Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Jake
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
После того, как я озвучил свое видение Бразилии будущего, мне сдержанно похлопали, и Гендир объявил перерыв. Он меня подозвал и сказал: «Твоей речи цены бы не было, если бы ты ее произнес лет сорок назад. Вся штука в том, что они уже давно так и делают. Спирт — это только ширма. На самом деле им нужен дешевый фурфурол, потому что они рассматривают его, как перспективное ракетное топливо.»
Я покраснел, как помидор. Я же не знал контекста, а хотел быть умнее всех. Тут я все понял. Эвкалипты — это идеальное сырье для производства фурфурола путем гидролиза.
Завод в Сан Пауло был построен, и на пуск завода была приглашена группа проектировщиков, конструкторов, и технологов Гидролизпрома. От нашей лаборатории была Валентина Александровна Желтухина, хороший специалист с партийным стажем со времен печенегов и половцев. Жутко идейная, но эта первая в ее жизни поездка за границу ее в корне изменила.
По ее словам, произошло это так. Она сидела в ресторане, был банкет, и она вела непринужденную беседу с одним из ведущих сотрудников Петробраза. Беседа, конечно же, была о тяжелой жизни бразильского пролетариата, и об интернациональной солидарности трудящихся, о том, что все пролетарии должны объединиться, ты, я, и вот этот официант.
И тут вот этот официант оступается и проливает красное вино на платье Валентины Александровны.
Ее собеседник, долго не думая, отвешивает хорошую плюху неуклюжему официанту. «Он — не пролетарий. Он — позор пролетариата!»
«С этого момента», говорила баба Валя, - «я перестала ощущать себя частичкой чего-то большого, у меня пропало чувство удобства, комфорта, и защищенности, я осознала, что приоритет коллективного над личным не всегда правилен. Мне было жалко этого официанта, и в то же время хотелось уебать ему еще пару раз.»
Я опоздал на совещание, потому что тянул газовые линии к хроматографам, которые стояли без действия уже второе десятилетие. Кроме того, газовые редукторы были в дефиците, и мне приходилось каждый из них, индивидуально, проплачивать наличным спиртом. Хроматографы, а, точнее, только один из них, мне были нужны для анализа результатов экспериментов. Но, если я оживляю один из них, почему бы не восстановить все?
«Мои воспоминания» Алексея Николаевича Крылова издадут только через год.
На совещании обсуждалась печальная судьба Бразилии. На государственном уровне правительство этой страны обратилось к Советскому Союзу за помощью. Бразильцы хотели ездить на спирту, так как нефти/газа/бензина/ в стране тупо не было. Ленинградский Гидролизпром был единственным официальным экспертом и хранителем знаний в мире по этому вопросу.
Эвкалипты растут в Бразилии, как трава. За пару лет из палки, воткнутой в землю, вырастает здоровенное дерево. В Сан Пауло уже наметили территорию для будущего гидролизного завода для переработки эвкалиптов в топливо.
Я был круче, чем Крылов, потому что он бы никогда не сказал: «Вы что тут, совсем охуели?»
Гендир Лебедев, будучи по совместительству моим научным руководителем, широким жестом представил меня. Сейчас все ваши проблемы будут разрешены.
И они были разрешены в течении пяти минут. «Вы не используете эвкалипты в качестве сырья для производства спирта. Вам не нужен гидролиз, это страшно энергоемкое производство. Вы используете сахарный тростник как источник спирта, а эвкалипты вам нужны как топливо, вы их выжигаете, делаете древесный уголь, тростник сбраживаете до 10%, кидаете в двухколонный агрегат, на выходе получаете 95% спирт, и на нем ездите.»
“Если хочешь постичь общество, изучи сначала его клеточку”. А. Зиновьев.
Я помню, как перепечатывал «Собачье сердце», «Дьяволиаду», и «Роковые яйца» на пишущей машинке в шести экземплярах за два дня. Это потому, что мне дали оригиналы именно на этом условии. «Архипелаг Гулаг» давали почитать на неделю. Новый Завет дореволюционного издания — на пару дней. За распространение самиздата и тамиздата тогда можно было нехило отхватить.
В то время я изучал иврит, еврейскую историю, культуру, и иудаизм в подпольной сети. И учился в очной аспирантуре, работая над диссертацией на тему «Фазовые равновесия многокомпонентных спиртовых смесей». Друзья предостерегали меня, потому что все мониторилось КГБ, и, рано или поздно, за подпольную активность можно было ответить. Но я жил в матрице, условия которой я мог с легкостью менять.
Семинар по изучению Торы вел Гриша Вассерман, сейчас он большая шишка в теологических кругах Израиля. Когда в Ленинградской Правде появилась статья Б.Кравцова «Культуртрегеры с отмычкой» о деятельности подпольных еврейских просветителей, в которой упоминался Гриша (в интернетовских изданиях господина Б.Кравцова те фамилии убраны), то я понял — будут брать.
Дождливым ленинградским апрелем, окольными путями, через пустырь и железнодорожную насыпь, я стремился на Гражданку, непрестанно прикуривая и незаметно оглядываясь, но слежки не заметил. В руках у меня были два портфеля, а в одном из них — двадцатилитровый рюкзак. «Гриша, ты статью читал? Тебе надо срочно избавляться от литературы, не сегодня-завтра могут прийти с обыском. Давай мне свои книжки, я их раздам народу». Гриша был спокоен. Он сказал: «Забирай все, раздавай все, в этом и цель литературы — чтобы ее читали, а не пылили на полках или сжигали. Да в основном здесь религиозная литература, это как бы дозволено властями».
