Белый налив.
Деда, деда... уже семь лет не могу к тебе приехать, прости.
Помню - на девятое садились вы с мужиками за стол у нас во дворе, под "белым наливом", хлеба горячего с хлебозавода ба принесет, закуска, холодец почему-то. Всегда все цвело, тепло было, собаки крутились, курица домашняя - на соли, с корочкой, в грубе доходила.
Пили крепко. Гармошку ты даже не доставал, песен никто не горланил - а Донбасс, кстати, всегда много пел, да таких песен, что и не знали больше нигде... но не тогда, не девятого мая.
Пили, говорили, курили много, ба молчала, женщины собирались на кухне и что-то обсуждали. Не торопились - сидели допоздна, я зевал ужасно, спать хотелось, потом залезал на твою сторону кровати и там прятался в одеяле. Ты приходил, покачиваясь, долго настраивал это древнее радио, ловил какую-то станцию, слушал старую музыку, кивая в такт и не в такт. Потом подымал меня, легко, все таки забойщиком в шахте начинал, шо тебе мои десять кэгэ... относил на мою пружинную койку, укрывал, и потом долго курил в форточку.
Ба молчала. Не торопила. Кошка Ночка ходила по комнате, чем-то шуршала, потом залезала на меня, и мы в обнимку засыпали, вместе со всем Донбассом восьмидесятых.
Никто у нас, на Химике, не праздновал, не шагал, не надевал наград. Далеко, в центре Горловки был салют, и я дико жалел, что не видел его - эх, деда, что ж ты мне не рассказывал, как на самом деле бьют пушки, а?
Ты умер, и на кладбище, куда мне хода уже семь лет нема - были те же мужики. Так же одетые, так же молча, и ба тоже молчала. Не торопила. Потом на поминках было... также? День, когда тебя опустили в могилу - был точь-в-точь как это долбанное девятое мая.
Эх, деда. Ты не поверишь, с кем мы теперь воюем. Но я только сейчас понял, девятое - это не праздник.
Это поминки. Под "белым наливом".
(с)