Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Ehrekrieger
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Годах этак в 70-х обратился вдруг ко мне на эскалаторе метро поддатый немолодой работяга. Несколько раз выматерившись для разминки, сообщил, что перевидал он за свою жизнь сотни начальников, и все как один были говном. Теперь уж я и сам в его возрасте, и должен сказать, что да, редко, более того - прямо-таки крайне редко становится начальником хороший человек. Ну, и ладно, сам-то я в начальство никогда не стремился. Более того, всячески этого избегал. Но однажды всё же чуть не вляпался.
В молодости работал в рыбохозяйственном институте. Лабораторией нашей руководила омерзительнейшая бабища, здоровенная и разнузданная. И от природы-то наглая, но доведённая своими бесстыжими холуями до совсем уже крайней степени самодовольства и охренения. И вот началась в стране такая компания - снимать пенсионеров с руководящих должностей. А была она уже крепко пенсионного возраста, очень тряслась за своё место и всех маниакально подозревала в подсиживании.
И придумала она со страху хитрый план - фиктивно замениться неким местоблюстителем, кем-то помоложе, использовать его как марионетку, а самой по-прежнему куражиться, всех гонять и, самое-то главное, лично контролировать тсзть финансовые потоки. А там дальше видно будет... Меня она очень не любила - ну никак не вписывался я в её холуйское окружение. Но по формальным признакам - на такое вроде больше всех подходил. Так что пересилила она себя, вызвала меня в свой кабинет, и произошёл у нас такой короткий разговор:
- Володя! Вот Вы говорите, что административная работа Вас не интересует. Так вот. Если вдруг... Если, я сказала!!! (теряя самоконтроль, багровея, глядя с ненавистью). Ну если.... (с трудом овладевая собой) вдруг! Вдруг! Сделают Вам предложение... Ну это... В общем... (через силу) Ну возглавить лабораторию вместо меня! То Вы не отказывайтесь! Поняли? Не-от-ка-зы-вай-тесь! Так надо! И не бойтесь - я буду говорить Вам, что надо делать. Не оставлю без совета. Ясно? Не откажетесь?
- Ну, хорошо... Не откажусь.
- (Багровея, задыхаясь, срываясь на крик) ЧТООО??!!! Как это не откажешься??!! Агааа!! Подсидеть меня решил??!!! ААААА!!!!
Когда ректор вуза, в котором мне когда-то довелось работать, ещё только раскручивался, пробавлялся он перманентным ремонтом во всём этом институте. Заказывались материалы и работы строительной фирме, которой, как говорят, его жена заправляла. Поэтому ремонт наш пассионарий вёл постоянно и везде. У него была даже кликуха "ремонтфюрер". Закончив ремонтировать какой-либо корпус, этаж, коридор, его немедленно снова обдирали, громили - и принимались отделывать заново. День сурка.
Мы над этим всячески прикалывались на институтском форуме, пока его не подвергли такому же "ремонту" и не сделали насквозь простреливе... то есть жёстко модерируемым. И вот одна молодая преподша вступилась за ремонтфюрера. Она написала: эх, вы, да Вы же не цените то, что имеете. Посудите сами. Толпы диких ремонтярников циркулируют по вузу, постоянно его громят и курочат. А наш их мужественно терпит. Держит их в периметре. Это ж ведь такое испытание человек на себя взял добровольно. Да если б не он, они бы небось по всему Питеру разбрелись - и живо его точно так же разворотили. А так они хоть изолированы...
Доверчивый человек в компании – это большой для неё соблазн. А для молодёжной компании – и вовсе непреодолимый. В детстве и юности моей был у нас в компании такой парень, Андрюхой звали. Верил он абсолютно всему, если говорилось это с серьёзными рожами. И никакой предыдущий опыт его от этого отвратить не мог. Соответственно, изощрялись мы, как могли.
