В феврале восемьдесят третьего года меня и Женьку Суханова отчислили из
ГВВСКУ одним приказом.
Меня - за нежелание учиться, а его – за недисциплинированность.
Не знаю, как сейчас, а в те годы, практически любое отчисление означало
– «за нежелание…». Потому что, если курсант хотел остаться в училище,
ему прощали практически все.
Мы с Женькой, не были знакомы до этого дня.
Ему, так же, как и мне, в то утро сказали, что приказ об отчислении
наконец-то доставлен из штаба округа, и чтобы он срочно пришивал на
шинель солдатские погоны вместо курсантских.
Воинские перевозочные документы были выписаны на двоих.
Его взводный и мой разыграли в «Камень-ножницы-бумага» кому из них
переться с нами в Горький, чтобы посадить нас на поезд до Усть-Кута,
откуда мы самолетом полетим в Тикси.
Мой Алексей Алексеич проиграл.
На Горьковском ж/д вокзале мы узнали, что вагон, в котором мы без
пересадок можем доехать до Усть-Кута отправляется через шесть часов.
Зато поезд-экспресс в Киров, где мы можем подождать этот самый вагон,
уходит через час.
Взводному-то надо было быстрее отправить нас из Горького, чтобы он мог
домой пораньше вернуться.
Он и посадил нас в этот экспресс.
Там я узнал от Женьки, что он родом с севера Кировской области. Что
командир батальона не отпустил его в отпуск. Что он – Женька – хочет
заехать домой, навестить мать. Потому что хрен знает, когда мы вернемся
из Тикси.
Кроме того, из писем он знает, что снегу у них в этом году выпало, как
всегда, много. И если его не сбросить с крыши, то дом их может и
развалиться.
А, поскольку, перевозочные документы выписаны на двоих, то без моего
согласия Женька не может отклониться от маршрута и заехать домой.
По советским законам мы собирались совершить самовольную отлучку, за
которую, нам грозило направление в дисциплинарный батальон на срок от
трех месяцев, до двух лет. Но, на практике, это чаще наказывалось
десятисуточным содержанием на гауптвахте.
Конечно, чувство товарищества, и склонность к приключениям не позволили
мне лишить Женьку встречи с мамой.
Почтово-пассажирский поезд вез нас до Женькиного леспромхозовского
поселка почти сутки.
Мама Женькина, конечно, была нам рада.
Она работала буфетчицей на станции. Поэтому и в те дефицитные времена на
столе оказались шпроты, копченая колбаса, шоколадные конфеты и еще
какие-то вкусности.
За столом Женька узнал у матери, кто из его одноклассников сейчас в
поселке. Вообще-то, в деревнях молодежь не задерживалась ведь.
Оказалось, что Света, Лена и Сережа как раз сейчас здесь, на каникулах.
Мой товарищ деловито поинтересовался у мамы, целки ли эти девушки.
Я был поражен, что с человек может обсуждать такие вопросы с мамой, но,
решив, что, видимо, в сельской глубинке нравы проще и естественнее,
скрыл свое удивление.
Зинаида Николаевна ответила, что про Лену ничего не может сказать, а
Света очень плакала, когда геодезисты уезжали. Тут, дескать,
геодезическая партия летом было с месяц, так Света подружилась с одним
пареньком. И, когда он потом уезжал, очень плакала.
Женька сразу объявил, что сейчас сходим, пригласим Серегу и девчонок на
вечер в гости, а потом он полезет на крышу снег сбрасывать. Только
теперь я обратил внимание, что потолки в домике прогнулись, и подперты
шестами.
Прошлись по поселку. Зашли к этому Сереже и к девчонкам. Женька меня
познакомил со всеми, и пригласил их в гости.
По пути Женька предупредил меня, что Света – его, а на счет Лены, я, как
хочу.
Я удивился его выбору.
Потому что Лена мне показалась гораздо красивее. Такой я себе Ассоль
представлял.
Снегом на крыше он хотел один заниматься, но я настоял на своем участии.
Пришлось ему взять у соседей для меня такую же деревянную лопату, как и
та, что была у него.
Но он зря это сделал, потому что я ее сразу же сломал.
Вечером мы сидели впятером за столом, выпивали, закусывали, болтали о
всяком разном.
Они наперебой вспоминали всякие школьные истории, втягивали меня в
разговор, чтобы я не чувствовал себя чужим.
Женька сидел рядом со Светой, ухаживал за ней, норовил приобнять,
выпивал с ней на брудершафт.
Лена сидела между мной и Сергеем.
