Однажды…
Проходя у магазина, я услышал окрик – братан, слышь братан! Почему я решил, что он относится именно ко мне понять не трудно, ведь попутно или навстречу мне никто не двигался. И в принципе все бы ничего, но братанов в этом городе, да и во всей области, у меня точно не было. Поэтому не среагировав на окрик я проследовал дальше. А вот в памяти кое-что всплыло. Наверно поэтому я никогда не пользуюсь этим словом, предпочитая «уважаемый».
А началось все давно. Тогда мне позарез нужна была какая ни будь крупа или комбикорм на корм скоту. Разговоры со знакомыми и коллегами направили меня в Удмуртию, небезызвестный, но совсем незнакомый мне город Сарапул. Где я по приезду на поезде установил некоторые связи с сотрудниками Сарапульского крупяного завода. Один мне и посоветовал искать нужный мне объем не у них, а непосредственно у производителя, некоего колхоза или сельхозпредприятия, сейчас уже и не помню. Узнав расписание автобусов, двигающихся в том направлении я сразу взял быка за рога. То бишь первым же утренним рейсом проследовал к месту. Автобус приходил рано, но совхоз или колхоз уже не спал. Невдалеке я увидел местного жителя ковыряющегося под капотом К-700, а так как это был трактор сельхоз назначения к нему-то я и решил обратится за консультациями. Подойдя ближе, я крикнул:
- Братан, слышь братан! – еще не зная какую глобальную ошибку я допускаю.
Он повернул ко мне испачканное мазутом лицо и произнес после секундного раздумья:
- Братан? Братишка! А как ты добрался? А я вот с этим кабыздохом вожусь никак не заводится, а ведь тебя надо ехать встречать. А ты сам! Братишка! – и он спланировал ко мне с двухметровой высоты размахивая полами одетой на голое тело телогрейки.
Я даже не успел ничего сообразить, так стремителен был его полет. И уже через секунду я был в жарких объятиях его мощной фигуры. Настолько мощной, что мое лицо уткнулось ему в грудь в районе соска пропахшего потом и солярой. При этом он меня дружески прижимал, да так что у меня потрескивали все составные организма. Нет-нет, я старался ему прояснить, что никакой я не братан, а здесь по делам, но кто бы меня слушал. Елозя моим лицом по своей груди, он обнимал и обнимал. Мне оставалось только укусить его за столь ненавистный сосок и только мысль о том сколько я после этого проживу, останавливала меня. Поэтому собрав все силы, я немного отстранился и прохрипел – да не брат я тебе!
- А кто? – немного ослабив объятия, произнес он.
- Кто-кто! Командировочный я! В колхоз к вам приехал!
Он отодвинул меня на полметра и внимательно посмотрел:
- А я смотрю что-то хилый какой-то! Значит не братан?! Командировочный? А может ты в рыло хошь? – и к моему лицу придвинулся кулак ничуть не меньше чем моя голова. В рыло очень не хотелось. Даже если бы мне удалось выжить в ближайшее время жизнь бы не была такой радужной. Поэтому я быстро сообразил:
- Может все же выпьем за знакомство? – и сразу все изменилось.
- А что есть что ли? – произнес он, нависнув надо мной уже не так грозно. Я показал ему портфель в котором на всякий случай было пара бутылок коньяка. – А что-же ты раньше молчал! – И дружески хлопнул меня по плечу или по спине. После чего я воочию понял, чего избежал.
Все выяснилось за рюмкой. К нему реально должен был приехать братан, двоюродный, которого он отродясь не видел, но телеграмму получил и должен был встретить в Сарапуле. После выпитого трактор чудесным образом завелся и мы на этом монстре гоняли по всей деревне, ища то директора, то агронома колхоза. Там оказывается все кумовья или еще хрен знает кто, но родственники. После его рекомендаций у меня чудесным образом все решилось. Я получил все реквизиты и письмо на завод, что могу получить из давальческого сырья крупу. В общем единственное, что смущало, а где же его братан. Хотя если он под стать своему брату, то переживал я больше за жителей Сарапула. Ведь его тоже могли окликнуть братаном.
Послать донат автору/рассказчику
В преддверии наступающих корпоративов.
В начале 2000-х годов в одной крупной, но провинциальной компании решили провести новогодний корпоратив. Начать прививать, так сказать, корпоративную культуру.