_____
Будучи школьниками, занимались мы во Дворце пионеров в клубе биологов. Хорошо там было дело поставлено. Например, летом ездили мы в экспедиции в разные заповедники. Однажды оказались в Черноморском, в степях Херсонской губернии. И вот идём как-то по выжженной солнцем степи, растянулись колонной. Жарко, устали все, плетёмся медленно, вяло беседуем. Андрюха, как самый хилый, последним плетётся. А мы треплемся с начальником партии (я у него заместителем по научной работе числился – всё было по-взрослому). Командир, косясь на Андрюху, затевает стёб, обращается ко мне:
– Слышь, а тут Степные Медведи есть?
Отвечаю: конечно, мол, тут они и должны как раз быть, заповедник же.
Андрюха вяло сопротивляется троллингу:
– Да ладно вам гнать-то... Нет таких медведей вовсе.
Вся группа довольно правдоподобно удивляется наперебой. – Да ты что, совсем за литературой не следишь? – Эх, ты... а ещё на биофак собираешься. – Не так давно это вид описан, эндемики этого заповедника. – Встречаются редко. – Прячутcя ловко. – А кровожаааадныыыееее... А свиреееепыеееее... Это что-то.
Под таким напором Андрюха постепенно ведётся. Пугается. Но вида старается не показать. А мы продолжаем своё: – На людей нападает, гад. Человечинку сильно любит. – Ага! Вот если, к примеру, колонна какая идёт, так он непременно – следом, а потом подкрадывается сзади, бац! - глушит последнего лапой и утаскивает.
Несмотря на жару и усталость, Андрюха вдруг активизируется. Обливаясь потом, перебегает в начало колонны, обгоняет начальника, угрюмо становится первым. А мы продолжаем травить. – Ну да. Или же на первого в колонне. Ему ж пофиг, с какой стороны, лишь бы крайнего ухватить.
Андрюха кидается назад, распихивает всех плечами, забивается в середину, затравленно озирается. Кто-то не выдерживает, давится и хрюкает первым. Всеобщий ржач...
______
Собрались как-то поехать компанией в Сосново. Встреча назначена на Финляндском вокзале, в здании. Мы с двумя корешами появляемся первыми, коротаем время, проходим к перронам. Смотрим – на Сосновское направление ждёт посадки на электричку морская пехота. Много, около роты. С оружием, с выкладкой. Покрутились мы, поглазели, пошли обратно. Очередная гнусная идея созрела мгновенно, деталями обросла минуты за две. Ждём. Подтягиваются остальные. А вот и Андрюха. Все в сборе. Начинаем травить.
– Даже не знаем, ехать ли туда. Дед Игнат-то ещё бушует. Не замочил бы нас.
Народу такое не впервой. Кто позже подошёл и не в теме, те сперва удивлённо смотрят, но затем живо соображают, что к чему, на ходу cхватывают. Сперва молчат и слушают, а потом и подыгрывают. А пока тему развиваем мы, зачинщики.
– Да, кучу народа уже завалил, передавали сегодня, так и нет на него управы никакой.
Андрюха настороженно интересуется – что за дед-Игнат-то такой?
Возмущению нашему нет предела. Кто не в теме, помогают эмоционально – матерятся, издают изумлённые возгласы, переглядываются – как же так, мол, можно, про деда Игната – и не знать?
Объясняем, что дед Игнат, живущий в Сосново – феномен, невероятный долгожитель, последний живой участник Куликовской битвы и всех последующих знаменательных событий отечественной истории. Отличается редкостной физической силой, исключительным здоровьем и, вероятно, вообще бессмертен. Но о нём только в специальной литературе пишут, стараются зря не афишировать, чтобы зазря общественность не будоражить. Так-то он ничего, миролюбивый. Считался безопасным.
