Наш Борька бабник
Здоровый дух в здоровом теле
Влечет его к чужой постели.
Игорь Губерман
Когда я слышу эту незамысловатую песенку, невольно вспоминаю своего
соседа Бориса, как будто с него она была написана. Вообще, для меня до
сих пор остается загадкой, отчего блудливых мужиков с оттенком
восхищения награждают красивыми эпитетами: жуир, бонвиван, ловелас. В то
же время женщин, за те же слабости, обзывают самыми обидными словами:
шлюха, шалава, а чаще всеобъемлющим словом б... Но эту задачу пускай
решают феминистки, я только констатирую факт.
Борька женился рано на бывшей своей однокласснице, невысокой, пухленькой
Лариске, трогательной, как хомячок. Между молодыми накануне свадьбы
случились мелкие разногласия, невеста настаивала на платье с фатой, а
жених вовсе не хотел жениться. Моногамные супружеские отношения вскоре
Борьке наскучили до икоты, и за глаза свою обожаемую кисульку он называл
телкой. Уже, будучи женатым человеком, он не отличался природной
брезгливостью и никогда не упускал возможности вовлечь в интимную
близость не слишком морально устойчивых дам, без особых претензий на
привлекательность, возраст и семейное положение. Лариска, осведомленная
о похождениях Борькиного папаши, предполагала о генетической
предрасположенности к блудливости его сынка, но для решительных действий
недоставало фактов. Борька все ее подозрения решительно отвергал: "Какие
любовницы при моей зарплате? ".
А попался он банально и безоговорочно. Улики были настолько убедительны,
что выбраться чистым из грязной лужи не представлялось возможным.
Потеряв от безнаказанности бдительность, Борька познакомил любимую жену
со специфической инфекцией постельного происхождения, с загадочным
названием, ассоциирующимся с именами древнегреческих богинь – хламидия.
Он вибрировал и униженно вымаливал прощение, уверяя жену, что, будучи в
пьяной невменяемости, чуть ли не силой был вовлечен в греховное
непотребство. При этом он напоминал пса на поводке, с виноватым видом
справляющего нужду на цветочной клумбе.
В тот раз разрыв не состоялся по житейско-бытовым обстоятельствам:
квартира принадлежала свекрови, а уйти Лариске было некуда. На долгое
время, пока рубцевались нравственные раны, ее шкодливый спутник жизни
был отлучен от нежных супружеских ласк, кроме того, прозвучала угроза
наставить ему рогов с каким-нибудь смердящим ничтожеством.
Но, как известно, время лечит, оттаяла и Лариска, осмотрительнее стал
Борька. Теперь каждый свой левый вояж он тщательно готовил, как опытный
разведчик рейд в тыл врага. И в тот раз, когда они с приятелем закадрили
двух лялек и планировали поозорничать с ними несколько деньков в
гостеприимных домиках Левбердона, продумано было все до мелочей, вплоть
до подлинного командировочного удостоверения, выданного родственной
душой за бутылку коньяка.
Жене он буднично поведал о предстоящей командировке в Воронеж, а в целях
экономии и производственной необходимости, будто бы, необходимо было
ехать на его "Москвиче". С тем он и отбыл в известном направлении.
Поблудили от души, и возвратился Борька домой усталый, но счастливый;
смачно чмокнул жену и завалился спать. Утром за завтраком он, невинно
глядя прямо в холодные глаза супруги, щедро с нею делился тщательно
заготовленной легендой о поездке и удивился ее невинному вопросу:
сколько километров до Воронежа. "Не знаю, – удивился Борька неуместной
ее любознательности, – не считал".
"А я считала, - по твоему спидометру выходит ровно десять", – и,
презрительно скривив губы, посмотрела на него с таким откровенным
отвращением, что в этом взгляде безошибочно читалась ее позиция по
поводу целесообразности их дальнейшей совместной жизни. Но дальше
следовали обычные в таких случаях размышления типичной российской жены:
если разойтись, то еще неизвестно, чем это для нее обернется. Удастся ли
найти другого, и где гарантия, что он не окажется таким распутным
кобелем. Как писал Довлатов: "Каждая русская баба держится за свое
говно, в любом случае, - чужое еще хуже".