Как я ни пытался запутать следы, но через двадцать метров меня остановил патруль. «А что это вы несете, гражданин, в таких красивеньких портфельчиках и рюкзачке? Вы случайно не с 3-й Строителей, 25, квартира 12? Докуменьтики, пожалуйста». Пропуска у нас были красного цвета (это потом уже их заменили на синие), и они прекрасно действовали на контролеров на общественном транспорте, но тут мой красный пропуск не сработал.
В отделении ребята, а они были моего возраста, стали рассматривать содержимое портфелей. Но я был спокоен, там же была религиозная литература.
«Так, празднование Пасхи. Так, правила кашрута. Так, А.Зиновьев, В преддверии рая». - Тут я напрягся, потому что за Зиновьева можно было отхватить по полной. «Постой, Колька, у евреев же рая нет?» «Как это нет», - говорю. «Еще в двенадцатом веке наш великий мудрец сказал «А мы, как мученики, попадем в рай»».
Они стали составлять протокол, и довольно скоро выяснилось, что я работаю во ВНИИГидролизе.
- А скажи что-нибудь по-гидролизному! - Шила в мешке не утаишь!
Жаргон знали все (гидролизный спирт называется шилом). Я увидел искреннюю заинтересованность и принялся объяснять.
- Ну вот вы же спирт пьете? - Конечно, пьем. - А какой? - Медицинский, конечно. - А вот тут-то вы и неправы. Вы классифицируете спирт по области его применения, а это в корне неверно (тут я схитрил, в действительности это гораздо сложнее). Спирт нужно классифицировать по способу изготовления и используемому сырью, как то: пищевой, гидролизный, или химический. Как вы видите, единственное исключение — спирт пищевой, потому что и сырье, и сфера применения у него семантически совпадают, но это проблема терминологии. То, что вы пьете, и спиртом-то назвать нельзя, потому что он прошел процесс от силы трехступенчатой ректификации. Кроме того, ваш спирт характеризуется значительным содержанием сухого остатка, вследствие чего он не может применяться в приборостроительной или электронной промышленностях. Вот например, по шкале от нуля до десяти, как бы вы охарактеризовали свое похмелье? - Восемь-девять, к бабке не ходи. - Это потому, что он содержит большое количество высших спиртов, называемых в народе сивухой, а также эфиров и альдегидов. В то время как у меня есть свое уникальное персональное опытное производство, состоящее из пятиступенчатой ректификации с оптимальным температурным режимом и подачей флегмы и с последующей очисткой марганцовкой, активированным углем, и полифепаном, в результате коего процесса подавляющее большинство испытуемых оценивает похмелье в три-четыре балла независимо от количества употребленного продукта. Если уважаемым сэрам будет так угодно, то в их распоряжении вскоре окажется килограмм продукта для полевых испытаний. Имеется только незначительная проблема…
Так что вот так, на любую матрицу найдется свой Нео.
Есть в Харьковской области такой городок - Балаклея. Известен он тем, что улицы там усажены самой сладкой шелковицей в мире, и, пока по городу пройдешь, наешься этой шелковицы по самое не хочу, и ничего больше в жизни не надо.
А еше известен он складом артиллерийских боеприпасов и пороховым заводом, на котором в 2017 году произошел грандиозный взрыв и пожар и тем, что мы, студенты ЛТИ, задолго до этого на нем проходили военные сборы.
Время от времени устраивались марш-броски на 25км с полной выкладкой, в середине которых мы должны были отрывать окопы полного профиля в мягкой украинской земле и идти в атаку в ОЗК (общевойсковых защитных комплектах) и в противогазах , через дымовые завесы. Не знаю, был ли там настоящий слезоточивый газ, но через плохо пригнанные противогазы глаза выскакивали из орбит.
Господа офицеры, понятное дело, наблюдали за этим с проветриваемого пригорочка, покуривая, за что и получили от меня спизженную дымовую шашку прямо к ногам как нельзя вовремя приехавшего из Питера с инспекцией зав. военной кафедры полковника Блинова. Это вызвало моментальное поднятие боевого духа у всего подразделения, чего так долго и безуспешно добивались отцы-командиры.
После того, как они там промироточились (а заняло это довольно долго), они забегали, пытаясь выяснить, кто это учинил такой теракт. Но ребята, там же бой в Крыму, все в дыму, нихера не видно, все в одинаковых презервативах ОЗК и противогазах.
Совпадение или нет (а может, кто и заметил, стукачи-то у нас были), но на следующий день меня вызывают к полковнику Блинову. Ну вызывают так вызывают, у меня никогда особого страха перед начальством или пиетета не было, разве что любопытство.
Полковник мне зявляет, что моя родная тетка недавно уехала в Америку. Ну так я и сам это знаю. Но он, как отвергнутый любовник, пытается навязать мне беседу и разузнать, не собираюсь ли и я сделать то же самое. "Товарищ полковник, прошу считать, что я еще позавчера уехал", - подумал я, а вслух сказал: "Полковник, блядь, ты мою анкету читал? У меня папаша по полгода из командировок в Николаев не вылезает, строя Адмирала Кузнецова из говна и изоленты, мамаша на ЛОМО проектирует шестеренки для самых современных ракет, даже бабка, пенсионер союзного значения, перекладывает совсекретные документы с одного конца стола на другой на Темпе. У всех секретность, как у Железной Маски. Кто нас на хер выпустит отсюда?".
