажды на международную туристическую выставку, что проходила на севере Франции, в городке Довиль. Городок этот на вид совершенно игрушечный, и я с утра решил по нему прогуляться, а на выставку прийти к обеду, поскольку кроме обеда меня ничего там не интересовало. Но пошёл дождь, и ближайшим местом, где можно было укрыться, оказался как раз выставочный павильон, сооруженный на безразмерном довильском пляже. Предъявив бейдж с надписью "Julia Zolina" я вошёл.
Несмотря на утро, народу на выставке было много. Все чего-то делали, носили, говорили, время от времени звучали объявления на весь павильон.
Интуиция привела меня в буфет. Там не кормили, но подкармливали. И наливали. Опять же, кроме меня никого из посетителей в буфете не было. Трудно найти лучшее место переждать дождь, подумал я, приступая к дегустации. Но вскоре по громкой связи сказали нечто наподобие "Жульязолина́", причем трижды. Это зачем им вдруг понадобилась Жулья Золина́? И чего сразу жулья... Я слегка напрягся и перевернул бейджик именем внутрь. Но стоило мне потянуться за канапе, как бейджик предательски развернулся. Похоже, бармен меня сдал, опасаясь, что закусок на всех не хватит . С криком: "Месье Золина́, месье Золина́!", подбежала какая-то тётка с планшетом,и, ухватив меня за рукав, отволокла на стойку администрации, где всучила сумку для буклетов и показала на планшете картинки.
Выяснилось, чем эта выставка отличается от привычных мне промышленных. Да, гостей селят в пятизвездочном отеле и кормят французской едой, но при этом заставляют работать! Посетитель отмечает в анкете какие стенды его интересуют, администрация составляет график и выдает расписание. Причём, время на каждом стенде ограничено, каждые двадцать минут звучит гонг и народ меняется стендами. Те же, кто анкету не заполнял, а Юлия Золина, как вы понимаете, именно к таким и относится, должны посетить все стенды. Неявка на стенд недопустима, поскольку ломает общий график, и неявившийся подлежит розыску и приво́ду, для чего имеется тётка с планшетом.
Кое-как всё это мне объяснив, тётка снова ухватила меня за рукав и потащила на нужный стенд.
Пока она меня тащит, призна́юсь, что мой французский начинается и заканчивается на теме "Еда". Я, как раньше говорили, читаю без словаря, но только меню.
На первом моём стенде оказались какие-то виноделы. Мне тут же подали вина, я выпил и сказал: "Экселãн!". Виноделы заулыбались и поднесли мне бокал с другого подноса. Осушив который, я с чувством произнёс: "Манифи́к!". Тут стендовики засуетились, видимо, распознав во мне знатока, и налили вина из новой бутылки, которую при мне открыли. Выпив третий бокал, я надолго замолчал. Виноделы смотрели на меня с волнением, очевидно решив, что я жду послевкусия. Я же в этот момент пытался вспомнить ещё какое-нибудь слово. Сказать два раза подряд "манифи́к" — как-то не литературно. Произнести"экселãн" означало бы приравнять третье вино к первому, а к третьему виноделы явно относились более трепетно.На ум приходили только варианты выражения восторга посредством русской обсценной лексики, совершенно здесь не уместные. Пауза затягивалась. И вдруг, неожиданно для себя, я громко сказал:"Ой-ля-ля!" Добрые виноделы были совершенно счастливы. Мы допили открытое, закусили вкусным сыром и расстались друзьями. На прощанье мне подарили бутылку вина, правда, не ой-ля-ля, а экселãн.
На следующий стенд я шёл весьма воодушевленный, и напрасно. Там оказался всего лишь серый стол с бумажками, а за столом скучный мужик, похожий на следователя. Мы поздоровались, я сел напротив, он записал имя с моего бейджика в блокнот и спросил что-то типа на каком языке ко мне обращаться. После приключений у виноделов я, естественно, воскликнул: "Вив ля Франс!" Мужик кивнул и продолжил по-французски. Пока он говорил, я внимательно осмотрел стенд. Не было ни холодильника, ни ящиков, ни корзин, ничего, где можно было б хранить угощения и подарки. Меня это обидело, и я решил не говорить мужику ни экселãн, ни манифик, ни уж, тем более, ой-ля-ля. Мужик моё настроение понял, но будучи заложником капиталистической системы, был обязан произнести свой текст целиком. Мы посидели еще минут пять, он нехотя рассказывал мне что-то на непонятном языке, а я нехотя слушал, даже не пытаясь вникнуть, какую туристическую услугу мне втюхивают.
