Ночь. Идут менты по парку, вдруг шорох в кустах. Мент:"По любви?"
Отвечает мужской голос: "По любви." Мент: "Не тебя, дурак, спрашивают."
Женский голос: "По любви." Идут дальше. Опять шорох в кустах.
Мент:"По любви?" Мужской голос: "По любви." Мент: "Не тебя, дурак,
спрашивают. Другой мужской голос: "По любви." Мент: "Бывает."
Идут дальше. Снова шорох в кустах. Мент:"По любви?" Мужской голос:
"По любви." Мент: "Не тебя, дурак, спрашивают." Тот же голос:
"Да я здесь один."

Деревенская ночь, спит в своей хибарке дед. Вдруг сквозь сон услышал
шорох у себя в саду. НЕмного погодя, опять шорох. Дед не выдержал и
решил проверить все ли в порядке. Выходит в сад, тишина, только в самом
дальнем углу сада на яблоне шорох. Подкравшись и встав под яблоню дед
подпрыгнув и ловко с резкостью уватился за чью то машонку, и повис.
ТИШИНА...... Дед не выдержав тахово хамства сильно сжимает сой уйлак.
ТИШИНА.... Дед еще сильнее сжимает кулак. ТИШИНА..... Не выдержав и
такого зверства он сжимает кулак с такой силой, что у него потекло п
руке. И тут дикий крик сверху: АААААААААААААААААААААААА. Дед кричит "Ты
кто"? А ему в ответ: "Да это я, Яша"! "А чего молчал то"? "Да глухонемой
потому что, был".

Ночь. Идут менты по парку, вдруг шорох в кустах. Мент:"По любви?"
Отвечает мужской голос: "По любви." Мент: "Не тебя, дурак, спрашивают."
Женский голос: "По любви." Идут дальше. Опять шорох в кустах.
Мент:"По любви?" Мужской голос: "По любви." Мент: "Не тебя, дурак,
спрашивают. Другой мужской голос: "По любви." Мент: "Бывает."
Идут дальше. Снова шорох в кустах. Мент:"По любви?" Мужской голос:
"По любви." Мент: "Не тебя, дурак, спрашивают." Тот же голос:
"Да я здесь один."

Идет мент(м) по ввереной ему территории - ПКиО.Слышит - шорох в кустах,
он и спрашивает - Эй,вы там по любви ? Мужской голос - по любви.
- А я не тебя спрашиваю.
- Женский голос - по любви.
Идет дальше,слышит опять шорох в кустах.
- Эй вы там по любви?
- Мужской голос - по любви.
- А я не тебя спрашиваю.
- Второй мужской голос - по любви.
Ну ладно , идет мент дальше - глядь - опять шорох в кустах.
- Эй вы там по любви?
- Мужской голос - конечно по любви.
- Да я не тебя спрашиваю.
- А Я тут один ....... :o)

Повадились к деду в сад яблоки воровать. Ну думаеет - ночь не посплю -
но обязательно поймаю. Сидит в дозоре - полночь, 2 часа, 3... около 5
утра услышал в саду шорох, на который тихо стал подбираться. Подошел
вплотную к одному дереву, а ночь кромешная ничего не видно. Ну он на
шорох вверз к ветке запускает руку и тут же что-то нащупывает, хватает и
не отпускает. По объему и всем отсальным предположениям понимает, что
схватил за самые яйца. И тут дед спрашивает:
- Кто?
Молчит...
Дед сильнее сжимает руку и задает тот же вопрос...
Молчит...
Дед со всей силы сжимает руку и говорит, что последний раз задает этот
вопрос.
Ему в ответ еле выжимающим из себя голосом:
- Мы-мы-мы-к-к-ко-ла я !
Дед:
- А почему сразу не говорил?
В ответ:
- Д-д-да, н-н-не-м-мой я!