Я, захмелев, обнял ее за талию, и склонил голову на ее плечо.
Она не выразила недовольство по этому поводу. Но мне что-то мешало.
Неровное какое-то плечо было. Посмотрел – оказывается, Сергей, с другой
стороны, ее за плечи обнял. И я щекой на его руки касался.
Около полуночи девушки стали собираться.
Зинаида Николаевна уже спала.
Мы с Сергеем пошли провожать Лену, а Женька со Светой что-то
замешкались. Мы не стали их ждать.
Как-то так получилось, что мы с Леной сначала проводили Сергея, а потом
бродили по селу. Болтали о чем-то. Я читал ей стихи, показывал
созвездия, которые знал, а одну звезду даже подарил. Я уже и раньше,
случалось, дарил эту звезду, и потом тоже. Целовались.
Все было прекрасно, я уже приглядывался к банькам, которые там имелись
на задах почти каждого двора, и предложил Лене осмотреть одну из них
изнутри.
Мешало мне одно обстоятельство.
Никто из нас за весь вечер не выходил пописать.
Пуританские такие времена были, или мы были так неправильно воспитаны,
что стеснялись этого.
Я уже не знал, чего мне больше хочется – завалиться с этой замечательной
девушкой в каком-нибудь подходящем местечке, или поскорее расстаться с
ней, чтобы, может быть, написать длинное признание в любви желтой струей
на сугробе.
Лена наверное испытывала то же самое.
Наконец она сказала, что вот он, ее дом, что уже поздно, что родители ее
до одиннадцати отпустили, а уже полпервого, и все-все-все, и больше
ни-ни.
Я уже и не очень ее уговаривал, дождался, когда за ней захлопнется
дверь, и с облегчением вытопил широкую и глубокую желтую лунку в
сугробе.
- Весне помогаю, - подумал я, и скромно загреб желтизну снегом.
Вернувшись к Сухановым, я увидел, что Женька и Зинаида Николаевна очень
серьезно обсуждают неожиданно возникшую проблему.
Оказывается, вскоре после того, как я, Лена и Сергей ушли, к ним
нагрянули Светины родители, и сняли Женьку со своей дочери.
Это создает некоторые проблемы для Зинаиды Николаевны.
Потому что Женька сейчас уедет служить, а потом, может, где-нибудь в
городе и пристроится, а его маме здесь жить.
Да и он тоже будет же приезжать сюда.
Нехорошо это – соблазнил девушку и уехал.
Поэтому завтра Женька идет свататься, а сватом, естественно, буду я.
Я испугался. Дескать, не знаю, не умею, не могу… Но Женька сказал, что
утро вечера мудренее и мы разошлись по постелям.
Утром он меня учил, - Чего, там мудреного, у вас товар, у нас купец…
Но, видя, что я в полнейшей растерянности, велел выпить полстакана
водки, и сказал, что разговор будет вести сам.
Светины родители даже не изображали радость по поводу нашего визита.
Церемония сватовства прошла ускоренным темпом. Мы с будущим Женькиным
тестем выпили принесенную с собой бутылку водки, поговорили о том, что,
раз уж так случилось, конечно, им надо пожениться, но сделать это,
естественно, надо, когда Женька отслужит, а Света отучится.
Свету к нам не выпустили, от себя выпивку они не выставили, и,
отговорившись хозяйственными делами, отправили нас восвояси.
Вечером Женька еще раз сходил к ним, надеясь, что если они со Светой
теперь жених с невестой, то его с нее уже не снимут, но, опять-таки,
увидеться им не позволили.
Наутро мы уже тряслись в том же почтово-пассажирском по направлению к
Кирову.
Через десять дней мы были в Тикси и докладывали начальнику штаба части,
что опоздали с прибытием, потому что в Якутске не было билетов на
самолет (наполовину правда), отменялись рейсы из-за пурги (наполовину
правда), что подтвердить свои слова не можем, потому что дверь военного
коменданта якутского аэропорта всегда закрыта, и к ней даже дорожка в
сугробе не протоптана (правда), а билеты, подтверждающие наши слова, мы
где-то потеряли (порвали, и выкинули, конечно).
Начальник штаба отругал нас за халатность, допущенную при хранении
финансовых документов, и направил нас в разные роты.
Виделись мы редко.
Его переписка со Светой скоро заглохла, ненужная ни ей, ни ему.
Демобилизовался он весной восемьдесят четвертого и больше я о нем ничего
не знаю.
Такую вот историю напомнил мне разговор на форуме о том, как кто-то
очень хотел писать.