Третий стенд в моём расписании с трудом отыскался в самом дальнем углу. Там была женщина средних лет. Ни о чем меня не спрашивая, она сразу принялась что-то рассказывать, взволновано жестикулируя. Было очевидно, что речь не о работе, а о чём-то личном. Женщина была похожа на даму с собачкой, у которой спёрли и собачку и поводок. Чтобы как-то её поддержать, я сказал "ой-ля-ля" в сочувственной интонации. Это подлило масла в огонь, она поставила перед мной миску с орешками, наклонилась и перешла на быстрый шепот. Некоторые слова были знакомы. К примеру, пару раз она произнесла "пуасон", то есть, "рыба". Я предположил, что её муж, владелец рыбной лавки, нанял молоденькую продавщицу, или даже двух, а дама теперь вынуждена ездить по выставкам и мучиться. Или же она накормила мужа рыбой, и он умер. А может выяснилось, что у дамы на рыбу аллергия, хотя нет, слово аллергия я знал, как имеющее отношение к еде, оно не звучало. Нас разнял гонг. Уходя, я обещал ей по-русски, что всё наладится. Но она не услышала, уже начав что-то говорить следующим посетителям.
На четвертом стенде меня встретила русская девушка. Я догадался не столько по внешности, сколько по взгляду.
—Ой, —сказала она, прочитав висящее на мне имя, — А вы кто? — Я? Ну... Я ищу Юлю Золину, она забыла вот это, — я потыкал пальцем в бейджик, — Вы её не видели? — Нет. А мы как раз её ждем к этому времени. — Вот как? Прекрасно. Можно, я тоже подожду? Какое-то время мы стояли молча. — Ой, — снова сказала девушка, — Её же на выставку без бейджа не пустят. — Да вы что! А я полдня тут её ищу! Пойду, раз такое дело, погляжу на улице. Давайте, буклет ей передам. Что у вас тут? — Замок-отель. — Красивый? — Очень. — Прекрасно. Именно то, что она хотела.
Я и в самом деле пошёл к выходу, надеясь, что дождь кончился. Хотелось отойти от павильона подальше, чтобы никакая тётка с планшетом меня бы не догнала. А на обед, конечно, вернуться. Не откажут же мне в еде из-за пропуска пары стендов, размышлял я, что им тогда с моим обедом делать? Выбрасывать что ли?
P.S. В лифте отеля, вечером того же дня, я встретил группу Блэк ай пис, правда, без Фёрге. Но пока я думал, как привязать эту встречу к рассказу, группа вышла из моды и теперь уже никому не интересна, тем более, без Фёрге.
Космический Шарик (правдивая сказка времен самоизоляции)
В одном лесу жили зайцы. Но к нашему рассказу это не имеет никакого отношения. А имеет отношение то, что на опушке леса, в красивом доме, увитом плющом, жила одна девочка. Больше всего на свете эта девочка любила роботов. Она читала фантастические рассказы про роботов и смотрела про них же фантастические мультики. Но не только. Поскольку эта была очень серьезная девочка, то она посещала кружок робототехники, где ей рассказывали как устроены роботы и почему они такие фантастические. И конечно девочка мечтала, чтобы у нее был собственный настоящий робот. И ждала, что когда ей стукнет десять (стукнет не по носу и не больно), родители подарят робота. Но не дождалась. К ней пришел грустный папа и рассказал, что полмира заболело простудой, а другое полмира попряталось, боясь заболеть. И все магазины с роботами закрыты, и все космолеты с роботами временно облетают Землю стороной. Девочка выслушала папу и обещала не плакать. Но как только папа вышел из комнаты, девочка заплакала. А надо сказать, что за чистоту в этом доме отвечал пылесосик. Он был маленький и кругленький, но при этом очень самостоятельный и ответственный. С утра до вечера он ездил по дому, подметал и мыл. А ночью отдыхал у любимой розетки и слушал музыку токов, которые текли в проводах. И вот девочка плачет, а к ней в комнату заезжает пылесосик. И сразу направляется к ее ногам и начинает в них тыкаться. Девочка подумала, что мешает ему убираться — такое уже случалось раньше, — и пересела на другой стул. Но пылесосик снова подъехал к ней и продолжил тыкаться, отчаянно мигая зеленой лампочкой. Другая девочка не обратила бы на лампочку внимания, но наша-то занималась в кружке робототехники и кое-что знала про секретные языки роботов. Охнув, она записала в тетрадку порядок мигания и, посмотрев в секретный словарь, расшифровала сигналы. И глаза у нее сделались большие-пребольшие, потому что пылесосик с ней говорил! — Не плачь. Не плачь. Убери ногу. Робот у тебя уже есть. Не плачь. — А ты меня слышишь? — Слышу. Вижу. Я очень ответственный. В этом углу очень грязно. Вчера только мыл. Очень грязно. Не плачь. «Мы говорим с ним на секретном языке роботов, - лихорадочно думала девочка, - и он сказал, что робот у меня уже есть. Что же это означает? Неужели?» Девочка набралась смелости и спросила: — Скажи, ты что — робот? Настоящий? — Да, — тут же промигал пылесосик, — Я самый настоящий твой робот. Робот-пылесос. Подвинь стул, мне не пролезть. Спасибо. Можешь звать меня космическим роботом-пылесосом. В космос я не летал, но мне будет приятно. — И мне очень приятно, — захлопала в ладоши девочка, — что у меня теперь есть мой собственный настоящий космический робот-пылесосик! — Я всегда был. Но я всё время работаю и у меня нет времени на саморекламу. Придержи дверь, мне надо мыть коридор. В коридоре опять пыль. — Давай, я буду тебе помогать, — предложила девочка. — Открывать двери, заливать свежую воду и переставлять стулья, чтобы тебе было удобно. — Давай. Но вначале сделай домашку, — просигналил робот, выезжая в коридор. — А можно я буду звать тебя Шариком? — крикнула девочка вдогонку. — Лучше Космическим Шариком, — мигнула издалека зеленая лампочка.