Были у меня друзья - четверка мушкетеров, земляков-ленинградцев, у которых я был чем-то вроде Де Тревиля. Вскоре после этого они все по отдельности подходят ко мне и говорят, меня, мол, вызывали к полковнику, и тот спрашивал, не собиратеся ли Jake свалить за бугор, не заговаривал ли он на эту тему? И требовал написать объяснительную записку.
Я всех собрал и сказал им примерно следующее: "Чуваки, посмотрите на меня. Вы видели, чтобы я когда-нибудь жувал жувачку или носил джинсы или курил Филип Моррис? Это надо только кринжовым лузерам, которые без этого не могут снять даже четверокурсницу. Вы же прекрасно знаете, что я не из таких. Я даже недавно заезжему американцу в Ханое в ухо засветил. Вы должны написать, что Jake предан идеалам мира и коммунизма и лично Коммунистической Партии и даже фельетонов в Изввестиях не читает".
Но тем не менее, на последующих гос. экззаменах по военной подготовке тот же полковник ставит мне двойку. Еще раз, чтобы дошло до центра мозжечка: На.Государственных.Экзаменах.По.Военной.Подготовке.Двойка. Это единственный случай в истории. Такого никогда не было ни до этого, ни после. И это значит автоматическое отчисление из института в конце семестра.
Я никому в семье об этом не говорил, они никогда не знали и теперь уже не узнают. Я считал, не знаю, верно или нет, что для моих это был бы колоссальный удар. Я носил это знание внутри себя, и это было непросто, поверьте мне. Для самого себя я воспринимал это как крупную неприятность, но не как катастрофу. Тогда шла Афганская война, я бы пошел в армию, а дальше все было неопределенно, но в молодости о таких вещах думают по-другому.
Через некоторое время в институтских коридорах я столкнулся с майором Деркачом с военной кафедры. Тот подозвал меня, убедился, что вокруг никого нет, и тихонько сказал: "Курсант Jake! Полковник уходит в отпуск с такого-то числа. На следующий день, немедленно, подавай на пересдачу", и исчез, не услышав моего "Так точно, товарищ майор".
Пересдачу принимали майор и подполковник Бельский, заместитель начальника кафедры. Происходила пересдача примерно так. Я вытянул билет (а там было устройство ударного взрывателя для гаубицы М-30/Д-30) и прочел вслух название билета, после чего был послал нахуй с тройкой в зачетке, а господа офицеры пошли пить спирт с чувством хорошо исполненного долга, я так думаю. И с кармой плюс сто, это точно.
Давайте, господа комментаторы, подтягивайтесь, щас у вас тут будет раздолье.
1979 год, студенты Ленинградской техноложки проходят производственную преддипломную практику в Сврдловске на УралХимМаше. Были только парни, девок не было воообще. Из развлечений был кассетный магнитофон с отелем Калифорния.
Вот тебе пневматическая шлифовальная машинка и полезай вовнутрь обечайки шлифовать сварные швы за бесплатно, а в обед пойдешь в отдел технической документации за материалом для отчета по практике. И да, не забудь компостировать свою карту, когда уходишь-приходишь.
Ну мне сразу такая система не понравилась.
УралХимМаш - это целый город. Я его облазил и попал на местную железную дорогу, где встретил начальника транспортного цеха (гусары, молчать!). Не помню, как звали этого классного мужика, помню, что он на Михаила Жарова, артиста, был похож. Его поговоркой было "Люблю студентов!", а в сторонку, шепотком, в усы, прикрываясь ладонью, "наябывать".
Но он не наябывал. Платил нам по 600 чистыми в месяц. Из этих бабок мы отстегивали тем, кто за нас пробивал карты в цеху обечаек, а сами меняли шпалы под мостовыми кранами. Работа эта тяжелая, и требует определенной квалификации, если кто не в курсе, потому что никто не хочет, чтобы мостовой кран перевернулся на ровном месте.
В славном городе Свердловске было тогда ровно два ресторана, да и то хуевых из-за эпидемии сибирской язвы. То есть мяса в городе не было от слова вапще. Свинина там еще худо-бедно, но она же приедается, хорошо еще, что в ресторанах давали блины с красной икрой под водочку.
А с водочкой тоже на минуточку проблемочка. Вот Гавана Клаб был в неограниченном количестве. Ну как в неограниченном, он закончился в Екатеринбурге, когда мы праздновали отвальную.
Нас повязали менты на выходе из ресторана, причем ни за что, никаких хулиганств или дебошей или драк не было. Видимо, просто узнали, что молодые долбоебы с бабками гуляют, ну и подъехали. Отвезли в обезьянник, а утром нам улетать взад в Питер!
Я тогда упросил лейтенанта и позвонил моей тогдашней любови, Т.П., миниатюрной блондинке кукольной внешности с ногами от шеи и неплохими мозгами, которую у меня хотели отбить все без исключения шпаломенятели, которая как раз работала в отделе документации, которая обеспечила мне преддипломный отчет, и у которой папа оказался парторг завода, а мама - начальник отдела кадров тире зам начальника первого отдела.
"Танюшка, выручай!" - умолял я. А она, что она одна может поделать, девчонка? Она не хотела раскрываться перед родителями.