Но вот, говорят, на днях вдруг взбесился – осерчал, завёлся с чего-то. Да так, что всем соседям навалял. Но не угомонился на этом, а только распалился ещё пуще, частично перебил, а частично просто сильно отметелил почти всех жителей не только Сосново, но и окрестных посёлков. И никакого сладу с ним нет – ментов всех разметал, воинские части окрестные на него бросили – так они их все одной левой уконтрапупил. В Сосново – чрезвычайное положение, туда со всего гарнизона войска перебрасывают, десант – с воздуха, а морпехов пока электричками возят. Вот-вот всеобщую мобилизацию объявят.
Андрюха отсмеялся, говорит – дааа, ну и мастера вы баланду травить, опять же всё вы мне врёте, гады.
А мы и не возражаем – брехня, конечно, быть такого не может! Да только мы-то что, мы ж только слухи повторяем – кто-то их понапрасну распускает, зря только весь Ленинград взбудоражил.
С этим словами мы, значится, выходим из вокзала. И видим на перроне с табличкой "Сосново" всю эту морпеховскую роту. Немая сцена. Наши, до кого дошло наконец, в чём прикол, стоят, губы кусают, чтобы не заржать. А Андрюха серьёзно так осмотрел всё это, нахмурился и говорит:
– О, мужики, я же и забыл совсем. Я с вами поехать не могу. У меня ж дело срочное!
Когда я увольнялся из моего последнего вуза, меня не хотели отпускать. Из предпоследнего - как оказалось, просто криминального - выгнали, грозя физической расправой. А из последнего - наоборот: а вот не отпустим, и всё тут. Приятно, конечно, что тебя ценят. Но уволиться-то как-то надо было! Меня уж в другом месте ждали... А я, чтобы никого не обижать, причиной увольнения назвал состояние здоровья. Да и то сказать: почти не соврал, уже не выдерживало оно такого ритма деятельности - запарной, нелепой, суетной, по большей части лишённой какой-либо отдачи и практического смысла.
И вот вызывают нас к проректору - декана, заведующего кафедрой и меня. И начинает вдруг проректор прессовать моё начальство - как, мол, посмели допустить, что профессор уходит, вот я вас вздрючу-то, почему не создали условий и т.д.
Здрассьти. Хорошенькое дело! Да они-то тут причём? Оба, кстати, нормальные умные мужики, хорошо с ними работалось. Причём тут они, а? Не понимаю. Это они, что ли, зарплаты преподам грошовые установили, опустили нас в обществе ниже плинтуса, всё образование загнобили, любых дебилов в вузы принимать заставили? Не они! А вздрючить теперь, стало быть, надо их, раз препод увольняется. Логично.
Ну, я их защищать сунулся - но легенду свою притом держу, говорю, они же не виноваты, что у меня здоровьице попортилось. За что же их наказывать? А завкаф стоит с такой понурой, как бы виноватой физиономией и даже тихонько поддакивает - эх, да, мол, недоглядели мы, не уберегли человека, условий не создали... Пожилой он, опытный, знает, что спорить тут бесполезно. А я, значит, всё заступаюсь, на здоровье шаткое своё напираю... И вдруг тихонько шепчет мне завкаф хитрым озорным тоном, который с убитым видом его ну никак не сочетается:
- Слышь, а слабо тебе щас тэк ррраз - глазки закатить, на ковёр упасть и задёргаться? Сразу же поверят. А если ещё и пену пустишь - ну ваще отлично, нас тут же отсюда выставят, и делу конец.
Один наш приходящий профессор-полуставочник отличался редкой скаредностью. Однажды решил проставиться по поводу своего дня рождения. На весь довольно большой коллектив кафедры принёс пару бутылок водки, несколько соленых огурцов и банку винегрета. Чтобы накрыть на стол, обратился за помощью к секретарше. Просьбу эту облёк в слова, которые потом надолго стали кафедральным присловьем:
- Только ты сервируй так, чтобы было красиво и изобильно.