Организацию мероприятия возложили на начальника отдела кадров - инициативную и активную женщину. Которая, надо признать, расстаралась как следует. Был арендован один из лучших банкетных залов города, заказано весьма достойное меню, даже приглашения сотрудникам раздавались на специальных открытках!
Программа вечера также тщательно была проработана. Хороший тамада, выступления профессиональных артистов, конкурсы, танцы, дискотека - всё как мы уже привыкли. Отдельным пунктом был решен вопрос с обязательной фотосъемкой. У директора был очень крутой профессиональный фотоаппарат, купленный за границей и используемый для работы. Характеристики - просто космос для того времени, но и цена была соответствующая. Под этот фотоаппарат был завербован айтишник, которому вменили обязанности художественно запечатлеть исторические моменты первого корпоратива, при этом, по возможности, не угробить драгоценный гаджет.
Праздник удался, все повеселились на славу, даже не хотели расходиться.
Корпоратив был в пятницу, а в следующий понедельник айтишника прямо на проходной ловит начальник отдела кадров и ведет в свой кабинет. Там для неё и её подружаек айтишник устраивает эксклюзивный просмотр фотоматериала. Неудачные фото (красные глаза, разинутые рты и т.п.) безжалостно удаляются. Затем такой же просмотр устраивается для более широкого круга - бухгалтеров, экономистов, снабженцев и им подобных. Неудачные фото также удаляются. После женской цензуры папка "Корпоратив Новый Год 200х" скидыватся в общую сеть. Папка немедленно копируется каждым пользователем на свой компьютер, и для айтишников начинается форменный ад. Каждый из присутствовавших на корпоративе обращается к ним с одним вопросом: "Есть флешка фотки скинуть?"
Айтишники не выдерживают этой DDOS-атаки, записывают папку с фотками на несколько дисков, за которыми тут же выстраиваются очереди. В итоге, папка с фотографиями тиражируется сотней копий по числу присутствующих на корпоративе.
Тут наступает кульминация всей истории. По организации быстро распространяется новость: в папке с фотографиями в конце есть несколько файлов с непонятным расширением. Стандартная программа просмотра фотографий их не открывает и при листании просто игнорирует. Но если открыть специализированным графическим редактором, то они очень даже открываются. И на них запечатлена одна скромная девушка-бухгалтер в роденовском стиле, говоря по-простому - в чем мать родила. Безо всяких ныне модных раскоряк, но любому понятно, что данная эротическая сцена предшествует порнографической.
Фотоаппарат, как уже было сказано, был очень крутой, мог снимать в разных режимах и сохранять в разных форматах, что и проделало злую шутку с фотокорреспондентом. Тут вполне было бы уместно назвать его член-корреспондентом, но это другая история, можете поискать на анекдотру.
Надо сказать, что несмотря на не такую уж выдающуюся внешность и фугуру, мужчины организации заценили фотки с крайне положительными отзывами.
На айтишника посыпались веселые подколки в духе "а видео есть?" - заметьте, задолго до Тимура. Было даже разбирательство на уровне руководства, говорили, что тот айтишник дал фотоаппарат на выходные кому-то из коллег. В общем, такая пикантная история долго будоражила умы и фантазии и навсегда осталась в анналах компании.
А девочке не повезло. Когда она об этом узнала - то заперлась в архивной комнате, выплакалась и уволилась одним днем. Потом, говорят, уехала в Москву. Да, и на скромнуху бывает порнуха.
Продолжение исходной истории об эпической саге загнанного скромного зятя Николая Петровича https://www.anekdot.ru/id/1565683/
Продолжение и завершение эпической саги о том, как скромный зять Николай Петрович Иванов завоевал, как Рагнар Лодброк и его дети Британию, уже Пять Великих Дипломов Устойчивости к Неукротимым Семейным Бурям, красующихся в его уютном, но порой бурном доме как собственные величественные манифесты вечного спокойствия и гармонии, а также о том, как Николаю Петровичу удалось счастливо избежать грядущего Шестого Диплома и Шестой Палаты стационара ФГБУ НМИЦПН им. В. П. Сербского, и благополучно убыть в Баден-Баден.
Прошло четыре года с того яркого, солнечного, тёплого майского дня.
В уютной гостиной Ивановых, в изысканных рамках под прозрачными стёклами, рядом с тёплыми семейными фото и сувенирами, висели уже пять дипломов со спокойными, надёжными, вечными и официальными круглыми печатями.