Но тут у меня выхватил трубку Шура, великий армянин-переговорщик, и трубку передали лейтенанту, и нас отвезли в общагу собираться, а утром к общаге подъехал мусоровоз, погрузил похмельные тела, и отвез нас прямо к трапу самолета без никакой проверки билетов и багажа.
Вот лечу я и думаю: блин, какое будет облегчечие, если самолет разобьется!
Да простит меня Вселенная за эти кощунственные мысли.
Если меня спросят, что тебе больше всего запомнилось в жизни, то я в любой час, в любой день недели отвечу: это было 11 сентября 2001 года. Я тогда ехал по 139-й дороге в Джерси Сити в сторону Ну Йока и по радио услышал, что самолет въехал в северную башню ВТЦ. Не врали, дым был виден.
А в южную башню прилетело, когда я стоял на светофоре в пробке перед туннелем, и вся сцена была передо мной. Самолет вроде мимо летел и я еще сказал приятелю, а вот и второй, и тут самолет резко развернулся, и как бы влился в южную башню, как бы растаял в ней.
И в этот момент я представил себя сидящим за компьютером на восьмидесятом этаже южной башни, и как на меня медленно медленно и беззвучно надвигается кокпит самолета с отскакивающими искореженными листами обшивки, и как крушатся колонны здания перед ним, разлетается облицовка, рвутся скрытые под ней провода и трубы, а сзади бушует пламя, оно опережает самолет и мгновенно пожирает все эти компьютеры, мебель и людей прямо передо мной… Я был там.
Потом я был на перекрестке Йорк и Грин и видел северную башню прямо перед собой, но одновременно я там тоже был, на сотом этаже, и понял, что прыгать из окна уже поздно, потому что башня это делает за меня… Она раздумывала недолго и рухнула очень, очень быстро. Только что стояла — и уже нет ее.
В то время Лента.ру и другие российские новостные сайты позволяли оставлять комментарии всем. Я был поражен количеством злорадства комментаторов. Во время взрыва шатла в феврале 2003 года ситуация повторилась, ленту комментариев можно было просуммировать «так им и надо». Я ее сохранил, если кто будет спорить.
О чем это я? А, вот. Реакцией на 9/11 стала моя шутка «American Airlines. Доставляем прямо в офис». Потому что право имею. Потому что я там был. Потому что считаю, что шутить перед смертью красиво и благородно и мечтаю, что сам уйду смеясь и шутя.
Но злорадствовать и смеяться над чужими несчастьями все-таки нехорошо, плохая карма.
Значит, так. Следуя Вовиным заветам, предупреждаю сразу: кто минус поставит, тот пидарас.
Кстати, о пидарасах.
А знаете ли вы, что к пидарасам попасть не так-то легко? Это стоит немалых денег, потому что все въезды в город Ну Йок облагаются неслабым налогом. Кроме того, очереди за майонезом при социализме покажутся вам легкой разминкой по сравнению с очередями на все мосты и туннели, ведущие в столицу Содома и Гоморры.
Так уж получилось, что мой ангел-охренитель дремлет, когда он нужен больше всего именно тогда, когда все прогрессивное или загнивающее человечество (а я, собственно, не вижу большой разницы) стремится в логово чуждых нам скреп, не прекращайте читать прямо сейчас, следите за мыслью, я никогда не пишу длинно.
Вчера один латино заблокировал мой путь к пидарасам, протаранив мой автомобиль на самом въезде в Ну Йок. Не подозревая об этом, он тем самым преградил путь к свальному греху множеству других автомобилистов.
Возможно, в этом и есть мое предназначение — не допускать паству до пидарасов (это про хрестоматийный Манхеттенский мост, если кто еще не понял), но спросить не у кого.
В общем, так. Чтобы облегчить доступ страждущих к грехопадению и от непомерного труда, у меня случилось отслоение сетчатки, и пришлось делать глазную операцию. В течении некоторого времени (тут по новым правилам нужна запятая) я был просто слеп, не мог водить машину и блокировать доступ публики в Ну Йок.
Но не мог я и за водкой ездить.
К счастью, есть такой сервис — Grizzly, по доставке бухла на дом. Я заказал по телефону упаковку Мужика С Лопатой 750 мл и пару коробок пива. К моему величайшему удивлению, посыльный вручает мне 3 (ТРИ) бутылки Kettle One. Я говорю, спасибо, конечно, а где пиво? Он мне показывает мой заказ, я его перепроверяю, и так оно и есть: я вслепую заказал три бутылки водки, а пиво — не заказал.
Я — алкоголик, и я знаю, что меры не знаю. После первой бутылки мой ангел проснулся и сказал: «Jake блядь, если ты это все выпьешь, ты тут же сдохнешь, и некому будет блюсти нравственность на всех подходах к вместилищу разврата, это просто для сведения».
И я взял и вылил всю оставшуюся водку в канализацию.
Благодаря чему и способен сейчас писать вот это все.
Кстати, покинуть город пидарасов тоже непросто, но это уже совсем другая история.
Эти часы… Я их и любил, и ненавидел. Любил потому, что они всегда показывали точное время, а ненавидел потому, что мне их подарили на десятилетие работы в Компании, а я хотел бензопилу.
Сегодня я ехал по маршруту самому знакомому, да все его знают на Восточном Берегу, он один из немногих, ведущих в Ну Йок из Ну Джерси, и единственный через туннель Холланда: 139-я дорога.