Уже значительно позже моего изгнания из одного рыбохозяйственного института, где проработал довольно долго, рассказала знакомая и коллега, как пришла по какому-то делу в мою бывшую лабораторию. Собственно, к тому времени назвать этот коллектив "лабораторией", не погрешив против очевидной истины, было уже никак нельзя. Какая уж там лаборатория, ведь само слово это – от laboro, "работаю". А работой давно уж и не пахло. "Чистки", проведённые паранойяльной заведующей, исторгли оттуда напрочь всё мало-мальски дееспособное. В первую очередь - мужиков. Во вторую - вменяемых женщин. В итоге осталось лишь несколько пожилых кумушек-приживалок, совершенно потерявших (а то и никогда не имевших) лицо и погрязших в самом низкопробном и откровенном холуйстве.
И вот заходит, значит, эта самая знакомая в лабораторию, просит позвать заведующую. Приживалки напыщенно отвечают, что Галина Михайловна сейчас занята, обедает в соседней комнате (ну, тут ничего удивительного нет – поскольку это и было основное её времяпрепровождение). Посетительница села, ждёт. А в людской жизнь идёт своим чередом – продолжается прерванная беседа. Одна из тётушек вбрасывает актуальную тему: – А кто у нас самый умный в лаборатории? Нестройный хор заунывно подхватывает: – Гааалиииинааа Михаааайловнааа! Пауза. Знакомая моя столбенеет. Что это было? А мяч переходит к следующему игроку – энергично, с воодушевлением: – А вот кто же у нас самый красивый в лаборатории? Общий восторженный стон, с изнеможением: – Гааалиииинааа Михаааайловнааа!! И опять небольшой перерыв для восстановления сил. Знакомая – сидит ни жива, ни мертва. Непривычный мозг отказывается воспринимать такую реальность. А слово уже берёт наиболее вдохновенная шестёрка: – А кто у нас ваааще самый-самый выдающийся в институте? Крепнет, нарастает благоговейный всеобщий вой, крещендо и фортиссимо: – Гааалиииинааа Михаааайловнааа!!!
Тут знакомая моя наконец одолела оцепенение. Тихонько встала – и задом, задом к двери, да и стремглав оттуда восвояси. Фиг с ним, с этим делом, по которому приходила. Рассудок, говорит, дороже.
Все мы, конечно, знаем, что слухи рождаются и распространяются стремительно. Но всей скорости и мощи этого процесса я себе до поры всё же не представлял. Однажды летом собрался с двумя коллегами в небольшую экспедицию. А я в такие поездки старался, по возможности, хоть пару-тройку студентов прихватить. Ну и тут на четверых место в машине нашлось.
И вот один коллега спрашивает меня - как, мол, мои студенты-то, все в общем котле участвуют? Или кто отдельно питаться хочет? Отвечаю - трое с нами хотят, а один - со своей едой поедет. (Парня здоровье подвело, ему диета нужна, ну, да в такие детали я вдаваться не стал). Коллега выслушал и сам себе под нос буркнул: угу.. ясно... ну, бывает... Может, по религии чего есть не положено или ещё как... И ушёл.
Не успел я и глазом моргнуть, как прибегает второй коллега. И сходу на меня наезжает: - Вот нафига ты это делаешь-то? Зачем опасного сектанта с собой тащишь? Вот он нас ночью ножичком-то и почикает.
В какой-то мере навеяло фразой "я бываю крайне агрессивным, когда задевают меня или мои интересы".
Сейчас, как говорится, только ленивый о Крыме не пишет. Я хоть и ленив, но тоже, пожалуй, пару строк напишу. Вот, правда, политики особой не обещаю, аполитичен я, что поделать.