И стал над рыцарем старик, И вспрыснул мертвою водою, И раны засияли вмиг, И труп чудесной красотою Процвел; тогда водой живою Героя старец окропил, И бодрый, полный новых сил, Трепеща жизнью молодою, Встает Руслан...
― Бабушка, а почему Руслана вначале мёртвой водой полили? И почему вода мёртвая, если раны лечит? ― Вырастешь и разберёшься. Чем тебе блинчик мазать: вареньем или сгущенкой?
Решил, что пора разобраться. Мёртвая вода, живая вода ― что это? Оказалось, что сказок с мёртвой и живой водою совсем мало и все они славянские. Всеобщую же известность этот сюжет получил благодаря поэме Пушкина и пересказу Толстого о Сером волке. Распространено мнение, что назначение мертвой воды ― добить героя окончательно. Дабы не возродился он нечистью какой-нибудь, ведь покалечен и не закопан, а это прямой путь в упыри. Как правило, сказочные сюжеты повторяются или взаимопроникают в религию. Окончательное умертвление нигде более, ни в каких источниках, с дальнейшем воскрешением не связано. Не для того вампиру осиновый кол вбили, чтобы он впоследствии неприятно оживился. Другое мнение связывает порядок воскрешения с природным циклом, дескать мартовский дождь смывает остатки снега, а майский даёт семенам расти. Такое суждение представляется слишком общим, чтобы считаться верным.
В основу дальнейших рассуждений положу следующие принципы: 1) Копни любой вымысел, любой фантастический роман и наткнёшься на переживания автора, вызванные реальными событиями. Сказки не могут быть исключением. Действительность в них скорее преувеличена, нежели изменена. 2) Простейший ответ, как известно, чаще всего ближе к истине. И речь в сказках идёт не о мистике, а о веществах, которые и надо определить.
Что нам известно про эти две жидкие субстанции?
1. Точно жидкие и, возможно, прозрачные. Иначе бы их не называли водой. Похожи на воду, но не вода.
2. Большая редкость. Отправляться за ними надо в дальние края, иногда в разные. «Сокол полетел за живою водою, а ворон ― за мёртвую».
«Задумался дурень: — Что же я теперь делать буду? Да я и за год, а может быть, и весь свой век не найду такой воды».
3. Добыть эти вещества можно лишь в малых количествах. Грузоподъемность сокола до 1,5 кг (больше собственного веса), но лишь на десятки метров.
«…а Баба-Яга уже тут как тут, ставит на стол два пузырька и говорит: Набери в эти пузырьки живой и мертвой воды, хотя бы по капельке...» 4. Мёртвую и живую воду внутрь не употребляют. Ими опрыскивают. 5. Мёртвая вода залечивает раны. 6. После опрыскивания живой водой пациент начинает говорить. 7. Хотя записаны сказки были намного позже, из содержания следует, что эпоха дохристианская, не позже десятого века. Под влиянием Библии в сказки приходит иной сюжет: «Маруся прямо из церкви бросилась к своей старой бабушке. Та ей дала в одном пузырьке святой воды, а в другом живущей и сказала, как и что делать. На другой день померли у Маруси и муж и сын; а нечистый прилетел и спрашивает: — Скажи, была у церкви? — Была. — А видела, что я делал? — Мёртвого жрал! Сказала да как плеснёт на него святой водою — он так прахом и рассыпался. После взбрызнула живущей водой мужа и сына — они тотчас ожили и с той поры не знали ни горя, ни разлуки, а жили все вместе долго и счастливо.»
