Секретаря в приемной не было, и Сашка, без всякого предупреждения,
распахнул дверь кабинета. И тишина. Петрович не встал, приветствуя
знакомого посетителя, не снял черные очки-консервы, закрывавшие половину
лица, и не пошевелился. Сашкино: «Здравствуйте» колом повисло в воздухе.
- Ты не заболел часом, Петрович? - не дождавшись от хозяина кабинета
обычного: "Какого хуя приперся", Сашка пересек кабинет и протянул руку,
чтоб пощупать Петровичу лоб. Доселе неподвижный Петрович отдернул голову
от Сашкиной ладони, отчего из-под очков к подбородку сползла гримаса
боли.
- Какого хуя приперся, - морщась от каждого слова, с трудом спросил он,
и у Сашки отлегло от сердца.
- Живой, - Сашка убрал руку от Петровича и облегченно уселся в кресло у
приставной части стола, - чего молчишь, не здороваешься, не встаешь и
вообще сидишь, как покойник в черных очках?
- Ну, так и не лезь, раз покойник. Один чуть в гроб не спровадил, и
другой еще руки тянет. Чувствую, и в гробу мне от вас, фармазонов, покоя
не будет, - Петрович снял очки, и Сашка увидел два изрядных фингала,
сливающихся в один через переносицу.
- Кто тебя так, Петрович? – Сашка присвистнул, от вида синяков на
строгом лице, - но ты смотри, как к галстуку по цвету подходят, прям,
как из одного магазина. Кто подбирал-то?
- Тоже такие хочешь, да? – Петрович, зачем-то погладил малахитовое
пресс-папье, - Серегу попроси, приятеля своего. Я бы за тебя похлопотал,
но с этим гадом не разговариваю: родного отца чуть не убил, сволочь.
- Серега, тебя? – не поверил Сашка, - не смеши, такого быть не может.
- Еще как может! – Петрович, сделал попытку подняться и закряхтел, -
ну-ка помоги до дивана доползти. Сашка ловко подхватил Петровича под
руку, и они направились к дивану в комнате отдыха. По дороге Петрович
очень артистично хромал на обе ноги, держался за поясницу, стонал и
ругал Серегу на разные лады.
- Охотник, блядь! – закончил Петрович фразу усаживаясь в диван
поудобней, - С подходцем еще: «Не хочешь ли, папа, на зайцев завтра
поохотиться на снегоходах, я тебе свою «Ямаху» отдам, а сам на твоей
«Рыси» поеду».
- А ты чего улыбаешься вражина? – Петрович посмотрел на Сашку, сиротливо
пристроившегося на самом краешке стула, - коньяк в шкафу, лимон в
холодильнике, рюмки - сам знаешь где. И сядь в кресло, чтоб мне на тебя
глядя голову не задирать, а то шея болит.
Дождавшись дольку нарезанного лимона, и взяв в руки рюмку коньяка,
Петрович продолжил рассказ.
- Ну, как тут откажешься? Знал ведь чем купить. Ямаха машина шустрая.
Летает просто. В субботу с утра и поехали. На зайцев. И погонять
сначала. Я впереди, Серега сзади: Рысь машина хорошая, но Ямаха ходчее,
конечно. Серега как раз рядом с кустами «прошел», когда из них в мою
сторону рыжий комок выскочил. Серега орет: «Лиса, батя, не заяц! Лиса,
батя, гони! ». Хотел я ему сказать, что лисиц от зайцев я еще тогда
отличать научился, когда с его матерью знаком не был. Да и чего их особо
отличать, когда они по цвету разные. Но не сказал – гнал уже вовсю, а на
ходу не поорешь особенно: мороз еще в субботу был.
- Чего у тебя с правой рукой, Саша, - Петрович выпил коньяк и поставил
на стол пустую рюмку, - не видишь пустая уже. Наливай. Устроив в широких
ладонях новую порцию на прогрев, Петрович продолжил:
- Гоню. Солнце, мороз, пыль снежная блестит. Несется сволочь рыжая,
Ямаха летит, двигатель ревет, Серега где-то сзади кричит. Вот уже сейчас
лыжа на хвост наедет. Ага. Как чувствует зараза, хотя и не оглядывается.
