ЛЕКАРСТВО ОТ ДЕПРЕССИИ
Однажды чудной майской ночью 1992 года я был арестован милицией города
Владивостока. Меня реально заковали в наручники и бросили за решетку в
заднее отделение воронка-уазика, где уже находились два таких же
оболтуса. Один из них, щуплый жилистый мужичонка, сладко обнимал всеми
руками и ногами свою улику – охренительных размеров мешок сахара. Мне
одну улику тоже оставили с собой –
это был парашют, упакованный в тюк. Как ни странно, уже через несколько
минут парашют мне очень пригодился, причем не выходя из уазика. Но об
этом позже.
А вот вторую улику, вместительный рюкзак, у меня отобрали сразу же.
Рюкзак тянул килограмм на 25 и примерно на такое же количество лет
заключения. В нем находились: пара красивых конических наконечников
боеголовок и прочие детальки полутора десятков типов ракет, находившихся
на вооружении российских военно-морских и противовоздушных сил, платы
блоков управления к ним же, разрозненные фрагменты нескольких калашей,
которых вполне бы хватило на сборку одного целого автомата, изрядное
количество патронов калибра от 5,62 до 13,6, искромсанный обломок
таблички с грозной надписью: «ОЙ! ОГОНЬ БЕЗ ПРЕДУ», а также
многочисленные фигнюшки загадочного вида, похожие на трофеи в районе
катастрофического падения очень воинственной летающей тарелки.
Милиция проявила при моем аресте изрядное мужество. И вовсе не потому,
что я был так уж опасен. В пятистах метрах от нас рвался к ебе#ям
главный арсенал самой мощной военно-морской крепости России. Он был
рассчитан на трехлетнюю круговую оборону от вероятного противника – того
самого, который имеет возможность переходить границу маленькими кучками
по миллиону человек.
В тротиловом эквиваленте тогда взорвалось пол-Хиросимы –
почти 20 тысяч тонн боеприпасов вблизи жилой застройки.
Саундтрека и видео к той мирной владивостокской ночи вполне хватило бы
для съемок многосерийной киноэпопеи о штурме Берлина.
Эпизодически снаряды летали по всему городу. Своими глазами видел, как
отряд веселых ребятишек с грохотом тащил в районе Постышева искореженный
остов трехметровой почти ракеты. Один из снарядов перелетел через всю
городскую застройку и потопил в районе Моргородка новенькую моторную
лодку, только что спущенную на воду тремя мужиками, уже основательно
отметившими покупку. Думаю, каждый россиянин точно назовет первое слово,
которое они при этом сказали.
В этих условиях военные и городские власти приняли мудрое решение –
дать возможность взорваться в арсенале всему, что только может там
взрываться, эвакуировать тысяч тридцать жителей из прилегающих районов и
выставить плотное внешнее кольцо оцепления. Через это кольцо я пробрался
в пригородном лесу между двумя уазиками, по-шпионски бросив два камушка
в две разные стороны, чтобы оба патруля обернулись на шум передом, ко
мне задом. Впрочем, из-за дальнего грохота канонады патрули ни хрена не
заметили ни моих камешков, ни меня самого.
Ориентироваться в сумерках было легко – я просто шёл на растущий шум.
Если бы не он, трудно было бы поверить в какую-то опасность –
никаких мин-снарядов вообще не попадалось, и только однажды навстречу
мне в панике пробежала какая-то контуженная бродячая собака.
Умные вороны, которых в этих лесах были великие тысячи, свалили еще
раньше, поэтому было даже тише, чем обычно. Всё изменилось, когда я
вышел на склон сопки, обращенный к эпицентру.
Никогда в жизни ни до ни после этого я не видел такого немыслимого
фейерверка, даже на праздновании Дня независимости в Вашингтоне.
Высоко в воздухе сияли разноцветными огнями и плавно опускались тысячи
сигнальных ракет, а им на смену непрерывно взлетали новые.
Под моими ногами на многие гектары вокруг лежал настоящий музей военной
техники, прилетевшей сюда внезапно и недавно.
Значительная часть этой техники – громадные металлические ящики и
рогатые морские мины – была к полетам не предназначена в принципе.
Я забрался на какой-то утес и замер от открывшегося мне зрелища.