... ЖАРА в Москве вначале была незаметна. То есть, конечно, еще как
заметна, но кого же удивишь к июлю жарким днем. Потели, отдувались,
обмахивались газетами, в горячих автобусах ловили сквознячок из окон,
страдая в давке чужих жарких тел, и неприятное чувство прикосновения
мирилось только, если притискивало к молодым женщинам, которые старались
отодвинуть свои округлости не столько из нежелания и достоинства, но
просто и так жарко. "Ну и жара сегодня. -- Обещали днем тридцать два. --
Ф-фух, с ума сойти!" Хотя с ума, разумеется, никто не сходил. Дома
отдыхали в трусах, дважды лазая под душ.
Так прошел день, и другой, и столбик термометра уперся в 33. Ветра не
было, и в прокаленном воздухе стояли городские испарения. Одежда
пропотевала и светлый ворот пачкался раньше, чем добирался от дома до
работы.
Расторопная московская рысь сменялась неспешной южной перевалочкой:
иначе уже в прохладном помещении с тебя продолжал лить пот, сорочки и
блузки размокали, и узоры бюстгальтеров проявлялись на всеобщее
обозрение -- откровенно не носившие их цирцеи сутулились, отлепляя
тонкую ткань от груди, исключительно из соображений вентиляции.
По прогнозам жаре уже полагалось спасть, но к очередному полудню прогрев
достиг 34. Это уже случалось в редкий год. Скандальный "Московский
комсомолец" выдавал хронику сердечных приступов в транспорте и на
улицах, и в метро врубили наконец полную вентиляцию, не работавшую из
экономии энергии лет пять. Ошалевшие граждане в гремящих вагонах
наслаждались прохладными потоками.
Суббота выдала 35, и на пляжах было не протолкнуться. Песок жег ступни:
перебегали, поухивая. В тени жались вплотную; энтузиасты загара обтекали
на подстилки, переворачиваясь. Парная вода кишела.
Воскресные электрички были упрессованы, будто объявили срочную
эвакуацию, тамбуры брались с боя. Москва ринулась вон, на природу, под
кусты, на свои и чужие дачи; под каждым лопухом торчала голова, и в
глазах маячило извещение: хочу холодного пива.
Продажа пива и лимонада действительно перекрыла рекорды. Главным
наслаждением манило глотнуть колющееся свежими пузырьками пойло из
холодильника, фирмы сняли с телевидения рекламу прохладительных
напитков: и так выпивали все, что течет.
С каким-то даже мазохистским злорадством внимали:
- - Метеоцентр сообщает: сегодня в Москве был зафиксирован абсолютный
рекорд температуры в этом столетии -- в отдельных районах столицы
термометры показали +36,7°С. На ближайшие сутки ожидается сохранение
этой необычной для наших широт жары, после чего она начнет спадать.
Падение температуры будет сопровождаться ливневыми дождями и грозами.
Дышать стало трудно. Солнечная сторона улиц вымерла. Плывя в мареве по
мягкому асфальту, прохожие бессознательно поводили отставленными руками,
стремясь охладиться малейшим движением воздуха по телу.
Июль плыл и плавился, и солнце ломило с белесых небес.
И долгожданные вечера не приносили облегчения и прохлады. Окатив водой
полы, спали голыми поверх простынь, растворив окна, и утром вешали
влажные постели на балконах, где уже жег руки ядовитый ультрафиолет.
Дождей не было, а поднялось до 38, и это уже запахло стихийным
бедствием. Примечательно, что те, чьей жизни непосредственно жара не
угрожала, не болело сердце и не подпирало давление, воспринимали
происходящее не без любопытства и даже веселого удовлетворения: ох да ни
фига себе! ну-ну, и долго так будет? вот да.
Сердечникам было хуже. Под сиреной летала "скорая", и десяток
свалившихся на улице с тепловым ударом увозился ежедневно.
Вентиляторы -- настольные, напольные, подвесные и карманные, с сектором
автоповорота и без, простые и многорежимные -- стали обязательной
деталью быта; вращение, жужжание, комнатный ветерок вошли в антураж
этого лета.
А явно заболевший паранойей градусник показал 39, и его приятель и
подельник барометр мертво уперся в "великую сушь".
- - Ниче-го себе лето!..
Полез спрос на автомобильные чехлы, и только белые, отражающие солнце.
Оставленная на припеке машина обжигала, сидение кусало сквозь одежду --
рвали с места, пусть скорей обдует. Богатые лепили автомобильные
кондиционеры, что в странах жарких нормально или даже обязательно.
Кондиционер стал королем рынка электротоваров.
Их ящики выставились в окна фирм, и теплая капель с фасадов кропила
прохожих, оставляя неопрятные потеки на тротуарах.
На верхние этажи вода доходила только ночью. Набирали кастрюли и ведра
для готовки, наполняли ванну -- сливать в унитаз, мыться из ковшика над
раковиной.
В связи с повышенной пожароопасностью лесов были запрещены выезды на
природу, станции и шоссе перекрыли млеющие пикеты ГАИ и ОМОНа. Зыбкий
желтоватый смог тлел над столицей.
В этих тропических условиях первым прибег к маркизам (забытое слово
"маркизет"!) Макдональдс. Жалюзи помогали мало и закрывали витрины --
над витринами простерлись, укрыв их тенью, навесы ткани. И спорые
работяги на телескопических автовышках монтировали металлические дуги на
солнечные фасады -- Тверская и весь центр расцветились, как флагами,
пестрыми матерчатыми козырьками.
- - О черт, да когда ж это кончится... ф-фу, Сахара...
Появились объявления: "Прачечная временно закрыта по техническим
причинам". "Баня временно не работает в связи с ремонтом водопровода".
- - Небывалая засуха поразила Подмосковье. Пересыхание источников
привело к обмелению многих водоемов. Уровень воды в Москва-реке
понизился до отметки два и семь десятых метра ниже ординара.
При 40 реальную нехватку воды ощутили заводы. Зеркала очистных
сооружений и отстойников опускались, оставляя на месте водной глади
бурую вонючую тину, под иссушающим зноем превращающуюся в шершавую
слоеную пленку.
Караванами поперли многотонные фуры с прицепами воду в пластиковых
канистрах из Финляндии и Германии, канистры эти с голубыми наклейками
продавались во всех магазинах и ларьках.
А градусник лез, и был создан наконец Городской штаб по борьбе со
стихийным бедствием, который возглавил мэр Москвы Юрий Лужков. Жесткий
график почасовой подачи воды в жилые кварталы. Советы в газетах: носить
только светлое, двигаться медленно, не выходить на солнце, много пить,
употреблять холодную пищу, и веселая семейка в телепередаче "Семейный
час"
деловито делилась опытом: ка-ак только дают воду -- муж быстро моет
полы, жена шустро простирывает (не занашивать!) белье, дочь резво
споласкивает (не жрать жирного в жару!) посуду -- двадцать минут, потом
по очереди скачут в душ, семь минут на человека, вытираться уже в
коридоре -- еще двадцать минут, и еще двадцать минут наполняется ванна
на предстоящие сутки: час -- и все в порядке, все чисты и свежи.
Раньше плана и вообще вне плана вставали предприятия и конторы на
коллективный отпуск. Все равно работать считай бросили. Устали. Ждали
спада, дождя, прохлады.
И появились голубые автоцистерны-водовозки. Загремели ведра. Активисты
из жильцов собирали деньги по графику: машина заказывалась по телефону,
фирмы развернулись мигом, возили из Шексны и даже Свири, дороже и
престижней была ладожская вода, но очереди на вызов росли, машин не
хватало.
И вышла на улицу ветхая старушка с забытым в истории предметом --
довоенным солнечным зонтиком. Гениально -- идти и нести над собой тень!
Цены прыгнули ажиотажно, крутнулась реклама, контейнеры бамбуковых
зонтов с росписью по синтетическому шелку поволокли челноки из Китая.
- - Слушайте, это ж уже можно подохнуть! Что делается?! Ничего себе
парниковый эффект пошел.
- - Ну, не надо драматизировать. Для Ташкента -- нормальная летняя
температура.
Здесь был не Ташкент, и при сорока трех градусах стали жухнуть газоны.
Ночами поливальные машины скупо обрызгивали только самый центр. Листва
сворачивалась и шуршала сухим жестяным шорохом.
Духота верхних этажей под крышами стала физически труднопереносимой.
Городской штаб изучал опыт Юга и изыскивал меры: крыши прогонялись
белой, солнцеотражающей, краской -- эффект! Любая белая краска вдруг
стала (еще одно забытое слово) "дефицитом" -- граждане самосильно
защищались от зноя.
Не модой, но формой одежды сделались шорты. Модой было, напротив, не
носить темных очков и настоятельно рекомендуемых головных уборов.
Отдельная мода возникла у стриженых мальчиков в спортивных кабриолетах
-- белые пробковые шлемы.
Первыми на ночной график перешли рестораны -- те, что и были ночными,
просто закрывались днем за ненадобностью. С одиннадцати до пяти дня
прекратили работу магазины, наверстывая утром и вечером. И очень быстро
привычным, потому что естественным, стало пересидеть самую дневную жару
дома, отдохнуть, вздремнуть -- вошла в нормальный обиход сьеста. Замерла
дневная жизнь -- зато закипела настоящая ночная: в сумерки выползал
народ на улицы, витрины горели, машины неслись -- даже приятно и
романтично, как отдых в Греции.
На сорока пяти все поняли окончательно, что дело круто не ладно.
Ежедневно "Время" информировало о поисках учеными озоновой дыры и
очередном климатическом проекте. Информация была деловито-бодрой, но
причины феномена истолкованию не поддавались.
В пожарах дома полыхали, как палатки. Пожарные в касках и брезенте
валились в обмороки. Пеногонов не хватало, воды в гидроцентралях не
было, телефонные переговоры об аварийном включении не могли не
опаздывать. В
качестве профилактических мер отключили газ; плакаты заклинали
осмотрительно пользоваться электроприборами и тщательно гасить окурки.
За окурок на сгоревшем газоне давали два года.
На сорока семи потек асфальт тротуаров и битум с крыш. Под кондиционером
дышать можно было, но передвигаться днем по городу -- опасно: босоножки
на пробковой подошве (иная обувь годилась плохо) вязли, а сорваться
босиком -- это ожог, как от печки.
Опустели больницы. В дикой сауне палат выжить не мог и здоровый. Одних
забрали родственники, другие забили холодильники моргов.
Ночами экскаваторы еще рыли траншеи кладбищ. Стальные зубья ковша со
звоном били в спекшуюся камнем глину.
И перестал удивляться глаз трупам на раскаленных улицах, которые не
успел подобрать ночной фургон. Газы бродили в их раздутых и с треском
опадающих животах, кожа чернела под белым огнем, и к закату тело
превращалось в сухую головешку, даже не издающую зловония.
Но и при пятидесяти город еще жил. По брусчатке старых переулков и песку
обугленных аллей проскакивали автомобили, на асфальтовых перекрестках
впечатывая глубокие черные колеи и швыряя шмотья из-под спаленных шин.
Еще работали кондиционированные электростанции, гоня свет и прохладу
деньгам и власти. Прочие зарывались в подвалы, дворницкие, подземные
склады -- в глубине дышалось.
Еще открывались ночами центральные супермаркеты, зовя сравнительной
свежестью и изобилием, а для бедных торговали при фонариках рынки.
Дребезжали во мгле автобусы, и пассажиры с мешками хлеба и картошки
собирали деньги водителю, когда путь преграждал поставленный на
гусеничные ленты джип с ребятками в белых балахонах и пробковых шлемах,
небрежно поглаживающих автоматы.
Днем же господствовали две краски: ослепительно белая и безжизненно
серая. В прах рассыпался бурьян скверов, хрупкие скелетики голубей
белели под памятниками, а в сухом мусоре обнажившегося дна Москва-реки
дотлевали останки сожравших их когда-то крыс, не нашедших воды в
последнем ручейке.
Дольше жили те, кто собирался большими семьями, сумел организоваться,
сообща заботиться о прохладе, воде и пище. Ночами во дворах мужчины
бурили ручными воротами скважины, стремясь добраться до водоносных
пластов. Рыли туалеты, строили теневые навесы над землянками. По очереди
дежурили, охраняя свои скудные колодцы, группами добирались до рынков,
всеми способами старались добыть оружие.
Спасительным мнилось метро, не вспомнить когда закрытое; передавали, что
там задохнулись без вентиляции; что под вентиляционными колодцами
властвуют банды и режутся меж собой; что спецохрана защищает переходы к
правительственному городу, стреляя без предупреждения; что убивают за
банку воды.
Градусники давно зашкалило за 55, и в живых оставались только самые
молодые и выносливые. Телевизоры скисли давно, не выдержав режима, но
держались еще древние проводные репродукторы, передавая сообщения о
подземных стационарах, где налаживается нормальная, жизнь, о завтрашнем
спаде температуры -- и легкую музыку по заявкам слушателей.
Свет и огонь рушились с пустых небес, некому уже было ремонтировать
выгнутые рельсы подъездных путей и севший бетон посадочных полос, и
настала ночь, когда ни один самолет не приземлился на московских
аэродромах, и ни один поезд не подошел к перрону.
Последним держался супермаркет на Новом Арбате, опора новых русских, но
подвоз прекратился, замер и он, и ни один автомобиль не нарушил ночной
тишины.
С остановкой последней электростанции умолк телефон, прекратилось пустое
гудение репродуктора, оборвали хрип сдохшие кондиционеры.
Днем город звенел: это трескались и осыпались стекла из рассохшихся
перекошенных рам, жар высушивал раскрытые внутренности домов,
постреливала расходящаяся мебель, щелкали лопающиеся обои, с шорохом
оседая на отслоенные пузыри линолеума. Крошкой стекала с фасадов
штукатурка.
Температура повышалась. Слепящее солнце пустыни било над белыми
саркофагами и черными памятниками города, над рухнувшей эспланадой
кинотеатра "Россия", над осевшими оплавленными машинами, над красной
зубчаткой Кремля, легшими на Тверской фонарными столбами, зияющими
вокзалами...
М. Веллер. Самовар, 1997