Поворачивает резко. Пока я на снегоходе развернусь, лисица метров на
тридцать оторвется. Раза три так. Один раз чуть-чуть не опрокинулся.
Разозлился даже. Последний раз, думаю, догоню и из двух стволов сразу,
раз наехать не получается. На этот раз долго догонял. Метров на
пятьдесят оторвалась. Разогнался крепко. Опять лыжа хвост достает. Я
правую руку за ружьем уже протянул, как лиса пропала куда-то. А передо
мной сугроб трамплином. Подбросило. Лечу, - Петрович снова протянул
Сашке пустую рюмку и закурил:
- Лечу, я значит, снегоход ногами придерживаю и руль в руках, как у
порядочного, солнце в затылок светит, внизу лиса бежит, а за ней тень от
снегохода, и тут…
- Из-за облака два Мессера, и ты по тормозам? – съехидничал Сашка и тоже
закурил.
- Дурак, - беззлобно, - возразил Петрович, - как твой приятель, в
точности, - дурак. Не было никаких Мессеров. Просто, и тут я вижу, что
от меня справа, прям под рукой, Зауэр мой летит, шестнадцатого калибра.
И думаю: нафига я руль-то держу? Если снегоход летит, то рулить все
равно не получится. Ружье под рукой, лисица совсем рядом впереди бежит.
Возьму ружье и выстрелю. И Серега - друг твой малохольный, еще орет
откуда-то снизу: «стреляй, батя, уходит». Бросил я руль, к ружью руку
потянул, и у ж пальцами его зацепить успел, но не выстрелил.
Долетел. Подумал только: «пиздец, отъездился», как стемнело. И Серега,
еще кричал, но я не разобрал уже. То ли «батя» опять, то ли «пиздец», а
может и все вместе.
Очнулся. Темно. Глаза открыл, тоже темно. И пошевелиться не могу. Ну,
думаю, - помер и на том свете уже, поэтому темно, и вроде вверх ногами
все, то есть, я. И чувствую, кто-то меня за ногу вверх тянет. Ангелы
небесные в рай, не иначе. И сильно так тянут, что ногу оторвать могут.
Аккуратнее, говорю, дорогие ангелы, не торопитесь, торопиться некуда, -
у нас вечность впереди,
- Петрович, какие ангелы? Ты ж атеист, - встрял Сашка.
- Вот и я тогда подумал, Саша, какие нахуй ангелы, если я атеист, -
Петрович, кашлянул, поморщился и продолжил, - Черт же тянет. Ну и махнул
свободной ногой, чтоб отогнать. Перекреститься же не могу, - атеист
ведь. Не отстает: сильней тянет. Вытянул и говорит: «Ну, тя, батя, к
ебеням с твоей охотой». И лыбится еще, черт безрогий. Серега это меня из
сугроба головой вниз вытягивал. Хороший сугроб. Мягкий. Я ж ничего и не
сломал практически. Ребро только. Ну и фингалы под глазами. Болит,
правда, все.
И знаешь, что, Саша? Ты налей еще. И сходи, позови Серегу. А то я с ним
не разговариваю.
Сашка вышел из кабинета Петровича, пересек пустую приемную и вошел к
главному инженеру, застукав Серегу за закрыванием бара.
- Чего обмываем? - уловил Сашка слабый коньячный запах.
- Выговор с лишением премии обмываем, - Серега снова открыл бар, -
будешь?
- Буду. Что ж не выпить за хорошее дело с хорошим человеком. Кто это
тебя?
- Батя отчебучил, - Сергей наполнил рюмки, - вон на столе приказ лежит,
можешь ознакомиться.
- За неудовлетворительную организацию ремонтных работ и отсутствие
контроля над проведением технической рекультивации, - прочел сухую
формулировку Сашка, - ты лучше своими словами объясни. И чего у тебя за
фингал под глазом тоже расскажи, если не секрет.
- Не секрет, раз видно. Замазывал ведь. Осыпалось, наверное.