На обширном залитом огнем пространстве арсенал жил своей бурной жизнью,
ожесточенно отстреливаясь в разные стороны всеми видами оружия, кроме
ядерного. Но вскоре показалось, что и до него дошла очередь, и вообще
началась третья мировая. Страшно грохнуло, и высоко над городом вдруг
взвился огромный огненный гриб на тонкой черной ножке, хорошо всем
знакомый по апокалипсическим блокбастерам. Как я понимаю, шальной снаряд
долбанул по небольшому нефтехранилищу, тонн на 500-1000. Но кто ж знал,
жители подумали всякое. Тысяча тонн в газообразном виде – это очень
много.
А я шел по широкой тропинке вдоль арсенала, аккуратно переступая через
мины и подбирая наиболее прикольные штуковины. Больше всего я
заколебался снимать парашют – он завис на дереве совсем рядом с
ограждением. За каким хреном он мне тогда понадобился – я понимать
отказываюсь. Изредка высоко в кроне деревьев надо мной что-то
просвистывало, и на голову начинали сыпаться свежесрезанные ветки и
листья. Но в целом было безопасно – ни одна хрень не пролетела и не
упала возле меня в радиусе десяти метров. Я бы заметил.
Грохот канонады постепенно снижался, и я несколько расслабился.
Как оказалось, зря. Где-то далеко от меня пожар перекосое#ил невидимый
мне ящик с реактивными снарядами так, что ракеты оказались направленными
прямиком на меня. Взлетали они к счастью поодиночке, с интервалом в 1-3
секунды, иногда парами. В отличие от предыдущих тупых летающих болванок,
реактивные снаряды при падении взрывались.
Всего их было в ящике ровно 20 штук. Я считал. Второй и третий взрывы я
переждал в позе морской звезды за скальным выступом, остальные 17 –
уже в позе эмбриона в какой-то расселине. Понятия не имею, как я туда
вообще допрыгал и вместился. Я лежал, трясся и получал хотя бы
отдаленное представление, что чувствовали проклятые фашисты под залпами
наших «Катюш». Когда этот кошмар закончился, я вдруг ощутил
необыкновенный прилив сил и острую потребность немедленно убраться
отсюда подальше. Из леса я выходил переполненный счастьем, что остался в
живых, и совершенно беспечный – до кольца оцепления оставалось пилить
еще километра два. Вот тут-то меня и повязала родная милиция. Она,
оказывается, затаилась в мертвой зоне обстрела под крутым склоном сопки.
Милиция моему появлению откровенно обрадовалась – задержанных теперь был
полный комплект, и можно было наконец уе#ать подальше от этого
проклятого места. Уазик взревел и ринулся с дикой скоростью по
обстреливаемому участку дороги. Мы летели как птицы.
Но не успели мы донестись до колечка на Русской, как в кабине ожила
рация. Некий полковник в доступных русских выражениях объяснил, что по
поступившему сигналу возле такого-то жилого дома в районе Техучилища
мародеры грузят в черную волгу награбленное, и нам следует немедленно
настигнуть злодеев. Мы резко повернули вправо и достигли упомянутого
дома меньше чем за минуту.
В клубах пыли при свете фар было видно, что от него на всех парах
действительно уходит какая-то волга. Мы начали сумасшедшее преследование
по горным грунтовым дорогам. За последующие две минуты я проверил
головой на прочность все отсеки заднего отделения уазика, прикрываясь
своим парашютом. Я тщетно пытался увернуться от летавшего вокруг мешка
сахара и избежать столкновений «череп-череп» с двумя остальными
задержанными. Когда мы уже начали настигать супостатов, рация ожила
снова. Знакомый полковничий голос связался с нами в еще более доступных
выражениях, из которых помню только одно цензурное слово - «мудаки».
Если вкратце, полковник объяснил, что тоже приступил к преследованию, но
так и не нашел мародеров, зато какие-то достойные люди на милицейском
уазике его зачем-то упорно преследуют сзади. Гонка на этом прекратилась
– полковник четко объяснил, куда по его мнению мы должны отправиться.
Пристыженные милиционеры повезли нас в отделение РОВД на Магнитогорской.