Василий Иванович с Анкой пошли в баню трахаться, а Петька решил
за ними подсматривать и спрятался возле бани под окошечком. Ну вот,
все предварительные действия у ВИ с А закончились, и только он
на нее - вдруг слышит шорох под окном.Выглянул, а там П сидит.
- Петька, ты что здесь делаешь? - спрашивает.
- Сру я, Василий Иванович, - отвечает П.
- А-а-а-а....Ну Сри.
Подождали ВИ с А недолго, только за дело - опять шорох под окном.
Глядь, там Петька сидит.
-Ну вот,что же ты тут делаешь? А, Петька? -возмущается ВИ.
-Ну сру я, Василий Иванович. Сру.
-Ну ладно.
И так три раза. В конце концов ВИ не выдержал, да как заорет:
-Что ж ты тут делаешь, Петька? Ё.. твою мать!
-Сру я, Василий Иванович.
-Тогда покажи, где говно?
Петька пошарил по земле и показывает на ладошке то, что ему под руку
попалось.
- Петька, так ведь это собачье-то говно.
-Так вы ж разве дадите посрать по-человечески.

Сидит мужик на берегу, рыбу ловит. Вдруг шорох. Из камыша ежик высунулся
и спрашивает: "Мужик, у тебя изолента есть?"
Мужик обалдел от удивления:"Нет."Говорит. Нету."
Прошло пять минут, опять шорох в камышах. Высунулся ежик:"Мужик! На
изоленту..."