Сначала – не о Крыме, а о Сухуми. Был я там в восьмидесятых, в сентябре, поехал отдохнуть после военных сборов. Зашёл в обезьяний питомник. Получил огромное удовольствие от наблюдений за обезьянами. В основном, были они гораздо приветливее, добрее и смышлёнее дорогих соотечественников, да и в общении приятнее. Но вот дошёл я до вольера с павианами, двинул вдоль него по песчаной дорожке. И чем-то не приглянулся краснопопому павианскому пахану, сидевшему у своего гарема. Был он грузен, злобен и угрюм. Очень уж нелестно предполагать, что увидел он во мне конкурента, но других версий мне что-то не измыслить. Одним словом, вскочил он, подбежал к решётке и начал мне всячески угрожать. Скалился, яростно верещал, размахивал руками, подпрыгивал и приплясывал. И пока я шёл вдоль его вольера, так и бежал рядом со мной вприпрыжку, что-то выкрикивая и злобно беснуясь. Ну, кинул я ему пару орехов, посмеялся и дальше пошёл.
Теперь – о Крыме. Отдыхал я в девяностых на Тарханкуте. Из моря почти не вылезал, то с маской нырял, то устраивал долгие заплывы вдоль берега. И вот как-то раз плыву я себе вдоль обрывистого, скалистого берега, думаю о чём-то своём. А кое-где там под обрывом небольшие пологие пляжи встречаются. И вот проплываю я такой пляжик, длиной он – метров сто от силы. А с краю пляжа этого расположился какой-то отдыхающий со своей семьёй. Был он грузен, злобен и угрюм. И, видимо, заподозрил, что направляюсь я к другому концу этого пустого пляжа. Подскочил он, подбежал к берегу и начал мне всячески угрожать. Скалился, яростно верещал, размахивал руками, подпрыгивал и приплясывал. И пока я плыл вдоль берега, так и бежал рядом со мной вприпрыжку, что-то выкрикивая и злобно беснуясь. И пока я не скрылся за скалами, так и преследовали меня визг, мат – и дежа вю.
Не знаю уж, какой он национальности был, украинец, русский или ещё кто. Но с сухумским собратом своим он был схож чрезвычайно. Правда, тарханкутский клон был намного гнуснее, так что орехов я бы ему, пожалуй, не дал, даже если бы они с собой и были.
Деревенские жители лишены сантиментов и предрассудков. Недаром в чернорабочий, рядовой состав "чёрных СС" велено было набирать именно их. Ну, если вот ты, к примеру, принял у коровы роды, растишь коровьего малыша, даёшь ему имя, кормишь, лечишь, разговариваешь с ним, а в один прекрасный день запросто перерезаешь ему горло и съедаешь, и проделываешь ты такое регулярно, и так же веками поступали многие поколения твоих предков – это же просто не может не отразиться на твоём мировосприятии и, как бы это сказать, кодексе поведения. Наверно, объективно глядя, нельзя их за это осуждать. Но держаться от них, честно говоря, хочется подальше. Хотя не так-то это просто. У меня вот район изначально заселён был преимущественно такими людьми. И могу сказать, что до сих пор в окрестных домах бездомных кошек не подкармливает никто. Травят – да, регулярно, а воды или еды им в подвал поставить – это хренушки.
Ну, да это присказка была. А теперь – сама история. Пришёл я как-то в гости к приятелю. А к жене его тем временем родственник деревенский в гости приехал. Маленький такой мужичок, тщедушный, себе на уме, с хитрой, насмешливой ухмылкой. Супруги-то приятеля моего дома не было, вот и сели мы втроём выпить-поговорить. Ну и, слово за слово, зашла речь о кошках. Что и неудивительно: и у меня, и у приятеля дома – по любимому коту было, и любой разговор наш всегда, рано или поздно, но этой шерстяной публики обязательно касался. Тут и мужичок деревенский тоже решил свои пять копеек в разговор вставить. Сутулясь, давясь каким-то мелкотравчатым смехом и щеря свои черноватые неровные зубы, рассказал он нам, как повесил недавно кота своего на берёзе, потому что нехрен, блин, пользы от него не было, стареть он стал и мышей плохо ловил. Удавил кота и закопал неподалёку. А кот ожил, выбрался из-под земли, но вот к нему больше почему-то не подходит. Видимо, что-то не понравилось ему, странно даже – так закончил весёлый наш рассказчик и пуще прежнего забулькал, захихикал, сгибаясь мелко, трясясь от смеха.