Когда мы подъезжали к нему, я увидел сотни людей, сидевших на скамейках,
поручнях и бордюрах, прикрывшись своими домами от эпицентра. Вокруг на
деревьях сидели во множестве вороны- эмигранты, тревожно перекаркиваясь.
Честно говоря, только при виде всего этого до меня дошло, из какой
мясорубки я только что выбрался.
Нас поместили в так называемый обезьянник – хорошо охраняемое место, где
задержанные ждут вызова к следователю. Мой допрос запомнился только
офигением следователя при разборе трофеев. Судя по тому, что меня не
задержали даже на 15 суток, содержимое рюкзака целиком пошло на сувениры
без оформления, равно как и парашют.
А вот допрос мужичка с сахаром был прикольнее. При вызове к следователю
он схватил свой мешок и потащил с собой.
«Оставь мешок здесь» - хмуро потребовал сержант. «Нет уж, с собой мне
как-то спокойнее» - парировал мужичок и потащил мешок дальше.
«Да ты что, нам не доверяешь что ли? » - возмутился сержант.
«Хм, а по-моему это вы мне не доверяете» - едко возразил мужичок.
«Нет, это ты нам не доверяешь! » - взревел сержант. «Значит, мы оба друг
другу не доверяем» - обернулся мужичок уже в дверях следователя и
втащил-таки злосчастный мешок к нему внутрь.
Из кабинета тут же послышались вопли следака с требованием убрать мешок
нах.
Еще запомнилась заключительная перепись задержанных в какой-то амбарной
книге.
«Такой-то» - «Бомж».
«Такой-то» - "Недавно из мест заключения".
«Такой-то» - (далее произносится глубокомысленно в нос, у меня был
насморк) – «аспирант такого-то университета».
Хохотал весь обезьянник.
Вот тут бы мне и заткнуться – ну рассказал умеренно прикольную историю,
ну и вали себе дальше. Но я всю жизнь не вписывался ни в какой формат,
таким и останусь до конца. У моей истории было еще более несусветное
продолжение, и я его расскажу.
Дальше советую читать только тем, кому сейчас так же хреново, как и мне.
Читателям в нормальном настроении предлагаю максимум поставить закладку
с пометкой «Полная ж…», и вернуться сюда только тогда, когда она
наступит. Остальные держитесь крепче – настоящий реквием пишется только
раз в жизни, а именно его я и собираюсь сейчас написать.
В эпицентр взрыва я поперся тогда по единственной причине –
скудный разум подсказывал мне, что арсенал рано или поздно сдетонирует,
и тогда меня легко и безболезненно разнесет на мелкие кусочки прежде,
чем я успею что-либо сообразить. Довольно быстро я понял, что детонации
уже не будет, а вот летящей болванкой искалечить может запросто. Мне не
хотелось париться какими-то там предсмертными муками. Тогда я
сосредоточился на поисках пистолета или на худой конец автомата – всё
тот же разум теперь подсказывал мне, что их по окрестным лесам
разбросаны тысячи. Остальную фиготу я подбирал просто из любопытства.
Причина такого идиотского поведения была проста. За два года до этого
моя любимая девушка ушла к моему лучшему другу.
Если бы он был просто качок, богатенький Буратино или донжуан, я бы
боролся – без неё мне жизни было абсолютно не жалко.
Но когда любишь по-настоящему, думаешь не о своём счастье, а о счастье
того, кого любишь. Мне правда казалось, что с ним ей будет счастливее, и
оба они вполне разделяли это мнение.
Новобрачных угораздило поселиться в трех минутах ходьбы от моего дома.
Каждое ранее утро и каждый поздний вечер мне приходилось идти мимо их
освещенных окон первого этажа по дороге на работу и обратно, а
воображение у меня было хорошее.
Иногда я случайно встречал её. Мы оставались типа друзьями, завязывался
милый разговор. Нам всегда было что сказать друг другу.
Она смотрела на меня загадочными счастливыми глазами, и я знал –
больно мне или хорошо, жизнь моя начинается и заканчивается на этих
секундах.