Краскин.

Слухи

Месяц назад Инна переехала в Москву. Вернее, в Подмосковье, но для девушки, всю жизнь мечтавшей вырваться из оков родного индустриального гиганта, разница была несущественная. Час на электричке — и ты уже в столице. Час обратно — и ты в сером уродливом городишке, куда люди приезжают поспать, чтобы утром вновь окунуться в сияние заветной Москвы.

Инне везло, она быстро нашла работу. Супермаркет в центре столицы. Неплохой старт, считала она.

Впрочем, засиживаться слишком долго за кассовым аппаратом Инна не планировала. Как и тысячи других девочек из провинции, она надеялась встретить того самого москвича, который заберёт её из супермаркета, из съёмной квартиры и под марш Мендельсона поселит в черте МКАДа.

Задача, конечно, не из лёгких. Сегодня Инна отработала свой первый день в новой смене: до 22.00. Прибавьте час на дорогу и попытайтесь найти время на поиски жениха.

«Ничего, — думала девушка, выходя из междугородней электрички. — Главное, я освоила московский акцент».

Вместе с небольшой группой людей она спустилась с вокзальной платформы и оказалась на ночной улице. Пассажиры, что ехали с ней, быстро рассеялись по сторонам, оставив её одну.

Непривычная после столичного шума тишина зазвенела в ушах. Инне и днём не очень нравилось в этом захолустье: провинциалка, она всё же выросла в городе-миллионнике. Ночью Подмосковье выглядело угрожающе. Пятиэтажки тонули в безмолвии, изредка нарушаемом пьяными вскриками или тоскливыми песнями. Горящие окна были такой же редкостью, как горящие фонари.

Всю смену ей предстояло возвращаться домой в темноте. В одиночестве.

«Это временно», — подбодрила она себя и пошла к домам. Каблучки громко застучали по асфальту. Словно азбука Морзе, призывающая случайных маньяков познакомиться с беззащитной жертвой.

«А тот Емельянинов, консультант из отдела электроники, не так плох», — подумала Инна, опасливо косясь на обрамляющую аллеи сирень. В воздухе пахло цветами и мочой.

Вдалеке залаяли собаки, чьи одичавшие стаи были бичом провинции. Из окон выплеснулись аккорды бытовой ссоры.

— Придушу, сука! — зазвенел невидимый голос, а потом включился Высоцкий. Достаточно громко, чтобы под песню о волках можно было неслышно душить.

Инна ускорила шаг.

Впереди замаячил дом, в котором она снимала квартиру. Девушка миновала ряд гаражей-ракушек, доминошный столик и электрическую будку. Пересекла детскую площадку с врытыми в землю автомобильными покрышками. Она никогда не видела здесь детей, да и с соседями сталкивалась редко. С работы её встречал лишь похожий на языческого идола деревянный чебурашка. Но в этот стремящийся к полночи вечер во дворе было людно.

Инна заметила их издалека. На лавочке у подъезда, освещённые единственным горящим окном, сидели три фигуры. Невероятная массовость для здешних мест.

Тревожные мысли заполнили голову девушки. Вдруг это наркоманы? Вдруг они захотят её ограбить или изнасиловать? Откликнется ли кто-нибудь, если она начнёт кричать? Придут на помощь или безразлично отвернутся к настенному ковру?

«Нужно было купить газовый баллончик, как советовала мама».

Но в следующую секунду от сердца девушки отлегло. Правду говорят, что у страха глаза велики. Никакие это не наркоманы, а всего-навсего три засидевшиеся допоздна старухи.

Инна, незадолго до переезда похоронившая бабушку, испытывала к пожилым людям трогательные чувства.

Упрекнув себя в малодушии, она пошла к подъезду.

Раньше девушка не замечала, чтобы на местных лавочках кто-то сидел. Наличие дворовых бабуль вдруг сделало подмосковный городок милее.

До Инны донеслись обрывки беседы:

— А я вам говорю, тлен. Не было там жидкости, как труха всё. Берёшь, оно ломается, сухенькое. Ни крови, ни лимфы. Только пыль…

Говорившая старушка — Инна хорошо видела всех троих — была грузной женщиной с коротко постриженными волосами и орлиным носом. Одетая не по погоде тепло, в мужской свитер с американским кондором, она обмахивала себя каштановой веткой.

— Чушь! Там брызгало всё. А где от газов треснуло, там сочилось. Густо сочилось, с запахом. В ней мотыльки выросли и вылетали потом, жались к полиэтилену изнутри. Красиво…

Возражавшая женщина была маленькой и округлой, в толстых очках с роговой оправой. Она вязала, используя необычайно длинные и неровные спицы. Спицы стучали друг о друга, ковыряя траурно-чёрную пряжу.

— Добрый вечер! — сказала Инна, поравнявшись с лавочкой.

Маленькая старушка подняла на неё комично увеличенные диоптриями зрачки и дважды моргнула. Не удостоив новую соседку приветствием, она вернулась к вязанию. Старушка в свитере окинула Инну мрачным взглядом и едва слышно фыркнула. Третья же, та, что молча сидела посередине, даже не посмотрела в её сторону.

Самая худая и, должно быть, самая старая из женщин, третья старуха была одета в дюжину одёжек и держала на коленях картонную коробку с семечками. Высушенное временем лицо было опущено вниз, изуродованные артритом пальцы безучастно перебирали содержимое коробки.

Инне стало обидно за то, что с ней не поздоровались, но она вспомнила: это Москва (ну, почти Москва), и здесь свои представления о вежливости.

Демонстративно повернувшись, она пошла в подъезд.

— Слыхали, опять в метро рвануло, — сказала старуха с кондором.

— Ещё бы, — отозвалась старуха со спицами. — Тринадцать жертв!

— Четырнадцать. Безруконький в больнице помер.

— Кишки, говорят, на поручнях весели.

— Мясорубка… а террористов не найдут.

— Никогда не найдут.

«Какой ужас», — передёрнулась всем телом Инна. «Терроризм», слово из телевизора, с переездом в Москву обрело реальные угрожающие формы.

Железные двери подъезда уже закрывались за ней, когда старуха с кондором сказала старухе со спицами:

— Инка.

И та ответила:

— Шалава.

На следующий день про теракт заговорили все: и работники супермаркета, и посетители. Люди взволнованно звонили близким, перешёптывались, горестно вопрошали, чем занимаются милиция и правительство. Плазменные телевизоры в отделе электроники говорили голосом Арины Шараповой:

— Тринадцать человек погибло, около тридцати доставлены в больницы с травмами различной степени тяжести. По предварительным заключениям бомба была оставлена под сидением в задней части вагона…

— Когда это произошло? — спросила изумлённая Инна у Вовы Емельянинова.