Воцарилось молчание. Потом мы с приятелем переглянулись, и спрашиваю я деревенского гостя ласково: что же это, по его мнению, коту так не понравилось? Ведь он с котом так хорошо обошёлся? И сельский весельчак поддакивает, ржёт-заливается – ага, мол, очень хорошо, и что тому, неблагодарному, не понравилось, неясно, аххахахаха.
Тут приятель мой отрешённым таким голосом, без интонаций, и говорит: так это, мол, легко выяснить. И я ему в тон: ну да... вот сейчас сам всё и узнаешь. И – приятелю: Вован, есть верёвка? Он – для такого дела найдём. И верёвку найдём, и стремянку. Потолки тут высокие, дореволюционный дом-то. Крюк от люстры выдержит, пациент лёгкий... Погодите.
И уходит. А гость хоть ещё посмеивается, но озираться начинает с некоторой тревогой во взоре. А Вован уже и стремянку несёт, и бухту верёвки, основной, десятимиллиметровой. Тут уж весельчак не на шутку забеспокоился, с лица сбледнул. Вскочил со стульчика – мужики, мужики, вы чего это? А я ему в нос коротким прямым – обратно задвинул: сиди, сука. Щас сам всё узнаешь, хорошо твоему коту было или как. Юшку пустил юморист, задёргался. А Вован на стремянку уже к крюку лезет, верёвку подать меня просит. И клиент тихо подвывает, исподлобья на нас затравленно смотрит и вот-вот описается.
Но тут жена Вованова пришла. На этом спектакль и закончился. Я живо вспомнил о срочных делах и откланялся. Приятель говорит, что гость дорогой почему-то быстро обратно в деревню уехал. А супруга Вовану ещё долго потом плешь проедала и всё эту историю припоминала. Меня же и вовсе почему-то в гости с тех пор не приглашают.
Шёл тут по дорожке в Полюстровском парке. Навстречу - типичная "стреднестатистическая" семья нынешней "культурной столицы": фиксатый мужик с низеньким лбом, толстой шеей и банкой пива, его деревенского же вида толстая жена, гоповатый ребёнок и бультерьер на длинном поводке без намордника. В общем, всё как полагается, чин-чинарём. Бультерьер мне дорогу загородил, встал на пути враскоряку. Жду реакции мужика. А что реакция, она – предсказуемая: довольно скалится. Супруженция тоже гордо ухмыляется. И дебильноватый сын не отстаёт.
- Так - говорю - ну, тут всё ясно.
И бультерьеру: - Может, хоть ты в семье умный? Как, дашь дорогу-то по встречной?
Пёс размышляет и, к разочарованию хозяина, сторонится.
Так вышло, что посмотрел я кусок старого и довольно дурного фильма-антиутопии "Побег из Нью-Йорка". Снят ещё в 1981 г. Обычно-то я такие фильмы не жалую, да и у этого осилил только начало. Но интересно вот что. Главный герой там – головорез и бывший диверсант, ветеран некой минувшей войны с СССР (дважды награждённый – как выразились премудрые аффтыры, "за Ленинград и за Сибирь").
И вот попадает он, значицца, в некий изолят на острове Манхэттен, откуда все нормальные люди давно свалили, а вместо них собраны со всей страны всяческие маргиналы, гопники, уголовники и прочие отбросы общества – нечто вроде третьего, отстойного круга "Островной империи" у Стругацких. Сколько-нибудь приличных персонажей там вовсе нет, законов и каких-либо ментов-понтов – тоже нет, саморегулируемый урочий паханат. Царит полнейший мрак, беспредел, всеобщая ненависть и агрессия, хамство и насилие. Все ходят с угрюмыми, тупыми перекошенными рожами, с оружием и готовы в любую минуту друг друга замочить. На улицах – грязь, мразь, быдло, бандиты, наркоманы, алкаши, злобные тупые инородцы в огромном количестве, перманентные драки и убийства.
