Не мое, но здесь вроде не было
Зама мы называли "Мардановым через "а" Как только он появился у нас на
экипаже, мы – командиры боевых частей – утвердили им планы
политико-воспитательной работы. Все написали: "Утверждаю, Морданов".
Через "о",
– Я – Марданов через "а", – объявил он нам, и мы тогда впервые услышали
его голос. То был голос вконец изнасилованной и обессилевшей весенней
телки.
Когда он сидел в аэропорту города Симферополя, где человек пятьсот
мечтало вслух улететь и составляло по этому поводу какие-то списки, он
двое суток ходил вокруг этой безумной толпы, периодически подпрыгивал,
чтоб заглянуть, и кричал при этом криком коростеля
– Посмотрите! Там Марданов через "а" есть?..
Инженер неискушенных душ. Он познал нужду на Черном флоте, был
основательно истоптан жизнью и людьми, имел троих детей и любил слово
"нищета".
– Нищета там, – говорил он про Черноморский флот, и нам тут же
вспоминались подворотни Манхеттена.
У него был большой узкий рот, крупные уши, зачеркнутая морщинами шея и
тусклый взгляд уснувшего карася.
Мы его еще ласково называли Мардан Марданычем и "Подарком из Африки". Он
у нас тяготел к наглядной агитации, соцсоревнованию и ко всему
сельскому: сбор колосовых приводил его в судорожное возбуждение.
– Наш зернобобовый! – изрекали в его сторону корабельные негодяи, а
матросы называли его Мухомором, потому что рядом с ним не хотелось жить.
Он любил повторять: "Нас никто не поймет" – и обладал вредной привычкой
общаться с личным составом.
– Ну, как наши дела? – произносил он перед общением замогильным голосом
восставшей совести, от которого живот начинал чесаться, по спине шла
крупная гусиная кожа, а руки сами начинали бегать и хватать сзади что
попало.
Хотелось тут же переделать все дела
Однажды мы его сварили.
Вам, конечно же, будет интересно узнать, как мы его сварили. А вот как.
– Ну, как наши дела? – втиснулся он как-то к нам на боевой пост. Входил
он всегда так медленно и так бурлачно, как будто за ним сзади тянулся
бронированный хвост.
В этот момент наши дела шли следующим образом: киловаттным кипятильником
у нас кипятилось три литра воды в стеклянной банке. Банка кипела, как на
вулкане. Чай мы заваривали.
– Ну, как...
Дальше мы не слышали, мы наблюдали, он запутался рукавом в нагревателе и
поволок его вместе с банкой за собой.
Мы: я и мой мичман – мастер военного дела – проследили зачарованно их –
его и банки – последний путь.
– ...наши дела... – закончил он и сел; банка опрокинулась, и три литра
кипятка вылилось ему за шиворот.
Его будто подняли. Первый раз в жизни я видел вареного зама: он взлетел
вверх, стукнулся об потолок и заорал как необразованный, как будто нигде
до этого не учился, – и я понял, как орали дикие печенеги, когда
Владимир-Солнышко поливал их кипящей смолой.
Слаба у нас индивидуальная подготовка! Слаба.
Не готовы замы к кипятку. Не готовы. И к чему их только готовят?
Наконец, мы очнулись и бросились на помощь Я зачем-то схватил зама за
руки, а мой мичман – мастер военного дела – кричал: "Ой! Ой! " – и
хлопал его зачем-то руками по спине. Тушил, наверное.
– Беги за подсолнечным маслом! – заорал я мичману. Тот бросил зама и с
воплями: "Сварили! Сварили! " – умчался на камбуз.
Там у нас служили наши штатные мерзавцы
– Насмерть?! – спросили они быстро. Им хотелось насмерть.
Мичман выпил у них от волнения воду из того лагуна, где мыли картошку, и
сказал: "Не знаю".
За то, что он "не знает", ему налили полный стакан.
Мы раздели зама и начали лечить его бедное тело. Он дрожал всей кожей и
исторгал героические крики.
Однако и проняло его же его! Мда-а. А проняло его от самой шеи до самых
ягодиц и двумя ручьями затекло ниже пояса вперед и там спереди – ха-ха –
все тоже обработало!
Спасло его только то, что при +28Сo в отсеке он вместо нижнего белья
носил шерстяной костюм.
Своя шерсть у него вылезла чуть позже – через неделю. Кожа, та тоже
слезла, а там, где двумя ручьями затекло, там – ха-ха – снималось, как
обертка с сосиски, то есть частично вместо с сосиской.
– Ну, как наши дела? – вполз он к нам на боевой пост осторожненько через
две недели, живой. – Воду не кипятите?..
(с) А. Покровский. "72 метра".