— Пару часов назад.

— Не может быть!.. Я же вчера об этом слышала…

— Ты что-то путаешь. Наверное, ты слышала о каком-то другом взрыве. Эй, с тобой всё в порядке?

— Да-да… — пробормотала девушка, хотя никакого порядка в её душе не было. И лишь фляга с коньяком, любезно предложенная Емельяниновым, успокоила её.

Начальство объявило короткий день. Инна вернулась в Подмосковье засветло и занялась домашними делами. Около одиннадцати вечера она решила посмотреть телевизор, о чём немедленно пожалела.

— Мальчик, которому во время сегодняшнего теракта оторвало обе руки, умер в больнице, не приходя в сознание. Таким образом, он стал четырнадцатой жертвой потрясшей мир бойни. Напомним, что…

Инна выключила телевизор и подошла к окну. С высоты четвёртого этажа она видела ночной двор, петельки врытых в землю покрышек, деревянного чебурашку. Она открыла окно и посмотрела вниз.

На лавочке сидели три тёмные фигуры. Бабушки, которые гуляют по ночам.

Грузная старуха обмахивала себя веткой каштана, старуха в очках дёргала спицами узлы пряжи, старуха в центре молча перебирала семечки.

«Грымзы», — зло подумала Инна, вспомнив, как вчера её ни за что обозвали шалавой.

«Облить их, что ли, холодной водой?».

Представив результат такого хулиганства, девушка захихикала. На самом деле она никогда не решилась бы на подобный поступок.

— Слыхали,— неожиданно отчётливо произнесла старуха с кондором, — Лёшку Талого подрезали.

— А то! — подтвердила старуха со спицами. — Дружки же его и подрезали. Восемь ножевых.

— В селезёнку, в почки, в печень-печёнушку прямо…

Казалось, женщины наслаждаются, перечисляя кошмарные подробности чужого несчастья. В голосе звучало нескрываемое удовольствие.

— Умер, как пёс, в подъезде, — приговаривала старуха с кондором. — Кровушкой истёк, холодненький, покойничек теперь, совсем покойничек…

Инна резко захлопнула ставни. И вновь в последний момент услышала:

— Шалава!
Настали долгожданные выходные. Погода стояла прекрасная, в окна лился запах цветущих растений. Инна выпорхнула из квартиры, напевая под нос незатейливую песенку. С утра ей позвонил Емельянинов, предложил показать Москву. Самое время презентовать шикарное синее платьице, привезённое с малой родины. Оно отлично сидело на ней, подчёркивая достоинства фигуры. А как соблазнительно обтягивало попку!

Крайне довольная собой, Инна стучала каблучками о ступеньки подъезда. Между вторым и третьим этажами цокающий ритм сбился. Она остановилась перед группой парней, рассевшихся на ступеньках и преградивших ей путь. Типичные завсегдатаи постсоветских подъездов, короткостриженные, худые, с криминальной мглой в глазах.

Сердце Инны застучало быстрее. Она ощутила на себе насмешливые, оценивающие и одновременно презрительные взгляды. Пожалела, что у платья такой глубокий вырез.

«Это просто малолетки, — подумала девушка. — Они ничего мне не сделают».

— Пропустите, — потребовала она.

Самый старший из парней, лет девятнадцати, ощерился желтозубой улыбкой. Он был по-своему красив, с нервными чертами лица и повадками волчонка. Их зрачки встретились. Глаза парня были задумчивыми и даже печальными, что контрастировало с его ухмылкой.

— Пропусти, — повторила она твёрдо.

— Никто не держит, — сказал он и махнул рукой, вали, мол.

На предплечье парня она разглядела синюю наколку: «Талый».

В памяти всплыли слова старух: «Лёшка Талый кровушкой истёк, покойничек теперь, совсем покойничек…»

Инна прошла сквозь строй парней. Они проводили её улюлюканьем и свистом. Только красивый мальчик с наколкой не свистел.

Выходные удались на славу, Вова Емельянинов оказался весёлым и остроумным собеседником и, судя по всему, отнюдь не бедным женихом. Для консультанта из супермаркета — очень небедным. Жаль, домой не позвал, да и она, вернувшись в Подмосковье, пожалела, что не пригласила его к себе. В чужой квартире, в чужом городе ей жутко захотелось ощутить на себе сильные мужские руки.

Всю ночь во дворе кто-то хрипло смеялся.

Началась рабочая неделя. Ежедневно её встречали во дворе деревянный чебурашка и три неизменные фигуры на лавочке.

Она старалась пройти мимо них быстро, но обрывки фраз всё равно доносились до её ушей. Это всегда были какие-нибудь гадости, мерзкие факты из чьих-то биографий, истории смертей.

— Маринка-то с пятого залетела от дагестанца…

— Он в своём Дагестане человека сбил, слыхали? В девяносто девятом сбил девочку и с места аварии сбежал, так его и не поймали. Долго ж она умирала, девочка эта, раздавленная по асфальту…

Ключи как назло выскальзывали из пальцев Инны, никак не попадая в кружок магнитного замка.

— Маринка не дура, инженерику сказала, что от него беременна, а он и клюнул.

И тут же совершенно новая информация:

— Умерла Маринка во время родов, слыхали? Порвалась вся…

И хотя Инна понимала, что всё это только сплетни отвратительных старух, возвращаться в съемную квартиру становилось ещё невыносимее. «Временно», — как мантру повторяла она и по ночам, проснувшись, подходила к окнам: сидят ли? Сидят. При свете луны, втроём.

Она не встречалась с троицей в дневное время. Даже когда в их дворе проходили похороны и собралось столько народа, сколько Инна не встречала во всём городке прежде, старух среди них не было.

«Почему же вы не явились на похороны?» — подумала Инна, скользнув глазами по процессии. — «Вы же так любите мертвецов…»

В гроб она посмотрела не из любопытства, а в тайне надеясь, что увидит в нём одну из старух.

Но в гробу лежал парень, с которым она столкнулась в подъезде неделю назад. Волчонок. Лёшка Талый.

По рукам девушки побежали мурашки.

«Это совпадение, — подумала она. — Так бывает. Парень вертелся в маргинальной среде, нет ничего удивительного, что он погиб, как старухи и предсказывали…»

Предсказывали…

«Нет ничего странного в том, что они говорили о теракте за день до теракта — в мире происходит столько взрывов…»

Инна нервно потёрла лицо рукой.