Евгений Борисович к тому времени начал пристраивать второе крыло к своему загородному дому в немецком стиле и купил подержанный вишнёвый Jaguar в хорошем состоянии.
Тёплым весенним вечером, когда дышала ласковой прохладой волнующая подступающая майская ночь, Николай Петрович сидел в любимом плюшевом кресле, вышитом серебряными, золотыми, платиновыми и палладиевыми нитями, солидно, спокойно и тихо мерцающими в сумеречной гостиной, вытянув ноги перед камином и с наслаждением грея у огня фамильные мохеровые тапочки с алмазно-рубиновой бахромой.
Неугомонная, строгая, мудрая тёща Агриппина Семёновна и нежная, добрая жена Лена гостили у родственников, и Иванов наслаждался ароматным, горячим грогом с лимоном, закусывая его свежими, волнующими домашними баранками с сыром и запивая их ароматным, душистым чаем, в тиши старого, но любимого загородного дома, где воздух был наполнен сладким, пьянящим ароматом цветущей вишни.
Иванов смотрел в огонь камина. В пляшущих изящных подсолнухово-пурпурных языках пламени виднелись коллега-психиатр Евгения Борисовича – строгая женщина с острыми очками на золотой цепочке и пронизывающим взглядом, приглашённый эксперт – семейный психолог из соседнего района, солидный дядька с ароматной трубкой и видом древнего, мудрого мудреца, и сам Евгений Борисович.
Приглашённый бородатый эксперт с ароматной трубкой и солидный авторитетный Евгений Борисович ненавязчиво держали транспарант с мудрой цитатой великого Фрейда.
Рядом с ними стоял раскидистый многовековой дуб, на могучих ветвях которого молодая пара бурно ругалась из-за вкусного, тающего мороженого.
После дуба, увиденного в треснувшем полене камина, Иванову отчётливо захотелось ледяной водки со льдом из запотевшего хрустального графинчика, с охлаждённой сёмгой, плачущей росой на обсидиановом блюде, солёным огурцом и помидором, белорусским салом с чесноком, и колышущимся холодцом с горчицей и хреном на чёрном хлебе с тмином, и уехать на месяц в Ниццу или в Баден-Баден.
Мысли о зарубежном вояже прервала подошедшая очаровательная, девятилетняя племянница Катюша, с её огромными, размером с фарфоровые чайные блюдца с золотыми каёмочками, сияющими любопытными глазами цвета летнего неба, ковыряя маленькой серебряной ложечкой в густом ароматном варенье из спелых сочных вишен.
Вокруг нежной детской, почти подростковой уже, аристократической изящной гагачьей шейки племянницы небрежно-элегантно был намотан в одиннадать оборотов дымчатый газовый лавандовый шарф, как у Айседоры Дункан.
В руках Катюша держала фарфорово-платиновую вазочку с густым ароматным вишнёвым вареньем, из которой не прекращала методично есть маленькой серебряной ложкой спелые сочные вишни; под правой подмышкой, поближе к печени и к сердцу, Катюша держала томик Венедикта Ерофеева, под левой подмышкой, поближе к селезёнке - небольшой томик переписки Энгельса с Каутским и Ленина с Аверченко.
По своему обыкновению наклонив лукаво голову на 270 градусов, Катюша вдруг уставилась на Николая Петровича с той невинной, детской непосредственностью и выдала громким, звонким голоском:
- Дядя Коля, а ты почему всегда такой... левый радикал, отчасти даже левый популист, и, временами, немножко масон?
Иванов затравленно посмотрел на стену над камином, где в изысканных рамках под прозрачными стёклами, рядом с тёплыми семейными фото и сувенирами, строго и с достоинством тихо сияли пять дипломов со спокойными, надёжными, вечными и официальными круглыми печатями, поставил на тисовый столик рядом с креслом бокал с дымящимся грогом, фарфоровую чашечку с ароматным, душистым, горячим чаем, серебряный вазон с аметистовыми инкрустациями с нежными баранками с пармезаном, встал, сделал большой шаг к оторопевшей Катюше и молча задушил очаровательную, любознательную и бойкую племянницу её газовым шарфом.
По дёргающейся милой ножке Катюши стекала тихая прозрачная струйка, капая на фамильный, настоящий персидский, ковёр.
Поморщившись, Николай Петрович с сожалением посмотрел на тисовый столик, на камин, на прадедушкин ковёр, с отвращением на пять дипломов из ПНД, и спешно прошёл в свой кабинет.
