История, услышанная от опытной переводчицы (далее от первого лица)
Предыстория. Институт я закончила по специальности «Прикладная
лингвистика». Понравилось название. Что такое лингвистика я тогда
понятия не имела. Выбирала из тех соображений, что сдавать надо было
математику, русский язык (устно и письменно) и иностранный. Еще отметила
для себя – вот хорошо, саму-то неизвестную мне лингвистику сдавать не
нужно!
С математикой и русским все было хорошо, иностранный язык я сдавала
французский (как выяснилось потом, единственная из абитуриентов). А
после зачисления …попала в группу «нулевого английского». В деканате
сказали, что о французском придется забыть! Я даже плакала – так мне его
жалко было, в школе по французскому у меня была пятерка!
Это был период, когда в инязе (Мориса Тореза) два языка студенты
дневного отделения почему-то не изучали. Период вскоре закончился, но с
моей везучестью я в него угодила! Именно везучестью – потому что
английскому выучили нас на совесть, и он кормил и кормит меня – всю
жизнь.
После окончания по распределению попала в одно НИИ в отдел машинного
перевода. Перед этим всю советскую научную школу прикладной лингвистики
разогнали, и делать нам было особо нечего. Какие-то отчеты писали –
имитировали научную деятельность. В отделе работали в основном женщины –
занимались семьей, на работу ходили через день по договоренности, стояли
в очередях, добывая еду, и скромной зарплаты младшего научного хватало
на еду и квартплату. Так почти 20 лет и прошло…
Случилась перестройка, все изменилось, институт развалился, жить стало
не на что. Тут и выручил выученный в молодости английский. Я стала
подрабатывать переводами, крутилась, как могла. Дочка родилась поздно,
мне было уже под сорок. Но язык спасал.
Собственно история.
Году так в 90-м знакомые театроведы, которым я что-то переводила,
пригласили меня в первую в моей жизни зарубежную поездку. Как раз
отменили собеседования в райкоме, выехать стало легко. Ехать надо было в
Хельсинки на какой-то международный театральный конгресс. Моя задача
была сопровождать группу и переводить всякие речи на встречах. Оплата не
предполагалась, но проезд, гостиница и еда были за счет организаторов «с
той стороны». Я решилась, хотя и трепетала – первый раз в капитализм
еду! Тот самый, которым нас столько пугали!
Перед отъездом была страшная суета – надо было двухлетнюю дочку
пристроить к бабушке, накупить для нее еды, да еще собраться. Но я
успела главное – купила две бутылки водки по совету опытной театроведки,
которая меня и сосватала в эту поездку. Она объяснила мне, что водку я
прямо на вокзале продам за валюту, и тогда у меня будут хоть какие-то
деньги. А мне просто до зарезу нужно было купить сандалики для дочки –
достать в магазине что-то сносное для маленького ребенка было
практически невозможно, а лето уже наступало. Как же она будет на даче у
бабушки без сандаликов?
Поезд отходил в полдень. В вагон я вбежала последняя, плюхнулась на свою
полку – соседка-театроведка (та самая) спросила: «Ты поесть-то успела?»
Я только помотала головой – еще не отдышалась, так бежала. «Тут есть
вагон-ресторан». На мой немой вопрос добавила «За рубли, не бойся». Я и
пошла туда. Мне опять повезло – кусок приличного мяса с картошкой
заглотила почти не жуя. И кофе оказался вполне приличный! «Щас приду в
купе и завалюсь спать – граница ночью, времени еще полно» - сыто думала
я, сонно пробираясь в свой вагон.
Купе было битком набито разными незнакомыми людьми! То есть, двоих я
опознала – свою благодетельницу и того, кто в одиночестве сидел на моей
нижней полке. Все остальные, мне не знакомые (то ли 6, то ли 7 человек)
кучковались на нижней полке напротив и сверху. Этим вторым опознанным
мною был Юрий Николаевич Григорович.
Поймите меня правильно – САМ Григорович. Легенда. На моей полке. До
этого я видела его только по телевизору.
Вот тут я и узнала, что на пресловутый конгресс в качестве официального
лица приглашен был именно Григорович. Все остальные (включая меня) были
свитой. Театроведка в суете сборов мне об этом ничего не сказала. А я и
не спрашивала.
Место Юрия Николаевича было, конечно же, в спальном вагоне, отдельном
купе – где ему просто было скучно. И он пришел к народу. И народ (в
нашем с театроведкой купе) его радостно принял!
Тут выяснилась еще одна пикантная подробность. Григорович пил. То есть,
в тот момент, когда я вернулась из вагона-ресторана две бутылки водки и
одна коньяку были уже пусты. Еще три стояли на столе и ждали своей
участи. Вскоре и им пришел конец – под увлекательную беседу о судьбах
русского искусства. Закуски практически не было, и я возблагодарила
судьбу за кусок мяса, проглоченный в вагоне-ресторане. Избежать своей
доли алкоголя было невозможно – ЮН за этим строго следил, при этом сам
употреблял просто сумасшедшие (с моей скромной точки зрения) количества.
Наконец, кончилось все, что было. ЮН повернулся ко мне, скромно жавшейся
на углу моей же полки. «Я знаю, у тебя есть водка» - сказал он, глядя
мне строго в глаза. Соврать было невозможно. «Да, Юрий Николаевич».
«Сколько? » «Д-две б-бутылки» пробормотала я, прощаясь с сандаликами.
Как я могла солгать легенде советского, да что там – мирового балета?
«Доставай». Но сандалики для дочки не позволили мне сдаться сразу. «Юрий
Николаевич, я их на продажу везу. За валюту…» «Доставай».
Мои две бутылки закончились быстро. В какой-то момент ЮН вдруг встал …и
начал снимать брюки! «Спать пора!» - бросил он. Народ все понял…и
практически мгновенно рассосался по своим купе. ЮН аккуратно расправил
брюки, повесил их на специальный поручень сбоку на стенке и улегся на
мою полку. «Погасите свет» - вот и все, что мы с театроведкой услышали.
Что было делать? Вдвоем на ее полке мы никак не поместились бы – хоть я
и весила тогда 47 кило, театроведка была статной дамой килограмм под
сто. Верхние полки были заняты другими околотеатральными персонами,
которые и не собирались (или уже не могли) как-то вмешиваться в эту
ситуацию.
Надо отдать должное моей благодетельнице – она, вздохнув, сказала «Пошли
в коридор, покурим, потреплемся». И мы встали у окна, закурили и
проговорили все оставшееся до границы время. Когда пришли пограничники
(часа через 4), Юрий Николаевич перешел-таки в свой спальный вагон, и я
наконец смогла прилечь, и даже поспала пару часов.
Наутро в Хельсинки все выползли на перрон помятые, опухшие и невеселые.
Все – кроме… Григоровича! Он, выпивший больше всех, был свеж, как
майская роза! Но сердит: «Ненавижу поезда! Выспаться не удалось! Две
какие-то дуры до самой границы орали под дверью какую-то чушь!» И,
порывшись в кармане пиджака – протянул мне что-то: «На! Это тебе!
Пойдемте, нас ждут!» И развернувшись, пошел ко входу в вокзал с
перрона, откуда нам навстречу уже спешила группа встречающих с цветами
для него. Я посмотрела – в руке у меня были финские марки.
Сандалики я купила в первый же день – сначала их носила дочка, потом
племяшка, потом дочка подруги, потом – след их затерялся…