Она подумала, что нужно спросить, как именно погиб Талый, убедиться, что подробности смерти не совпадают с опередившими их сплетнями…

Спросить хотя бы у той девушки, что стоит в обнимку с мужчиной кавказской национальности…

Но она не спросила. Она пошла в квартиру, надеясь, что горячая ванна избавит её от дурных мыслей.

В следующую субботу они с Вовой целовались в арке перед нехорошей квартирой Булгакова, и он мял её груди и жарко сопел в шею.

— Ко мне нельзя, — сказал он. — У меня ремонт, живу у друга.

— Поехали ко мне, — тяжело дыша, произнесла она.
Этим вечером городок не показался ей ни опасным, ни зловещим. Всего-то надо было чувствовать мужское плечо, мужские губы под каждым неработающим фонарём.

— Вот там я живу.

Старух она увидела издалека. Горделиво выпрямила спину, подхватила спутника под локоть.

Старуха с кондором и старуха со спицами повернули к ним головы, лишь та, что сидела в центре, осталась привычно безучастной.

— Не здоровайся, — шёпотом предупредила Инна.

— С кем? — уточнил Вова, и тут же старуха с кондором сказала, обращаясь к своим товаркам:

— А это Вова Емеля в Москве без году неделя, врёт, что коренной москвич, а у самого долги и ВИЧ.

Слова прозвучали совершенно чётко в абсолютной тишине.

Инна ошарашено посмотрела на старух.

Те были заняты своими делами. Спицы подбирали чёрную пряжу, пальцы двигались в семечках, широкие каштановые листья хлопали в воздухе.

— Ты… ты слышал?

— Что, куколка?

Инна подняла глаза на Емельянинова.

Он спокойно улыбался ей. Нет, он не слышал. А может быть, и нечего было слышать…

— Мне, наверное, показалось… Та ужасная старуха прочитала стишок, и мне послышалось…

В горле Инны запершило, она не смогла договорить. Не смогла сказать: «Мне послышалось, что он про тебя».

Ведь в этом не было никакой логики. Бред. Безумие.

Он подтолкнул её к подъезду и полез целоваться на лестничной клетке. Она стояла, опустив руки по швам, плотно сжав губы.

— В чём дело?

Она попросила его уйти. Он хлопал ресницами и всё ещё улыбался. Она настаивала и плакала.

— Куда мне уходить? — спросил он.

Она лишь трясла головой и повторяла: «Уходи, я хочу побыть одна».

— Сука, — сказал он на прощание.

Она проснулась ночью от странного звука. Хлопанье — так хлопает по воздуху веер или что-то подобное. И ещё шорох, будто истерзанные артритом пальцы перебирают семечки, цепляя длинными ногтями дно коробки. И ещё лёгкое позвякивание, какое бывает, когда искривлённые спицы стучат друг о друга.

Инна распахнула глаза.

Они были здесь, в её комнате.

Они сидели прямо на изножье дивана, цепляясь задними лапами за поверхность, как могут сидеть лишь животные.

Старуха со спицами посмотрела на девушку хищно, из-за диоптрий казалось, что у неё восемь глаз разного размера. Обрамляющие её рот отростки-хелицеры зашевелились. С них капала густая ядовитая смола.

— Слыхали, — проворковала старуха, — Инка-шалава в Москву переехала. С тремя мужиками крутила, всех троих бросила.

— А то! — сказала, щёлкая изогнутым клювом, старуха с кондором. — Два аборта, а ей всё мало, ничему не учится.

Средняя молчала, низко опустив голову, лишь шуршали в семечках её лапки.

— У отца её рак, отец гниёт, — продолжала первая старуха, поглаживая ногощупальцами своё покрытое бородавками брюшко. — Она отца бросила, она на похороны к нему не приедет.

— Никого не любит, кроме себя, — подтвердила старуха с кондором. — Шалава…

— Ложь, ложь! — закричала Инна что было сил.

И проснулась.

По дороге на работу она сделала две покупки: дешёвенький MP3-плеер и газету с объявлениями. Квартира в Раменском стоила намного дороже той, что она снимала сейчас, но решение уже было принято. Она съедет отсюда, пока окончательно не сошла с ума. Здесь творится что-то странное, что-то, в чём не нужно разбираться, от чего следует бежать.

— Емельянинов про тебя слухи распускает, — сообщила ей напарница. — Что, мол, ты того, с приветом.

— Мне плевать, — отрезала она.

— Смотри, до начальства дойдёт, могут и уволить.

Инна задумалась и произнесла:

— А ты знала, что у него ВИЧ?

Три поп-хита сменились в её ушах, пока она шла от вокзала к своему двору.

«Он больше не мой, — напомнила она себе, — это последняя ночь здесь, завтра я буду жить в новом месте».

Она включила звук в плеере на полную громкость. Музыкальный блок сменила радиопередача.

— Привет, привет, привет! — загрохотал голосистый диджей. — Сегодня в студию мы пригласили троих прекрасных гостей. Вернее, гостий! Кто может знать о ситуации в России больше, чем те, кто старше самой России? Да что там России, они ровесницы планеты Цереры, а это, на секундочку, старше нашей луны! Поверьте, они лишились девственности, когда древние платформы ещё только собирались объединяться в материк Лавразию! Шучу-шучу, они до сих пор девственницы!

Не обращая внимания на словесный понос ведущего, Инна шагала по двору. Деревянный чебурашка проводил её безжизненным взглядом.

«Не смотреть в их сторону, — прошептала она про себя. — Ни за что не смотреть…»

И тут она услышала их голоса. Прямо из наушников, из радио, чёткие, перебивающие друг друга:

— Мор... Чума… язвы на трупиках, язвы и волдыри…

— Война, они опробовали новое оружие, мгновенно убивает яичники…

— А Алик из пятого задавил жену… расчленил в ванной… на глазах детей лобзиком… Соленья делал…

— Привёз жене шубу из заграницы, паук отложил яйца в её ушах…

— Автомобильная катастрофа… весь класс, как один…

— Заживо сгорел при запуске ракеты…

— В брачную ночь отравились газом…

— Рак…

— Саркома…

— Смерть…

Инна завизжала и сорвала с себя наушники. Они полетели на асфальт, словно свившиеся гадюки, с двумя капельками крови на динамиках. Лавочка стояла возле подъездных дверей, преграждая путь.