- В субботу встал пораньше, - начал он.
- На охоту собрался?
- Откуда знаешь? К отцу заходил?
- Не, не заходил еще, - еще сам не зная зачем соврал Сашка, -
предполагаю, просто.
- Предполагает он. Предполагатель. - Серега подозрительно оскалился, -
Ни на какую охоту я не собирался. Встал пораньше и все. Мои спят.
Колбасы порезал, кофе сварил. И тут батя нарисовался. В унтах,
комбинезоне летном, на лбу очки мотоциклетные, ружье в руках. Чистый
Амундсен, блядь. Только рожа хитрая: дай Ямаху зайцев погонять. Гонщик.
Шестьдесят уже, а все никак не утихомирится. Бери, говорю, только я с
тобой поеду на всякий случай, знаем мы, как ты гоняешь. Спина-то прошла
с прошлого раза? А одного я тебя все равно не отпущу. Повозмущался он
для порядка, но я аки кремень: вдвоем и неебет. Поехали. Я на его Рысе,
он на Ямахе.
На поле он сразу вперед вырвался. Я ему: батя, не гони, - ору. Хазар,
блядь. Толко снег от гусениц облаком. Кусты проехали, лиса прям ему под
лыжу выскочила. Он как с цепи сорвался. Я опять: батя, не гони, нахуй
тебе этот воротник сдался, мы ж за зайцами. Разве к нему доорешся?
Азартный ведь. Раза три лисица у него из-под лыжи уворачивалась. Потом
прямо побежала. Бежит к пригорку и Петрович за ней, аки коршун на
бреющем. Мы там, в начале зимы катушку врезали, траншею засыпали, а
гумус горкой оставили, чтоб весной нормально сделать, вот и остался
бугорок. Гонит прям на это место. Я уж и орать перестал со страху.
Лисица-то бугор нормально обогнула, а Ямаху метра на два вверх
подкинуло. Смотрю, летит снегоход, батя мой летит параллельно, но руль
из рук не выпускает. Рядом ружье его летит. Бросай руль, блядь, кричу.
Придавит ведь снегоходом. Услышал, наверное: руль бросил. Снегоход
сначала упал. Потом батя в сугроб воткнулся. Ловко так - только унты
торчат. Подлетаю к нему. Хватаюсь за ногу тащить, чтоб не задохнулся,
если живой еще. Трудно идет. Наполовину уже я его вытащил, как он мне
свободной ногой в глаз врезал. Живой, значит. Я его, правда, обратно в
сугроб упустил, потом до конца вытащил.
Сидит Петрович на сугробе, глаза выпучил, поблагодарить меня хочет, но
не может. Рот снегом забит. Плотно. Он снег пальцем выковырял. И вместо
"спасибо сынок": Хуй тебе, а не наследство! Нужно мне его наследство
можно подумать. И всего-то претензий, что у меня за спиной, пока я его
вытаскивал и усаживал лисица сидела. Метрах в двадцати. И лыбилась
падла, на нас глядя. Батя сказал, ага. Ты чего, говорит, охотник хренов,
не мог ее грохнуть, чтоб она над нами не смеялась? Чем я ее грохну-то,
пальцем?
А в понедельник с утра выговор влепил и не разговаривает. Не дам больше
снегоход, когда отремонтирую. Ни свой не дам, ни его не дам.
- Сурово, - еле выдавил из себя Сашка, утирая слезы, - как же он без
снегохода зимой охотиться будет?
- Перебьется. Пешком пусть ходит. Для здоровья полезнее. Собаку вот ему
купил для компании, - Серега пнул ногой картонную коробку под столом, -
Лайка. Час уже дрыхнет зассанец. Третью коробку меняю. Ты сходи, отдай
ему, а то он со мной не разговаривает.
- Нее, - Сашка поднял картонный ящик, - вместе пойдем. Петрович тебя
позвать просил.
- Так ты к нему не заходил? Врал, значит. А я еще перед ним битый час
распинаюсь. Сволочь ты после этого.
- Пойдем, пойдем, ждет ведь. Не силой же тебя тащить?
И они пошли дарить собаку.