Многие из освобожденных рабов на закате жизни впадали в тоску.
Они тосковали по кольцу на шее и галерным кандалам. Плети, грязная циновка, рев надсмотрщиков, истертые в кровь руки, и скотская пища забылись, или казались удовольствием.
Зато, как вздувались силой мускулы от тяжелой работы! Как стонала рабыня из хозяйских покоев, прижатая молодым сильным телом! Как остро вкусны были обьедки с хозяйского стола! Молодость, молодость, молодость! Можно только чувствовать. Не надо мыслей и воли - только терпение.
Старые освобожденные рабы не понимали других освобожденных. Тех, кто прлсто возделывал свое поле. И просыпался ночью с криком, если ощущал во сне ошейник раба. Они ненавидели их. Потому что сами - так и остались рабами.
Еще они ненавидели их смеющихся детей. И своих детей, родившихся свободными.
Старые освобожденные рабы собирались вместе и звали мертвого кесаря. А потом, не докричавшись, нового кесаря. Они вытягивали тонкие шеи, призывая ошейник, и шептали синюшными губами заклинания, призывая плеть.
Им казалось, что вместе с рабством вернется молодость, звенящее силой тело и похоть. И смерть перестанет заглядывать вечерами в окно.
Старые освобожденные рабы очень боялись смерти, и ненавидели молодых. За то что они останутся жить.
Они ненавидели тех, кто не боится смерти, и счастлив умереть свободным. За то, что от этого явно пахнет бессмертием.
Старые рабы хотели вернуть свою молодость и свое рабство. Молодость для себя и рабство для всех. Они были страшны в своей вере и упорны в своем безумии. Но в редкие моменты просветления, они понимали что их воспоминания - тлен, а надежды - болезнь.
И они были согласны на все, чтобы утащить с собой в могилу всех, включая собственных детей. Они лобызались с безнадежными, выходили на площади и разносили проказу и чуму. А в красных слезящихся глазах горела безумная надежда, что произойдет рабское чудо.
Они сжимали под одеждой старый невольничий ошейник и неумело молились непонятно кому.
А Сатана просто ждал.