Когда я выезжал на зеленый на пересечении 139-й и Tonnelle и увидел Джип справа, время для меня остановилось.
То есть буквально время остановилось. Достаточно для того, чтобы принять решение взять влево и ускориться.
Джип протаранил вторую дверь моей Хонды Одиссей.
Если бы я не ускорился, он бы попал в первую дверь. В жену и Пеппера на переднем сиденье. Если бы я затормозил, он бы снес ходовую часть Хонды.
Так что все в порядке, только вот браслет часов расстегнулся от удара, они упали на дорогу, когда я выходил из машины, и отказались показывать время.
Но у меня всегда были смешанные чувства к этим часам.
Я сегодня женился. Ну как женился, может, замуж вышел. А как все было, я сейчас расскажу. Это просто была цепь непредсказуемых и не всегда удачных событий.
Есть у меня любимая дочка. Ну как любимая, точнее, единственная. И она сегодня вышла замуж по расчету. Нашла себе новую работу в Ну Йоке и задумала переезжать из славного города Спрингфилда, Массачусетс.
И вот она таскала свои немудреные пожитки с четвертого этажа в Спрингфилде без лифта на второй этаж в Бруклине без лифта и, разумеется, без травм не обошлось. То оступилась, то ушиблась, а она такая самостоятельная вся из себя, что своему жениху постоянно доказывает, что может без него обойтись, спуская двухсотпаундовый комод с четвертого этажа.
Ну как доказать, комод прекрасно доказал, что он может и сам спуститься, а вот доктора хотят сделать рентген, посмотреть, есть ли мозг (хотя уже известно, что нет), но еще больше хотят денег.
А медицинской страховки-то нет. Она же между работами, старая закончилась, а новая еще не начиналась. И начнется только в октябре.
Ну жених и говорит: «Давай поженимся, я тебя возьму на свою страховку пока что, а помолвку мы потом справим. У нас еще есть два месяца, чтобы обуздать наши чувства».
И вот я получаю телефонный звонок в полночь. «Папа и мама, вы приглашены на свадьбу. Она состоится примерно через девять часов и сорок пять минут в нуекском ЗАГСе, просьба не опаздывать.»
Господа, родительский долг — он, ну как бы один из самых важных долгов, и вынуждает вас прервать даже биллиардный турнир на стадии дружеских карамболей, и не принимает во внимание время, расстояние, и состояние.
Ну как, вот они уже расписались, и клерк такой молодой, улыбчивый, и доброжелательный. И я у него спрашиваю: «А правда, что в штате Ну Йок жениться могут все, невзирая на расу, пол, теперешний или будущий, и вероисповедание?»
Ответ был очень коротким. Йес. «Слушай, парень, говорю я ему, раз уж такое дело и я уже здесь, то выдай мне тоже мерридж лайсенс. У меня все документы с собой. Я его люблю, не могу жить без него, и хочу зарегистрировать наши отношения на уровне штата. Я хочу выйти замуж за себя».
Тишина и покой — именно об этом так давно грезил Семенов, и его мечта наконец сбылась — спасибо двенадцатиперстной кишке и ее язве.
В гастроэнтерологическом отделении городской больницы №5 Семенов чувствовал себя как в Эдеме. Диетическое питание, сон, полезные вещества внутривенно, хорошее армирование в стенах, не пропускающее мобильную связь, отсутствие любой деятельности, отзывчивые медсестры — за такое не жалко и желудком пострадать. В стенах больницы все работало как часы —даже кишечник Семенова. Все здесь было строго и, как следствие, идеально, пока в палату к Семенову не определили Ваню Маслова.
Маслов был настоящим бунтарем и проблемой режима. Он щипал за задницы всех медсестер, вне зависимости от возраста и размера иглы в руках, в столовую таскал целый набор вонючих приправ: перец, карри, кинзу, тимьян, а еще громко рассказывал похабные анекдоты, от которых все, кроме Семенова, почему-то ржали как лошади. Этот тип смог раздобыть wi-fi, сигареты и уважение всего лежачего коллектива — и все это в течение первого дня пребывания в стационаре.
Все были рады этому пассажиру — все, кроме Семенова, который яро выражал свой протест недовольной физиономией.
— Дюша, эй, Дюш, ты спишь? — донеслось до Семенова сквозь крепкие приторные сновидения.
— Меня зовут Андрей Евгеньевич, — злобно прошептал Семенов, увидев нависшее над ним лицо Вани Маслова.
— Евгенич, вставай, чего разлегся? — улыбался своей масляной улыбкой Маслов.
— Вы зачем меня посреди ночи будите? Отбой же был.
— Был, пять минут назад, — показал Ваня на настенные часы, где большая стрелка показывала начало одиннадцатого. — Я тут сегодня шел мимо местного учебного класса и заметил там проектор.
— И?
— Они класс не заперли. У меня в машине флешка есть с фильмами, а у Вадика — ноутбук, — заговорщицки хихикнул Маслов.
— Какой еще Вадик?
— Как это — какой? Вон тот, который у окна спит.
Ваня говорил о человеке, что находился в этом отделении дольше, чем главврач больницы на своем посту. Сам Семенов не привык с кем-то знакомиться, считая пустой треп вредным для лечения.
— К чему вы клоните? — осторожно спросил он.