И они, конечно, были там: звенящие спицы, хлопающее опахало из каштановых листьев, шорох семечек. Глаза, которые срывают с тебя одежду, проникают под кожу извивающимися червями, смотрят, что у тебя там. И видят всё.

Инна бросилась прочь, не задумываясь, теряя туфли, во тьму, назад, подальше от них, на последнюю электричку, успеть, успеть, успеть… Старуха с кондором и старуха со спицами смотрели ей вслед, хмурясь.

А та, что сидела посредине, её звали Мать Крыса, открыла беззубый рот, и из него потоком хлынули косточки. В основном мелкие, но были и крупнее: осколки ключиц, кусочки черепов. Кости падали в картонную коробку, отскакивали на асфальт со стуком. Наконец поток иссяк. Старуха поднесла к лицу скрюченную руку и засунула пальцы себе в рот. Так глубоко, словно хотела пощупать желудок. Её тощее гусиное горло вспухло, кисть полностью исчезла за впавшими губами. Отыскав что-то внутри, женщина вытащила руку. Нити слюны тянулись за ней, в пальцах была зажата крошечная белая косточка.

Две другие старухи уважительно молчали, ожидая.

Некоторое время Мать Крыса обнюхивала находку. Её лицо, чёрное, как обгоревшая древесная кора, поднялось к ночному небу. Веки разлепились, укутанные в бельма глаза посмотрели в пустоту.

— Слышали, — сказала старуха, — Инку-шалаву собаки загрызли. Три чёрных суки. Изорвали в клочья и лицо ей поели, внутренности по всему пустырю разнесли. А у одной суки детки родились, и у щенка на боку пятно в виде крестика.

На том старуха устало обронила голову на грудь и зашелестела пальцами в коробке.

Старуха со спицами, многозначительно фыркнув, вернулась к вязанию, а та, что обмахивала себя веткой, задумчиво поглядела на небо.

Голая луна мерцала над крышами пятиэтажек. Ветер увёл стадо туч в сторону Москвы.

В школе я была отличницей и вот однажды мы писали изложение про природу
и животных, нужно было написать зайцы сидят в траве и прислушиваются к
каждому шороху....
Моей соседкой по парте была девочка из Украины, которая постоянно
говорила не слушают, а СЛУХАЮТ.
Вот я и написала ЗАЙЦЫ сидят в траве и прислухиваются к каждому
шороху....
На следующий день класс просто загибался, после обсуждения учителя наших
ошибок. Сама хохлушечка написала правильно... Банально, но смешно.

Перепились как-то два Новых русских, и давай бахвалиться, кто круче...
Один говорит:
- Взял я давеча всю свою братву на рыбалку. Ну, там типа, как
полагается, замутили шашлычок, тяпнули водочки - и за удочки. Только я
свою забросил - чувствую, в натуре, взяло !.. Я ее тянуть - ни в какую!
Я к братве - ну, ты знаешь, они у меня пацаны почетные, строгие, они
мне никогда ни в чем не отказывают. В общем тянули мы, тянули минут
сорок, и, ты представляешь, вытащили во-о-от такого осетра на восемь
метров!..
Второй:
- Ну ты, брателло, гонишь! Урежь осетра-то! Осетры самое большее -
на пять метров тянут, я сам читал...
- Да в натуре, я за базар отвечу. Я сам измерял, братва измеряла -
чисто восемь метров!..
- Не, ты гонишь... Давай лучше я тебе свою историю расскажу,
а осетра-то - урежь!..
Пошел я как-то на охоту, взял свою канадскую помповушечку (ну, ты
знаешь, такая лося наповал лупит). Иду. Слышу - сзади кусты трещат.
Оборачиваюсь - морда лосиная из кустов! Ну я ему БА-БАХ(!) в лобешник,
лось - с копыт... Ну, думаю, ништяк, лося завалил! Вдруг слышу - шаги.
Присматриваюсь - егерь, а у меня-то разрешения на отстрел нету... Ну я
и ему в запале БА-БАХ! В общем, и егеря уложил... Прислушиваюсь -
шорохи в кустах! Подхожу ближе - парень с девкой, интим, короче, там
у них. В общем, мокруха у меня пошла, а тут - свидетели... Ну, я и по
ним БА-БАХ! Вот, думаю, блин, а откуда они взялись-то ?! Смотрю дальше -
палатка стоит, туристы, мать их етить! Семь человек !.. Короче, и
туристов тоже... Потом поднимаю я глаза ... Мама дорогая !..
На косогоре стоит "Икарус" и сто пятьдесят человек из окон на меня
пялятся!!!
СЛУШАЙ, БРАТАН! ХРИСТОМ-БОГОМ ТЕБЯ МОЛЮ, УРЕЖЬ ТЫ СВОЕГО ОСЕТРА,
А ТО Я ЩАС ИХ ВСЕХ ПОРЕШУ!!!

Атеист прогуливался по лесу, восхищаясь природой. "Что за великолепные
деревья", думал он, "что за мощные реки, что за животные!".
Тут он услышал шорох в кустах и, обернувшись, увидел огромного гризли
в пару с лишним метров ростом, бросившегося на него.
Он побежал изо всех сил, но медведь был быстрее. Он оглядывался, и медведь
был все ближе и ближе. Его сердце стучало в висках. В конце концов он
поскользнулся. Оказавшись на спине, он увидел медведя прямо над собою,
протягивающего к нему левую лапу и занесшего правую для удара.

И тут атеист крикнул "О Боже!".
Время остановилось. Медведь замер. Лес был безмолвен. Яркий свет засиял
сверху и голос донесся с небес: "ТЫ! Который отрицал мое существование
все эти годы, кто учил других, что меня нет, и даже приписывал сотворение
мира космической случайности! Ожидаешь ли ты от меня помощи в твоей беде?
Должен ли я считать тебя уверовавшим?!!!"

Атеист посмотрел прямо в свет:"Было бы лицемерным с моей стороны считать
меня христианином ни с того, ни с сего. Но, возможно, Ты можешь обратить
в христианство медведя?"
"Очччень хорошо!" - сказал Голос.
Свет потух. Звуки леса опять стали слышны.
И медведь опустил правую лапу, потом сложил обе лапы вместе, склонил голову,
и промолвил:"Господи, благослови пищу мою, приемлемую мною ныне, и за которую
я истинно Тебе благодарен!!!!"