Перенесёмся в десятый век, где лежит на земле Иван-царевич, а Серой Волк ему верно служит. Увидим, что слухи о смерти Ивана сильно преувеличенны. Серый Волк застал царевича раненым и без сознания. Кстати, о Сером Волке. Волк – самое распространенное тотэмное животное у славян, стало быть, кто-то из рода Волка, возможно, уволенный из волковской бригады за странные наклонности ― то лошадкой обернётся, то Еленой Прекрасной. Но друг преданный, опытный и запасливый ― имел с собой два пузырька. Побрызгал чем-то таким, в чем мухи дохнут (мёртвая вода!), а вот раны… перестали гноиться? Антисептик. И тут хочется набрать полные лёгкие воздуха и крикнуть в форточку: «Спирт!» Но был ли спирт известен в то далекое время? И мог ли попасть на Русь? Да и ещё раз да. Уже несколько веков арабские химики добывали спирт, разумеется в сугубо медицинских целях. Вовсю работал путь из варяг в греки, а на византийском базаре купишь всё что угодно. Ох, сейчас эрудированный читатель схватит меня за руку и закричит: спиртовой раствор привезли на Русь в четырнадцатом веке! Фрязи привезли! И называли его (внимание!): аква витае, то бишь, «вода жизни». Я бы мог ответить красивой и глупой фразой, что от vitae до mortis один шаг, но скажу иное. Привезённую жидкость, несмотря на отчаянные жесты италийцев, русичи тут же употребили внутрь и возрадовались. Да так, что развернули, перекрестясь, массовое производство по итальянской технологии и вскоре уже грузили в Италию на экспорт. Спиртовой раствор занял прочное место в славянской культуре, а много ли мы знаем слов, сходных по звучанию с аква витае? Кроме имени «Виталик» ? А вот «винокурня» слышали все. В те годы (как и сейчас) латынь знали лишь избранные. Чудесный напиток стали называть чаще всего куреным вином, а также корчмой, хлебным, горячим, зелёным вином и, в конце концов, водкой. Но ни разу не «виталиковой водой».
И вот уже раны Ивана продезинфицированы, теперь надо привезти его в чувство. На то есть другой пузырек. Спрыск: ― Долго ли я спал? Нашатырь применялся ещё древними египтянами. Вовсю нюхали. Нашатырный спирт в нынешнем понимании придумали французы в 18 веке. Могли те же арабы получать соединения аммиака ранее, учитывая, что перегонкой они владели как мало кто другой? Думаю, что могли. Могли ли попасть на Русь? Могло. Было ли диковинкой? Разумеется. Итак, спирт как мёртвая вода и нашатырный спирт как живая вполне отвечают всем семи пунктам. А для тех, кто сомневается, назову ещё одно вещество, резервное, а именно ― уксус. Знакомый доктор сказал мне, что уксус можно использовать для дезинфекции ран, хотя спирт лучше. И для приведения в сознание тоже можно, в иной концентрации. Хотя спирт лучше, снова добавил доктор, не уточнив, какой именно. Уксус был всегда и везде. Но в этом есть и ослабление версии, потому что пропадает критерий «редкости». И с прозрачностью не так чтобы хорошо. Впрочем, речь могла идти об уксусной эссенции, о которой арабы писали еще в восьмом веке. Так что, возможны варианты. Спирт, уксус, нашатырный спирт. Что было у Волка под рукой в тот момент, тем и брызгал. И без всякой там мистики, друга спасал. А блинчик мне бабушка сгущенкой намазала и свернула трубочкой. А те кто сворачивают конвертиком, или, не дай бог, треугольником ― тратят блины понапрасну.
Источники: Руслан и Людмила (автора знаете) Иван Царевич и Серый Волк Летучий корабль (не мультик) Черноволосый принц Марья Моревна Упырь Знакомый доктор
Гид в Стамбуле попался отличный. Русский он учил на базаре в Лалели — русском районе Стамбула. Рассказывает артистично, слушать интересно, хотя и путает иногда слова, вместо «унаследовали» говорит «наследили». Но он турок, стамбулец, и это замечательно, намного лучше гида-эмигранта. Знает всех торговцев и официантов огромного города, длину всех мостов, все арабские вязи в мечетях и всех оттоманских правителей. Вот только ошибся, сказав, что первым ребенком Хюррем-султан была девочка. — Мальчик! — поправила гида моя шестилетняя дочка. Они с мамой смотрели сериал «Великолепный век». Этот сериал, по словам нашего гида, увеличил посещаемость Стамбула в разы. Особенно много, почему-то, стало приезжать незамужних женщин. Все они покупают билет и идут смотреть гарем. Я не смотрел «Великолепный век». Но видел, как его смотрят другие. Из сокровищ Топкапы больше прочего понравилась мне парадная сабля Сулеймана, понимаешь, Великолепного.