— Как это — к чему? Тебе, наверное, капельницы с тормозной жидкостью сегодня поставили, — еле сдерживал смех Маслов.
— Не тебе, а Вам.
— Не-е, нам вообще еще ничего не назначили. Короче. Надо забрать проектор из класса и флешку из машины. Ты что на себя берешь?
— Ничего из предложенного, — буркнул Семенов и хотел было повернуться на другой бок, как вдруг почувствовал, что его силой вытаскивают за плечи из кровати.
— Отлично, значит будешь отвлекать сестру на посту. — Маслов каким-то невероятным способом умудрился мгновенно поднять Семенова на ноги, при этом обув его в тапочки, а затем выпихнуть в коридор. — Минут на пятнадцать ее отвлеки, — подбивал Ваня пытающегося протиснуться назад в палату Семенова.
— Не впутывайте меня, отстаньте, вы не имеете права, — чуть ли не пантомимой изъяснялся Семенов, не смея нарушать покой пациентов других палат.
— Если не поможешь, я всем расскажу, что ты на эндоскопистку заглядываешься и специально по пять раз в месяц на прием приходишь, чтобы она тебя гладила по головке, пока ты там «кишку» глотаешь.
— Да как… Да откуда вы… — ошарашенный Семенов не мог составить предложение, потому что задыхался от смущения.
— Давай, Евгенич, я знаю, что у тебя получится. С твоим-то подбородком и теми идеальными анализами, за которые тебя хвалил врач, любая санитарка тебя сожрет с аппетитом и без. Пользуйся своими обаянием, — с этими словами он подтолкнул Семенова к посту медсестры, а сам скрылся за углом.
— Вы почему не спите? — грозно спросила женщина у бледного, как стены вокруг, пациента.
В глазах у Семенова потемнело. Он чувствовал, как миллиметры ртутного столба поползли вверх. Он забыл, как говорить, забыл, как дышать. Его хваленое обаяние улетучивалось в приоткрытое окно. Собрав всю волю в кулак, приосанившись и зачесав остатки волос назад, Семенов положил локоток на поверхность стойки, расслабил каменные брови и, предварительно чихнув в ладонь, произнес томным голосом:
— Что-то не спится, — и подмигнул.
Медсестра понимающе кивнула и страстно улыбнулась. Уже через минуту Семенов стоял в процедурном кабинете со спущенными штанами и получал укол феназепама внутримышечно.
— Блин, Евгенич, мало отвлек — мы не успели прошмыгнуть, — накинулся Маслов, когда Семенова вернули в койку.
— Оставьте меня в покое, я не умею флиртовать, — вяло произнес Семенов.
— Это мы уже поняли, поэтому план был пересмотрен: ты отправляешься за флешкой.
— Никуда я не пой… — Семенов не успел договорить и провалиться в сон, как понял, что сидит на подоконнике у распахнутого окна, с повязанной на поясе простыней.
— Надо помочь, Евгенич, ради общего дела. Мы тут со скуки помрем. Я у морга припарковался, так как у больницы вся парковка была занята. Машину я тебе отсюда с брелка открою, флешка в магнитоле торчит. Запомни: черный Хундай, номер 373.
— Я никуда не пой… — снова открыл было рот Семенов, но его уже вытолкнули в окно и начали быстро стравливать с третьего этажа. Семенов разразился благим матом в немом крике.
Ночь была холодная и облачная. Рассмотреть что-либо было и так непросто, а в совокупности с растекающимся по крови седативным препаратом — практически невозможно. Семенов бросился к главному входу, собираясь сдать всех с потрохами. На вялых ногах он, петляя, шел по неосвещенной территории, ориентируясь лбом, налетая им на нерабочие фонарные столбы.
— Зараза, — пробубнил Семенов, когда перед его взором предстало серое одноэтажное здание с табличкой «Морг».
«Плевать, заберу флешку и обратно. Если хотя бы еще раз меня тронут, буду орать», — решил он, подходя к парковке, где его уже ждал целый ряд черных Хундаев.
Номер Семенов не запомнил. Он начал действовать от противного и просто дергал за все ручки подряд, пока не наткнулся на снятую с сигнализации машину.
Наконец одна из дверей поддалась, и Семенов попал в салон. Из магнитолы торчала заветная флешка, за которую он дернул изо всей силы и вырвал вместе с плохо установленной магнитолой.
«Так тебе и надо, гад», — расплылся в хмельной улыбке Семенов и вдобавок к вырванной магнитоле вывел пальцем на пыльном лобовом стекле неприличное слово.
***
Коварный препарат, который вкололи Семенову, действовал стремительно. Мужчина, словно завсегдатай рюмочных, еле добрался назад. Он уже был готов заснуть на этих теплых огромных трубах, которые тянулись вдоль всей территории, но на горизонте замаячила сплетенная из простыней веревка.
Обвязавшись, Семенов дернул три условных раза, и его потянули наверх. Правда, почему-то не в то окно.
— Ты кто? — спросили перебинтованные с ног до головы мумии из хирургического отделения, куда втянули Семенова.
— Я из гастроэвлтвмлтдот, — промямлил что-то нечленораздельное Семенов.
— Этот походу из психдиспансера сбежал, — сделал вывод один из пациентов.
— Мжн я остнсь у вас? — умолял Семенов.
— Нельзя, мы своего человека из магазина ждем. Сегодня в гастроэнтерологии кино показывают, мы хавчик ждем. Так что давай, иди отсюда.
