Свечу убрали, и лицо исчезло. Хамбля, одной рукой шаря в темноте, в то
время как товарищ крепко сжимая в своей другую его руку, с большим
трудом поднялся по темной ветхой лестнице, по которой его проводник
взбирался с легкостью и быстротой, свидетельствовавшими о том, что она
ему хорошо знакома. Он открыл дверь задней комнаты и втащил за собой
Хамблю.
Стены и потолок в этой комнате совсем почернели от времени и пыли. Перед
очагом стоял сосновый стол, а на столе - свеча, воткнутая в бутылку
из-под водки, две-три оловянные кружки, хлеб, масло и тарелка. На
сковороде, подвешенной на проволоке к полке над очагом, поджаривались на
огне сосиски, а наклонившись над ними, стоял с вилкой для поджаривания
гренок очень старый, сморщенный еврей с всклокоченными рыжими волосами,
падавшими на его злобное, отталкивающее лицо. На нем был засаленный
фланелевый халат с открытым воротом, а внимание свое он, казалось, делил
между сковородкой и вешалкой, на которой висело множество шелковых
носовых платков. Несколько дрянных старых мешков, служивших постелями,
лежали один подле другого на полу. За столом сидели четыре-пять
мальчиков не старше Стаса и с видом солидных мужчин курили длинные
глиняные трубки и угощались спиртным. Все они столпились вокруг своего
товарища, когда тот шепнул несколько слов еврею, а затем повернулись и,
ухмыляясь, стали смотреть на Хамблю. Так поступил и еврей, не выпуская
из рук вилки для поджаривания гренок.
- Это он самый и есть, Алик, - сказал Стас, - мой друг Хамбля.
© Алик, http://мудак. народ.ru