И вот этот главный герой, сокрушая бОшки и челюсти оппонентов, пробираясь в руинах и напластованиях всяческого дерьма и между делом вспоминая свои диверсантские подвиги, замечает: "Прямо как в Ленинграде".
Ну насчёт Ленинграда – враки. А вот будущий постперестроечный Нью-Петербург выведен прямо-таки с удивительной точностью деталей и изрядным документализмом. Но такой фильм смотреть неинтересно, достаточно просто на улицу выйти. Нет, я, конечно, понимаю, где разработан был сценарий этой нашей чудесной эволюции, но, оказывается, они ещё и вполне правдоподобную киношку про это снимали.
Вышел это я сегодня немного прогуляться, мозги усталые проветрить. Иду себе, не торопясь, размышляю. Вдруг слышу – сзади что-то приближается: слышно частое хлопанье резины об асфальт. С натугой обгоняет меня один из типовых жителей обновлённого Петербурга. Типов этих, как известно, установилось сейчас два: либо дарагой гост силющай в нескольких основных модификациях, либо вчерашний потомственный житель мухосранска или пердеевки с голым пузом, в шортах и шлёпанцах. На сей раз – вариант два. Обгоняет он меня, значит, яростно шлёпанцами по асфальту хлобыщет. Оказывается передо мной. Оскалившись, оборачивается, победоносно меня озирает. И – ррраз, замедляет своё триумфальное шествие. Переходит на мою скорость метрах в полутора передо мной, грохочет резиновыми пятками перед носом. Миссия выполнена.
Всё как обычно. Я с таким чудом сталкиваюсь постоянно. Хотя и объяснить его не могу, но вынужден признать это явление, ибо оно регулярно повторяется. И таких полоумных подрезальщиков развелась уйма. Каков их бонус при этом – неясно совершенно. Так ведь обгоняльщику ненароком и на пятку наступить могут – шлёпнешься носом в землю, вот и вся радость. Ан нет, бегут, пыхтят, огибают, пристраиваются впереди – и сбрасывают скорость, начинают перед тобой буксовать.
Ничего, думаю. Найдутся и у нас методы против Кости Сапрыкина. Давно уж надо было мне коллеге позвонить, да всё откладывал. Достаю мобильный, звоню. И не ору в него, как дарагые госты и потомственные мухосранцы в маршрутках, нет. Вполголоса говорю. Обсуждаем потихоньку, как бы это нам решить одну прикладную научную задачу. Но притом вижу я, чувствую, ощущаю, как непривычный этот разговор – без мата, негромкий, с терминами и вежливыми оборотами – прямо-таки бесит, ярит шлёпающего передо мной голопуза. Вот и обернулся он с перекошенной рожей, искаженной ненавистью, зыркнул, оскалился. А вот и ещё раз. Харкнул, затряссся – и припустил вперёд, как чёрт от ладана. Аж шлёпанцы загремели. Путь свободен... Прогулка продолжается.
Когда ректора нашего вуза ("папега") вдруг назначили командором одного из европейских рыцарских орденов, зашёл об этом разговор в кругу удивлённых преподов. Возмущался, сетовал народ преподский, что вот, мол, куда ж это они там смотрят? Не знают, видимо, что это за лыцарь и за командор такой из 90-х. В ответ на что один из коллег рассудительно заметил, что это как раз нормально. Адекватно. Справедливо даже. Ведь ордена-то эти как раз и формировали свои богатства примерно папеговыми методами.
Помнится, когда пожилая паранойяльная заведующая лабораторией гидробиологии ГосНИОРХ после защиты подвела меня под сокращение, я, уволившись, выпустил последнюю парфянскую стрелу - послал на её имя подарок по институтскому адресу: книгу Э.Я. Штернберга "Геронтологическая психиатрия".
