Вечер, жарко, мы на пляже. Хоть еще совсем не поздно, так, примерно
девять тридцать, но народу стало меньше, и местами на песочке образуются
поляны – уже многие свалили. На одной такой поляне, очень близко к срезу
моря, на подстилочке тряпичной, развалясь, храпит мужчина в длинных
шортах и рубашке. Разбросав большие ноги, дрыхнет в позе неудобной,
только крестик золотится, яркой искоркой сияет под лучом последним
солнца. А рукой, поросшей рыжим, жестким волосом верблюжьим, мужичок
накрыл остатки пикника: как знак свободы здесь торчит бутыль большая,
двухлитровая, от пива и еще мерзавчик рядом от текилы огнеструйной.
"Отдыхает славный парень - видно, много потрудился. Пусть поспит – ему
не страшно, не замерзнет мирный пахарь", - улыбается прохожий и себе
проходит мимо.
Но с другого бока тела, тела вязкого, хмельного, вдруг улыбка пропадает,
начинает беспокойно головой вертеть прохожий. Здесь, прикрытый жирным
телом беззаботного папаши, целый ряд машинок собран: грузовик с большим
солдатом, полицейская машина, ярко-желтый экскаватор и огромный красный
трактор с голубым как лен прицепом. В ряд стоят машины гордо, а вокруг –
песчаный город: ямы, горы и траншеи вырыты в песочке пляжном, значит,
долго ковырялся здесь владелец автобазы, прежде чем, устав, поставил "в
гараже" свои машины. На большой горе песочной, как звезда на башне
Спасской, гордо водружен сандалий (где второй, увы, не видно).
Вечер, море тише плещет, скоро опустеют пляжи. Как опустится на берег с
ветерком ночная сырость, наш гуляка пробудится. Пробудится, оглянется...
Не хотел бы я быть рядом, уж и так сжимает горло и слеза дрожит на
веках.