Семенов попытался объясниться, но не смог. Его вытолкнули назад в окно, и он чуть было действительно не стал новым пациентом хирургического отделения, летя вниз головой. Спас его возвращающийся с огромными пакетами больной, который смягчил приземление своим большим мягким телом и воздушной кукурузой.
Наконец Семенов нашел нужный канат и, снова обвязавшись, дернул. Оказавшись в родном отделении, он вручил флешку Маслову, который уже наладил импровизированный кинозал. На стене растянули простыню, к ноутбуку подключили «одолженный» из класса проектор, в палату тем временем подтягивались новые знакомые Семенова из хирургии с чипсами и попкорном.
Флешку вставили в ноутбук и включили первый попавшийся фильм с названием «Вскрытие».
— А что за кино у тебя там? — спросил Вадик у Маслова.
— Понятия не имею, ужастики какие-то.
На экране и правда начались ужастики. После первых сцен у людей пропал аппетит, а спустя десять минут просмотра в напряженном молчании, Ваня решил нажать на «стоп» и изучить содержимое флешки.
— Евгенич, ты нафига машину патологоанатома вскрыл? — в очередной раз растолкал он спящего Семенова.
— В смысле — патологоанатома? — от медикаментов в крови Семенова не осталось и следа, а сон вышел вместе с холодным потом.
— Да там сплошные видео со вскрытий. Я же тебе описал машину.
— Да идите вы в баню со своей машиной! Со своим кинопоказом! Со своей флешкой! — заголосил Семенов, не в силах больше сдерживаться.
Зарубцевавшееся язва начала разрубцовываться.
— Тихо ты, все понятно, чего кричать-то… Ляг, отдохни, — начал успокаивать его Маслов. — У Вадика на ноутбуке есть какие-то фильмы, их и посмотрим.
— Что?! — не верил своим ушам Семенов. — Да вы совсем, что ли, ох-ох-ох…
Этой же ночью Семенова перевели в другую палату, где он спокойно проспал до самого утра.
Новый день начался, как раньше — до появления в больнице Маслова. Семенов ел, пил, спал и выздоравливал, а происшествия прошлой ночи считал кошмарным сном. По больнице лениво расползались слухи о странных вандалах, которые напали ночью на машину патологоанатома и украли флешку с исследованиями и успокаивающей музыкой, а заодно обвинили человека в непристойных вещах, оставив надпись на стекле. Правда, потом проверили видеокамеры и оказалось, что патологоанатом приворовывает медикаменты по ночам, а надпись как нельзя точно подтвердила его сущность.
Все возвращалось на круги своя, пока следующей ночью Семенова снова не разбудили.
— Евгенич, я тебя по всему крылу искал, — нависла над ним физиономия Маслова.
— Отстань, демон!
— Ладно-ладно, прости за вчерашнее, понимаю, вышло некрасиво. Тут просто такое дело… У нас сегодня очередной кинопоказ. Приходи!
— Я сейчас медсестре вас сдам, а завтра — главврачу!
— Медсестру я тоже пригласил. И эту… эндоскопистку. Все уже в нашей палате, ждут начала, тебя одного не хватает.
— Как это? Как у вас получилось? — вытаращил глаза Семенов.
— Хорошая рекламная кампания. Вчера всем так понравилось, что нам разрешили по-тихому каждую ночь собираться. А эндоскопистка — это моя соседка по даче, я ей рассказал о твоем мужестве и уговорил прийти. Она ждет.
— Правда? — просиял лицом Семенов. На радостях его язва рассосалась почти бесследно.
— Правда. Только есть один нюанс. Вадика выписали сегодня. Нам ноутбук нужен с фильмами, а опыт в побегах тут только у тебя. Добежишь до круглосуточного магазина техники через дорогу? Мы тут скинулись на дешевенький ноутбук, после выписки оставишь его себе. Ну что, по рукам?
Семенов не успел даже подумать, как его уже спускали на веревке вниз, а молочного цвета луна подсвечивала дорогу к новым ночным приключениям.
Джейк пододвинул кресло поближе к камину, положил ноги на журнальный столик, набил трубку, попыхтел, раскуривая, и приготовился рассказывать о своей поездке в Австралию.
Но не тут-то было. Алексу, который тоже недавно вернулся из Австралии, не терпелось поделиться впечатлениями.
«Захожу я в этом Мельбурне в обзорную кабинку на высоте 300 метров, она выезжает из здания, стены и пол становятся прозрачными, и ты как будто висишь над пропастью. Вдруг как затрясет, болты посыпались с потолка, и все мы человек тридцать как ломанулись к двери. Все обошлось, как видите, но в Мельбурн этот я больше не поеду».
«Все в мире связано», - сказал Джейк, - «Мы не видим всех мировых связей либо вследствие своей ограниченности, либо просто потому, что не владеем всем объемом информации. Вот скажи, Алекс, почему ты забыл упомянуть, что обоссался в той кабинке?».
«Так там все обоссались, это излишняя маловажная деталь, а ты-то откуда знаешь?»
«Потому что Австралия — это кошмар курильщика. Там пачка сраных китайских сигарет стоит двадцать тамошних долларов, и то если повезет. Настоящего Марлборо нет вообще, поддельный — шестьдесят, а вот этот трубочный табак — по доллару за грамм. Вот как-то так».