В тридевятом вузе, в тридесятом государстве писал я как-то с моими аспирантами отчёт для одной ну оооуучень известной топливно-энергетической компании. Формально руководила этой работой дочь проректора. Форматировать наш текст поручила она одной аспирантке, по случайному совпадению - своей лесбийской активной подруге. И платили ей за эту убогую, часовую работу куда больше, чем автору.
"Руководительница" не особо мешала. Но иногда всё-таки давала ценные указания, глубоко нас впечатлявшие. Особенно запомнилось такое:
– Ну, ты слишком много-то текста не пиши. А то Танечке будет трудно его форматировать".
Было это в середине восьмидесятых, когда меченый ещё не уничтожил Союз, а тренировался пока на виноградной лозе да на своих подданных, крепко подсаженных прежней властью на спиртное, а теперь поневоле перешедших на ядовитые суррогаты и мёрших как мухи.
Приехали мы на научную конференцию в один известный академический не то чтобы городок, скорее – посёлок городского типа вокруг знаменитого научного института. Встречает гостей директор, держит приветственное слово, а потом добавляет: мол, сами понимаете, со спиртным теперь строго, низзяяя, поэтому вместо обычных товарищеских посиделок приглашаю вас в конференц-зал. Расскажу вам о своей последней заграничной поездке. Надеюсь, это вас заинтересует. Так что не расходитесь, товарищи. Прошу всех в зал!
А у меня там друг жил и работал, и мы к нему собрались. Жена его уже уху сварила, водка и спирт в холодильнике ждут... Стали мы, как крабы, боком к выходу пробираться. А директор это заметил и укоризненно так говорит:
– А вам, коллеги, что же, не интересно послушать? Мдааа... Зря, зря... Не пропускайте мероприятие! Будет много интересного! Даже слайд-шоу устроим!
В отчет на что мой друг, здоровенный донской казак, мрачно глядит на него исподлобья и угрюмо, вызывающе цедит: – Да у нас тут своё... мероприятие.
Подумав, хмуро добавляет: – Будет много интересного...
И, видимо, прикинув в уме запасы спирта – тяжело вздохнув, роняет: – Думаю, что и слайд-шоу устроим.
Дома работал за компом, сидя на простеньком стуле. Кошка Дуся стул отжала. Пришлось работать, сидя на табуретке. На стуле спит Дуся. А я, стало быть, на табуреточке рядом пристраиваюсь, малость сбоку, тянусь наискосок к клаве.
Надоело мне это. Купил себе удобное рабочее кресло... Ну, вы поняли. Кошка Дуся кресло отжала в первый же день. Стул рядом не влезет. Маленькая табуретка - с трудом втискивается. На кресле спит Дуся. Могу добавить, что раскинулась она с удобством, пузо вверх, лапы в разные стороны, во сне улыбается. А я, стало быть, на табуреточке рядом ючусь. Теперь совсем уж сбоку. Едва дотягиваюсь наискосок до клавы. И эти строки тоже так пишу. Так-то вот.
На ежедневном кормлении бездомных котеек встретил я вчера знакомую старушку-ленинградку, бывшую филологичку. Ну, подношения свои кошарям раздали, сами стоим возле дома, беседуем о литературе, ждём, когда можно будет посуду забрать, а шерстяные, значит, радостно пируют себе. Как вдруг на втором этаже распахивается окно, высовывается испитая хамская рожа местной хулиганки-алкоголички и начинает утробно орать, чтобы мы убирались отсюда, иначе она наших котов отравит. И тут моя собеседница вдруг дивно преображается, аки град Китеж, и яростно, громко рубит: - Слышь ты, быдло деревенское! Не дай Бог что с котами случится! Мы тебе живо окно разъебём и харю твою поганую тоже. Пошла нах...! Харя поганая сникает и безмолвно прячется, окно тихонько закрывается. Бабуля трансформируется обратно в своё нормальное состояние и несколько смущённо поясняет: - Вы уж простите... Но с каждым нужно говорить на понятном ему языке. Это я Вам ответственно, как филолог, говорю.