Два года я честно пытался жить дальше и даже знакомился с другими
девушками, но быстро понял, что нравятся они мне тем, что чем-то похожи
на неё, а это неправильно. Я с детства привык быть заводилой своей
дружеской компании, и меня достало появляться в ней мрачной залупой. А
от вида довольной физиономии моего бывшего лучшего друга Антоши меня
просто воротило. В довершение ко всему, накрылся медным тазом Советский
Союз, а с ним вместе и моя едва начавшаяся научная карьера. Элементарно
не стало жидкого азота, международной подписки и заметных невооруженным
глазом денег. Ничего другого делать я не умел. Передо мной открывались
заманчивые перспективы новой рыночной экономики –
я мог стать грузчиком, челноком, киоскером, бандитом, начать свой малый
бизнес и прое#ать на нём родительскую квартиру, или несколько лет сидеть
у них на шее, заканчивая уже никому не нужную диссертацию. Поэтому в
эпицентр взрыва я пошел счастливый.
Но еще более счастливым я из него вышел. Всего двадцать советских ракет
прямой наводкой быстро и надолго вылечили меня от депрессии.
С тех пор много воды утекло. Моя любимая успела родить от моего лучшего
друга трёх дочерей, уйти в почти бессрочный декретный отпуск, стать
талантливым художником, увешать все стены своей квартиры своими
полотнами, научиться наконец их продавать, перейти на цифровую графику,
сойти с ума, лечь в клинику, вылечиться, развестить и уехать навсегда в
Питер. Вряд ли в промежутке она вспомнила обо мне. Впрочем, в то время я
был уже в США.
Через много лет мой бывший лучший друг Антоша попросит у меня её
контакты. У меня их не было – она нас обоих оставила с носом.
Мои первые несколько лет после взрыва арсенала были совсем мизерными, но
как ни странно, именно это помогло мне выжить.
Мои высокооплачиваемые родители лишились своей работы, сестра
заканчивала университет, и из ожидаемого статуса иждивенца я вдруг
стремительно перешел в статус единственного возможного кормильца, так
толком и не умея ничего делать за пределами своей специальности. У меня
не было ни гроша на курсы английского, поэтому я учил язык, занимаясь
коммерческими переводами.
У меня не было ни копейки на курсы программирования, поэтому
компьютерные языки я осваивал, создавая коммерческие субдшки на десятки
тысяч строк программного текста. Я рано научился писать грантовые
заявки. Первая из них, направленная осенью 92-го, думаю изрядно
повеселила экспертов – его изюминкой был самостоятельно изобретенный
аналог языка html для разметки мультимедийных гипертекстовых документов.
У меня были те же тэги и те же спецсимволы, но в другой комбинации.
Говорю же, подписки на научные журналы уже не существовало.
Следующие проекты принесли моим университетам два десятка грантов,
которых хватило бы на выплату мне зарплаты на пару сотен лет вперед. Из
них мне мало что досталось, но по крайней мере несколько десятков
человек получили интересную оплачиваемую работу. В 96-м я догадался
наконец написать заявку на самого себя, и укатил на магистратуру в США.
С тех пор жизнь моя встала на ноги.
В следующих абзацах я на одном духу вдруг вспомнил всё самое лучшее, что
случилось потом в моей жизни. Эти абзацы я с сожалением вычеркнул.
Свои павлиньи перья я распущу где-нибудь в другом месте.
Рассказ должен быть правдоподобен, а жизнь моя получилась невероятная.
Скажу кратко, что я облетел всю планету, и всего мне было отмерено самой
щедрой лопатой.
Но всё в этой жизни имеет свои циклы. В январе этого года на всех без
исключения моих кубиках выпали одни единицы, а на некоторых включился
счетчик с обратным отсчетом. С июня я полюбил сидеть по ночам на свежем
воздухе в клубе-барже на набережной Владика.
Я слушал мягко отраженную от воды музыку, любовался на особо красиво
танцующих девушек, охотно вертел их в воздухе на медленных танцах, легко
знакомился и общался, хотя и не развивал отношений –
я редко влюбляюсь и случайных связей не люблю. Я был счастлив этим
летом, насколько вообще можно быть счастливым в моей ситуации.
Днем я со свойственным мне позитивизмом пытался выбраться из ямы, в
которую попал, и с успехом продлил агонию еще на несколько месяцев.
