Мы были в гарнизонном карауле в Горьком.
С одной стороны это какое-то разнообразие от курсантского быта, а с
другой, и очень серьезной стороны, это нудная, недосыпная, холодная, а
часто и грязнорабочая служба.
А командиры взводов - молоденькие лейтенанты - которые заступали
начальниками этих караулов во главе своих подразделений, испытывали
откровенный страх. Потому что комендант гарнизона их за людей не считал.
Он, благо его кабинет был рядом с караульным помещением, заходил с
проверками не один раз на дню, и с удовольствием находил, за что
упрятать начкара после сдачи караула в офицерскую камеру гауптвахты.
Гауптвахта располагалась здесь же, где и караулка, - в старинном здании
кремля, в полуподвальном помещении с высоченными сводчатыми потолками.
И нередко бывало так, что взвод, сдав караул, уезжает, а начкар остается
на губе на три или пять суток.
Сами-то эти сутки для офицера беда не большая. Беда в том, что запись о
таком взыскании намертво ложится в его офицерскую карточку и неизбежно
отсрочит присвоение ему следующего звания.
В тот раз комендант гарнизона зашел утром, прошелся по коридорам
караульного помещения и гауптвахты, и сказал сопровождавшему его нашему
взводному: «Что-то грязновато тут у тебя. Смотри, останешься…»
Сразу после его ухода, наш взводный – лейтенант Кульгускин Алексей
Алексеевич – поднял в ружье весь состав караула, приказал выводным
вывести из камер содержащихся там солдат и сержантов, и объявил
генеральную уборку.
Времени у него оставалось очень мало. Было уже начало девятого, а в
девять выводные должны были увести арестованных на работу. И сразу после
этого комендант мог придти с повторной проверкой.
И вот, арестованные, вперемешку с караульными драят тряпками, а кому
тряпок не хватило, собственными портянками, полы и стены. А взводный наш
нервно бегает, поторапливает нас и нервно курит одну за одной.
То есть прикуривает следующую сигарету от бычка предыдущей.
Дело усугублялось тем, что в помещениях караулки и гауптвахты в те дни
производился ремонт. Поэтому к обычной грязи и пыли добавились еще и
краска с побелкой.
Одна из камер была отдана малярам под кладовку. Дверь ее была открыта, и
видно было сложенные там банки, бочки, ведра, кисти на длинных палках и
еще что-то.
Кульгускин, на ходу прикурив очередную сигарету, бросил бычок в открытую
дверь этой кладовки.
Это так выглядело – он быстро идет, проходя мимо этого дверного проема,
швыряет туда бычок, минует его, а за его спиной с легким звуком «пых» из
камеры в коридор каким-то куском вываливается пламя размером, как раз, с
этот дверной проем.
И все это возле меня! И огнетушители рядом висят на стене! Вы
представляете, какая удача!
Первая и единственная мысль, которая у меня была, это «За умелые
действия при пожаре в караульном помещении, курсанту Гладкову объявить
внеочередное увольнение!»
Это я надеялся такой приказ на следующее утро услышать перед строем
роты. Ну, или перед строем взвода. Это не важно. Главное, что в
увольнение.
Сильной была только первая вспышка пламени. Большая часть кислорода в
кладовке при этом израсходовалась, и теперь пламя лениво колыхалось над
банками и ведрами. Пары нитрокраски смешанные с воздухом создали такую
взрывоопасную смесь.
Отчетливо помню взводного стоявшего с разинутым ртом, а с нижней губы
его свисала длинная дымящаяся сигарета.
Мысли о грядущем поощрении не помешали мне сорвать со стены пенный
огнетушитель и привести его в действие.
Рядом и одновременно со мной, то же самое делал один из арестованных.
В два огнетушителя мы моментально погасили пламя.
Полагаю, что этот арестованный в те мгновения думал о «снятии ранее
наложенного взыскания». То есть об освобождении из-под ареста.
Кульгускин подхватил сигарету, и вытер пот со лба. Сказал нам:
- Молодцы!
Потом поднял глаза вверх и ахнул.
Я же говорил, что там были высокие потолки. Метров пять, или шесть,
наверное.
Никто никогда не обметал с них паутину. Ее просто не было видно. А
теперь вся она была вычернена копотью от сгоревшей нитрокраски. А
комендант зайдет вот-вот. И за арестованными уже приехали, чтобы на
работы их развозить.
Мы таскали тяжелые столы, залезали на них, потом друг другу на плечи. И
к приходу коменданта было все в порядке. Взводный вернулся в училище
вместе с нами.
На следующий день у него был отгул за эти сутки в карауле и поощрения
мне не объявляли. Потом еще пару дней я на каждом построении ждал, что
вот сейчас, вот-вот.
А потом понял, что не может взводный меня поощрить за пожар, которого не
было.
Ведь весь состав караула, и его начальник тоже, несли службу по уставу,
и соответственно никакого пожара просто возникнуть не могло.
Было, конечно чувство обиды, ну или несправедливости.
Но сейчас я понимаю, что это глупо. Ведь мы сдали караул и уехали.
А тот парень, что тушил вместе со мной, там, на губе остался.