Мужик спит дома вдруг просыпается и слышит шорохи в саду, выглядывает а
там пацан яблоки рвет, ну мужик вылетает на улицу, хватает пацана за
яйца и поднимая его кричит :
- тебя как зовут ?
пацан молчит.
мужик сжимает яйца сильнее :
- еще раз повторяю тебя как зовут ?
пацан молчит.
мужик сжимает яйца пацану до посинения :
- ТТЕЕББЯЯ КАК ЗОВУТ ?
тут пацан говорит еле слышно :
- .. в.. а.. с.. я..
- а че раньше молчал ?
- глухонемой я
=)

Мужик-сторож охраняет яблоневый сад ночью. Вдруг - чу! Шорохи.
"Ну,-думает,- Яблоки кто-то ворует..." Выходит - точно: с ближайшей
яблони ноги свисают и мешок, и в тот мешок яблоки закатывают. Ну сторож
подошел тихонько и хвать промеж ног за яйца:
- Ты кто такой, откуда?
В ответ тишина...
Ну он сжал посильнее:
- Как зовут, где живешь, спрашиваю!
Тишина...
Сжал так, что аж по руке потекло:
- Имя, фамилия, отчество, где живешь! Отвечай быстро!!!
Сдавленный голос:
- Яков я...
Сторож:
- А чего молчишь!!!
Сдавленный голос:
- Немой я..

В украинскую глубинку, в совхоз "300 лет Полтавской битвы", по
распределению приезжает молодой специалист-зоолог из Киева. Его
встречает сам председатель:
- О, це гарно, це гарно. Такий специалист мени нужен. Будешь у нас в
совхозе главным зоологом. Зарплату положу в 200 рублей, дом построим, на
самой гарной дивчине женим - буде усе как у людей...
- Извините, но я не совсем зоолог...
- А хто ж ты?
- Зоофилолог...
- Хто? На кой ляд тебе сюды прислали? Мене ж специалист позарез нужен, а
ты...
- Подождите, подождите... Я Вам сейчас на примере объясню. Вот зайдем,
например, в коровник...
Зашли в коровник, а там корова мычит: "Мууууу..."
- Вот, товарищ председатель, знаете, что она сказала?
- Ни, не разумею... А шо?
- Она сказала, что вчера удой был 20 литров, а Вам отчитались только за
15 литров... Остальное доярки себе забрали.
Председатель грозно смотрит на доярок. Те - в краску:
- То было, было... Звиняйте, усе вернем... Не серчайте...
- Да я вас усих тут сгною, будете у мене от зари до захиду вкалывать!
Шоб через полчаса усе молоко вернули...
Вышли на улицу.
- А ну-ка, молодець, пийдем до свинарей...
Заходят в свинарник, а там свинья громко верещит:"Иииииии".
- Ну-ка, шо она говорит?
- Она говорит, что вчера принесла десять подсвинков, а Вам отчитались
только за 5, а остальных свинарки себе забрали...
Выяснили - правда. Председатель навел шороху и на радостях пригласил
специалиста к себе в хату горилки выпить.
Заходят на двор к Председателю, а там старая коза к забору привязана и
блеет жалобно: "Мееееее". Председатель спохватывается:
- Да ты ее не слухай, сынку... Це было тильки один раз, да и тот - по
пьяни...

Двое новых русских перепились и стали бахвалиться друг перед другом.
-Поехал я,значит,на рыбалку.Взял с собой "крышу",ну ты знаешь моих
братков-пацаны почетные,строгие.Ну приезжаем,шашлычок сварганили,выпили,
как водится,водочки,и за удочки.Ну я,блин,забрасываю-
взяло!Я давай тащить-не могу.Братва ко мне на помощь,ну ты же знаешь
моих братков-они мне ни в чем не отказывают.Тянули-тянули-целый час,
и ты не поверишь-вот такого осетра вытащили,на восемь метров!
-Ну это ты гонишь!
-Да я за базар отвечу!Я сам измерял,братва измеряла-восемь метров,в натуре!
-Не,братила,ты гонишь!Осетры самое большее пять метров тянут,я сам читал
Урежь осетра-то!
-Да я,в натуре,за базар отвечу!Хочешь,стрелу забьем?
-Да ладно,давай я лучше тебе свою историю расскажу.
Пошел я тут давеча на охоту.Взял с собой свою канадскую помповушку,ну ты
знаешь такие-бьют наповал.Иду по лесу,слышу-кусты трещат.Оборачиваюсь-
морда лосиная высовывается.Ну я ему в лобешник-бах-бах!Он прямо тут и
свалился копытами кверху.Ну,думаю,ништяк,лося завалил.Тут из-за дерева
егерь выходит,а у меня разрешения-то на отстрел нет.Ну я в запале и ему
в лобешник-бах-бах!Положил насмерть.Стою и слышу какие-то шорохи.Я в кусты,
а там парень с девчонкой-интим,короче.А мне деваться некуда-мокруха пошла,
а тут свидетели.Я по ним-бах-бах!Положил обоих.Потом думаю-а откуда они
взялись?Раздвигаю кусты-палатки стоят.Туристы,ети их мать.Что делать?
Бах-бах!Всех пострелял-пять человек!Отдышался,гляжу вверх-мама дорогая-
на косогоре"Икарус"стоит с пассажирами.И все на меня из окон пялятся.
Сто пятьдесят человек!!!Я тебя Христом богом прошу-
урежь осетра,а то я их всех сейчас в расход пущу!!!

Алексей из Екатеринбурга.

Комната в женском общежитии. Девченка забегает и громко кричит:"Девки
быстро снимайте трусы! Парни в гости идут!
Шорох юбок. Дуры! с веревки...

Пограничник с собакой идет вдоль границы. Шорох в кустах. Пограничник -
собаке:
- Иди посмотри, что там такое.
- Пошел ты!.. Я и отсюда могу погавкать.

(з. п. у О)

Один чувак занимался в Африке исследованиями. Однажды умываясь у реки,
он услышал шорох. Обернулся и видит- к нему подбираются негры людоедской
внешности. Он сказал про себя: "Ну все, пи@#ец". И тут раздался громовой
голос: "Еще нет, сын мой! У тебя под ногами большой камень. Возьми его
и ударь вождя по голове!"
Чувак так и поступил. Когда вождь упал с раскроенным черепом, опять раздался
голос с неба: "Вот теперь точно пи@#ец".

Армен

Растут рядышком мухомор и подберезовик. И вот слышат они приближающийся
шорох опавшей листвы - грибник идет.
Мухомор (ехидно): "Та-ак, сейчас кого-то ножичком почикают!"
Подберезовик (злорадно): "Ага, а кто-то щас кованым сапогом по еблищу
схлопочет!"

Андрюха Кислый