На закате эпохи, которую историки нарекут периодом культа личности, по
стране прокатился очередной каток свирепых репрессий. На этот раз на
роль врагов народа партия назначила "врачей-вредителей", состоящих
исключительно из "безродных космополитов", что в переводе означало –
"лиц еврейской национальности". Под гигантские жернова карательных
органов за компанию попали не только врачи, но и остальные представители
этого рода-племени.
По вечерам соседи семьи Гробманов, у ворот лузгали семечки и точили
лясы. Об отце одноклассника десятилетнего Фимки Гробмана Шурки судачили,
что он в начале войны попал в плен и до самой победы маялся в немецких
лагерях, а оттуда прямиком был направлен в советские.
На фоне тех событий у Фимки с Шуркой случился диспут по "национальному
вопросу", грозивший перерасти в полноценный мордобой. В пылу ссоры лицо
Шурки сложилось в брезгливую гримасу, и он выпалил: "Все явреи – трусы,
предатели и враги народа! ".
Слово "еврей" Фима раньше воспринимал как обычное бытовую брань, до тех
пор, пока изо всех рупоров не загрохотало то, о чем поведал ему
одноклассник. И он не остался перед Шуркой в долгу: "Наверное, поэтому
мой отец вернулся с войны раненым и с орденом, а твой отсиживался в
плену". Противник криво ухмыльнулся: "Да явреев немцы и в плен не брали,
– на месте расстреливали, а храбрым бойцам сохраняли жизнь, даже сын
товарища Сталина был у немцев в плену".
Таким аргументом Фимка был сражен наповал, хотя усомнился в его
достоверности и решил при случае схарчить противника живьем: - прилюдно
разоблачить его брехню. И такой случай вскоре представился. Когда
престарелая учительница в очередной раз слащаво сюсюкала о решающей роли
великого вождя, в победе над гитлеровской Германией, словно бес толкнул
Фимку в локоть, и он поднял руку: "А, правда, что сын товарища Сталина
был в фашистском плену? ".
Зловещая тишина воцарилась в классе. Лицо старушки покрылось багровыми
пятнами. Она стремительно ринулась к нему, вцепилась в ухо и потащила по
коридору в кабинет директора. Тот, инвалид войны, дядька с медалями на
гимнастерке, выслушав ее, схватил Фимку за плечи и стал яростно трясти.
Брызгая слюной и тяжело дыша, он шипел: "Кто тебе такое сказал, гаденыш?
". От страха маленький и жалкий Фимка заревел и уписался. Размазывая по
лицу слезы и сопли, он, чтобы не прослыть сексотом, соврал, что слышал
это от пьяного инвалида-побирушки на колхозном рынке, и поклялся больше
такого не говорить. Директор, тяжело дыша, стукнул его по затылку и
вытолкнул из кабинета. Эта затрещина поставила точку в Фимкином
представлении об истинной судьбе старшего сына вождя. А уже позже, после
ХХ съезда, он нахально утверждал, что сам однажды стал жертвой
сталинских репрессий.