Достоевский Федор Михайлович. Дневник писателя. Сентябрь - декабрь 1877
года.
"... по внутреннему убеждению моему, самому полному и непреодолимому -
не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников,
завистников,
клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть
только их Россия освободит, а Европа согласится признать их
освобожденными!
И пусть не возражают мне, не оспаривают, не кричат на меня, что я
преувеличиваю и что я ненавистник славян! Я, напротив, очень люблю
славян, но я и защищаться не буду, потому что знаю, что все точно так
именно сбудется, как я говорю, и не по низкому, неблагодарному, будто
бы, характеру славян, совсем нет, - у них характер в этом смысле как у
всех, - а именно потому, что такие вещи на свете иначе и происходить не
могут.
Начнут же они, по освобождении, свою новую жизнь, повторяю, именно с
того, что выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, например,
ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских
держав будет и Россия, но они именно в защиту от России это и сделают.
Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух,
объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею
благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись
при заключении мира вмешательством европейского концерта, а не вмешайся
Европа, так Россия проглотила бы их тотчас же, "имея в виду расширение
границ и основание великой Всеславянской империи на порабощении славян
жадному, хитрому и варварскому великорусскому племени".
Может быть, целое столетие, или еще более, они будут беспрерывно
трепетать за свою свободу и бояться властолюбия России; они будут
заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию,
сплетничать на нее и интриговать против нее.
О, я не говорю про отдельные лица: будут такие, которые поймут, что
значила, значит и будет значить Россия для них всегда. Но люди эти,
особенно вначале, явятся в таком жалком меньшинстве, что будут
подвергаться насмешкам, ненависти и даже политическому гонению.
Особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на
весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей
европейской культуре, тогда как Россия - страна варварская, мрачный
северный колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник
европейской цивилизации.
У них, конечно, явятся, с самого начала, конституционное управление,
парламенты, ответственные министры, ораторы, речи. Их будет это
чрезвычайно утешать и восхищать. Они будут в упоении, читая о себе в
парижских и в лондонских газетах телеграммы, извещающие весь мир, что
после долгой парламентской бури пало наконец министерство в (... страну
по вкусу...) и составилось новое из либерального большинства и что
какой-нибудь ихний (... фамилию по вкусу...) согласился наконец принять
портфель президента совета министров.
России надо серьезно приготовиться к тому, что все эти освобожденные
славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся
европейскими формами, политическими и социальными, и таким образом
должны будут пережить целый и длинный период европеизма прежде, чем
постигнуть хоть что-нибудь в своем славянском значении и в своем особом
славянском призвании в среде человечества.
Между собой эти землицы будут вечно ссориться, вечно друг другу
завидовать и друг против друга интриговать. Разумеется, в минуту
какой-нибудь серьезной беды они все непременно обратятся к России за
помощью. Как ни будут они ненавистничать, сплетничать и клеветать на нас
Европе, заигрывая с
нею и уверяя ее в любви, но чувствовать-то они всегда будут инстинктивно
(конечно, в минуту беды, а не раньше), что Европа естественный враг их
единству, была им и всегда останется, а что если они существуют на
свете, то, конечно, потому, что стоит огромный магнит - Россия, которая,
неодолимо притягивая их всех к себе, тем сдерживает их целость и
единство...."