«Ну и какая тут связь?» -- «А связь прямая. У меня в тот момент закончились сигареты, а покупать по таким ценам жаба душит. Хорошо, что захватил с собой фунт табака и вот эту трубку. Ну так она засорилась, инструментов с собой не было, была отвертка, и она сломалась внутри. Надо было чем-то выбить, подобрал на улице болт на шестнадцать, пошел на обзорную кабинку, только стал телефон доставать из кармана, как болт-то и выпал. Загремел по стеклянному прозрачному полу, тут все заорали и поперли к выходу. Честно сказать, я тоже чуть не обоссался. Болт, понятное дело, потерялся, и трубку починил уже дома».
«Ну и как, стал сигареты покупать или бросил?» -- «К сожалению, не бросил. Козьих ножек и самокруток в Австралии никто еще не отменял».
«Консерваторы не обязательно глупы, но большинство глупых людей консерваторы... Я никогда не хотел сказать, что консерваторы вообще глупы. Я хотел сказать, что глупые люди обычно консервативны.
Я считаю, что это настолько очевидный и общепризнанный принцип, что вряд ли какой-нибудь джентльмен будет его отрицать.
Предположим, что какая-либо партия, помимо той доли, которой она может обладать в способностях сообщества, обладает почти всей своей глупостью, эта партия должна, по определению, быть самой глупой партией; и я не понимаю, почему уважаемые джентльмены должны рассматривать эту позицию как оскорбительную для них, поскольку она гарантирует, что они всегда будут чрезвычайно могущественной партией. . .
В чистой глупости так много плотной, твердой силы, что любой отряд способных людей под давлением этой силы может обеспечить победу во многих битвах, и многие победы Консервативная партия одержала благодаря этой силе».
John Stuart Mill ( British philosopher, economist, member of Parliament for Westminster from 1865 to 68 )”
- Реклама ракет с непредсказуемой траекторией, профессор, - это довольно серьезная заявка на Нобелевскую премию мира. - Вы серьезно так думаете, Шариков?
Похороны были по высшему разряду, в самом дорогом заведении. Исидор, он не был моим другом, но мы были членами фотографического клуба, и его фотографии были великолепны, а его замечания - глубоки и доброжелательны. Я бы хотел иметь такого друга, как Исидор. У гроба были установлены микрофон и усилитель, чтобы покойник услышал, что о нем говорят. Длинная процессия родственников и друзей выстроилась, чтобы попрощаться. Мы все хотели попрощаться с Исидором. Попрощаться и вернуться к своим делам. Процессия пошла. -- "Изя, ты спишь? Уже так два часа дня, проснись уже!", -- сказал усилитель.-- "Изя, я тебе принес сто долларов за фотографию моей жены в 1979, извини, раньше не получилось"-- "Изя, проснись, посмотри, какую телку я привел!".-- "Изя, я тоже очень устала и хотела бы прилечь". Процессия продолжалась. Теперь я узнал, что значит "смех сквозь слезы". Это празднование жизни.
Когда во время Советско-финляндской войны 1939—1940 солдаты Красной Армии занимали финские хутора, они нередко находили там рулоны пипифакса, что создало у них весьма нелестное представление о финнах как о курильщиках.
Меня вдруг оторвали от моих кукол и повезли куда-то на трамвае. Для меня это была полная экзотика, потому что до этого я редко добиралась до конца квартала. Мои прогулки обычно заканчивались тем, что бабушка встречалась на выходе из дома со знакомой, и, со словами "Пятьдесят на старые? Азохен вей!", мы поворачивали обратно.
Патриархом в нашей семье была бабушка Маня. Когда Изя Маленький задумал жениться, все сто питсот родственников собрались в ее комнате и стали совещаться на идише, языке секретном для всех, кроме меня. И когда они все разом вскричали на своем идише: "У Изи нет работы, у Беллы нет жилья, и что они будут делать?", вот тут приоткрылась дверь, и я, проезжающая на самокате по этому бесконечному коммунальному коридору, прокричала по-русски: "Целоваться!", и вот тут рассказчик умолкает.
Потому что взрыв смеха, потрясший весь Васильевский Остров в тот вечер, до сих пор продолжает нести меня на своих крыльях.
Счастья и здоровья Изе Маленькому с Бэллой и всем, всем, всем!
Совдеповское время, невыездное. Работал у нас в НИИ инженер с какой-то еврейской фамилией, скажем, Херзон. Тихо делал свою работу, и голоса его никто никогда не слышал.
И вдруг задумал уезжать. Событие. Срочно собирается профсоюзное собрание. Выступают разные лидеры, типо, предатель Родины, страна тебя взрастила сцуко, идеологически воспитала. А наш Херзон сидит, голову повесил, и видно всем, что мучается парень, не в себе. Еще бы, ведь ему объясняют, что с его отъездом все покатится под откос к чертовой матери, весь мир во всем мире, ебать его гнилые кости.
Когда клиент дозрел, согласно расчетам президиума, ему предоставили слово.
"Товарищи!," - сказал он, и многие удивились тому, что он вообще может говорить. - "В этот исторический момент меня обуревают сложные чувства. Во-первых, я счастлив, что слышу всю эту хуйню в последний раз".
Зал аплодировал стоя. Договорить ему не дали. А Херзон просто хотел сказать, что, во-вторых, его ожидают многочисленные проблемы и трудности, с которыми неизбежно сталкиваются все переселенцы, и надеялся на прощение и сочувствие.