В кабинете Иванов написал записку любимой, рассудительной жене Лене и неукротимой, упрямой Агриппине Семёновне, о том, что Катюшенька, вероятно, неосторожно каталась на спортивном велосипеде или автомобиле, как и Айседура Дункан; добавил, что устал за четыре года терапии и едет в Ниццу на воды, согласно предписаниям доктора Стравинского, поставил печать фамильным перстнем, и срочно убыл ночным курьерским в Баден-Баден.
В номере отеля-санатория Баден-Бадена всё богатство Иванова составили два саквояжа фамильных драгоценностей и ценных бумаг, два саквояжа белья, костюмов, книг и личных вещей, и бело-серый виргинский опоссум Игорь Рюрикович, названный так за манеру свирепо жрать клубнику, дыню, крыжовник, тутовник, репу и сельдь (включая сюрстрёмминг), с которым Николай Петрович ни за что не захотел расставаться, и собираясь в дорогу, поместил в саквояж первым, вместе с серебряным вазоном с теми домашними баранками и свежей клубникой.
В Баден-Бадене Иванову было хорошо, но тревожно.
Минеральные воды, массаж, магниты и красоты курорта радовали, но по ночам странно и некомфортно снились ему строгий и мудрый Чехов, талантливый, почти гениальный, и пронзительно умный и проницательный Михаил Афанасьевич Булгаков в пальто и в шляпе, с неизменной папиросой, Хармс с кочаном капусты, князь Мышкин, и почему-то Чингиз хан, Тамерлан, прокуратор Иудеи Понтий Пилат в белом плаще с кровавым подбоем, и, вообще ни к селу ни к пригороду, седой Генрик Сенкевич с Чеховской бородкой, пишущий дома в кресле за массивным письменным столом свой труд "Камо Грядеши".
Намёки снов Николай Петрович понял верно, и, после недолгих размышлений, уехал круизным лайнером в Аргентину под именем Мануэль Хорхе Геррера Гарсиа Мариа Хайме де Галарса, в небольшой живописный пригород-спутник Буэнос-Айреса; открыл там сначала антикварную лавку, затем психиатрическую клинику и аптеку при ней, и зажил долго, тревожно и почти счастливо.
Иногда, тёплыми майскими вечерами, за чашечкой ароматной, горячей граппы и горячего, душистого чая, Мануэль Хаймович говорил дряхлеющему Игорю Рюриковичу, с удовольствием жующему клубнику и магелланскую смородину на пледике, на подоконнике под лучами вечернего аргентинского солнца:
"Это ещё не конец нашего пути, камрад".
Игорь Рюрикович смотрел на де Галарса и загадочно улыбался, как умеет улыбаться лишь верный опоссум.
Спустя ещё несколько лет, Мануэль Хорхевич познакомился с Марией, врачом-педиатром, и её семьёй от прежнего брака.
Прежний муж Марии, доктор Густаво, умер при загадочных обстоятельствах - как однажды вырвалось у Марии, одним солнечным днём, когда ещё чета врачей жила в Чили, при звуках очередной начинающейся на улице революции, он спешно зашёл в шкаф в спальне, как был, в брюках, рубашке и жилете, и уже не вышел оттуда никогда.
Мария старалась не говорить об этом, де Галарса понял и более не пытался тревожить больное, временами ошеломлённо-смутно вспоминая каких-то Буэндиа.
Однажды тёплым майским вечером многочисленная новая семья пила ароматный, душистый кофе под пальмами на заднем дворе, в патио.
Мария качала на руках грудного Сальвадора, на стуле качался Фернандо, сын Марии от прежнего брака.
Мануэль почти уже погружался в дрёму, как вдруг к столику подбежала племянница Марии, пятилетняя бойкая Кончита с огромными глазами, в которых отражались пальмы, и заверещала писклявым холерическим голоском:
- Дядя Мануэль, а почему иногда Вы..
- Я СЕЙЧАС ВЕРНУСЬ, СРОЧНОЕ ДЕЛО! - заорал Иванов, выломался из патио сквозь дом на улицу, опрокинув стол, прыгнул в свой скромный но любимый Volvo и погнал, чего с ним никогда не бывало здесь, с превышением скорости и на жёлтые сигналы светофоров, в запримеченный ранее ресторан в историческом центре пригорода, есть креветки в кляре и думать.
Послать донат автору/рассказчику