К августу все мои счетчики затикали громче. Мне давно перестала
нравиться баржа, но я продолжал туда ходить. Если кто не знает,
набережная Владика в ночные часы – исключительно стремное место.
Я очень надеялся, что рано или поздно меня просто прибьют, и все
проблемы мои утрясутся сами собой.
Мне правда иногда кажется, что надо мной летает целая эскадрилья очень
веселых ангелов-хранителей. Слишком часто, легко и вовремя мне давалось
то, чего я просил. Только просил я всякий раз чего-то простого и
понятного, а мне в ответ щедро отвешивалось что-то очень похожее, но
несусветное. У моих ангелов нет задачи сделать меня счастливым, хотя и
это у них часто получалось.
У них другая задача – обеспечивать мою сохранность, заставлять офигевать
и проверять меня на вшивость. Так было со всеми девушками, которых я
любил, с работой, да и с тем взрывом арсенала.
Так случилось и теперь.
Я просил, и уже к середине сентября я допросился. Однажды часов в пять
утра из кустов нарисовался некий кадр и наставил на меня пистолет. Кадр
попросил меня вывернуть карманы. Если бы он сделал это менее хамским
тоном, или если бы это был голливудский фильм, где злодей терпеливо
ждет, когда же главный герой выскажется, я бы сказал ему следующее:
«Слушай, мужик! Я всё тебе отдам, только пристрели меня пожалуйста здесь
и сейчас. У меня есть любящая меня и любимая красавица жена, с которой у
меня никогда уже ничего больше не сложится – я давно сделал всё, что
мог. У меня есть любимый сын, которому я никогда в жизни не стану
объяснять, в чем я был прав, а она нет. И поэтому я навсегда останусь
для него виноватым. У меня есть друзья, которых я давно забросил из-за
никому не нужных романов и попыток всё успеть в этой жизни. У меня есть
любимая работа, которую я скоро потеряю, и дело моей жизни, мимоходом
раздавленное внешними обстоятельствами.
Наконец, у меня есть куча сделанных в счастливые времена долгов, по
которым я теперь понятия не имею, как расплатиться. Я дошел до того, что
недавно с интересом просмотрел добросовестный немецкий
фильм-реконструкцию о последних днях жизни ставки фюрера.
В моем случае тоже со всех сторон подпирают советские войска, и
остановить мне их уже нечем. Сегодня уже 13-е, а 15-го у меня очередная
выплата по займу. Мужик, ты прибыл вовремя!»
К сожалению, в стрессовых ситуациях я туплю и речей произносить не умею.
Да и русский матерный короче всех этих голливудских выкрутасов. Вся моя
долгая прочувственная речь уложилась в семь букв
«А и пох…!!!», пока я проводил единственный известный мне эффективный
прием рукопашного боя – сокрушительный удар ногой по яйцам. Кадр ойкнул,
выронил пистолет и потерял всякий интерес к происходящему.
Я подобрал пистолет – он оказался неожиданно тяжелым и настоящим.
Это была не газовая пукалка и не травматик. Но к месту происшествия
подгребали два товарища поверженного противника. Последующие метров
двести были полной фантасмагорией: я пошатываясь уходил прочь с
пистолетом наперевес и часто задом наперед, а следом слышались
увещевания типа: «Мужик, ну чо ты! Слышь! Отдай железку!»
Было ощущение, что я увожу у них корову-кормилицу. Под конец мне это
надоело. Я вспомнил про предохранитель, нашел его, громко щелкнул из
боевого в походное и обратно, после чего пошел им навстречу с возгласом:
«Мужики, сюрприз! Валить я вас буду здесь».
Горизонт быстро очистился.
На следующее утро я внимательно рассмотрел пистолет. На нем были
глубокие царапины. Возможно, это был он, привет из 92-го года, так и не
найденный мною тогда на взорвавшемся арсенале.
Кроме его появления, в моей жизни ничего не изменилось.
Через два дня по-прежнему было 15-е. Даже если бы с неба спустился ангел
и протянул мне эти деньги, 15-е всё равно бы наступало потом каждый
месяц, и я снова продлевал бы агонию. В пистолете были патроны.
Читатель ждет возможно жалобного рассказа, как я два оставшихся дня
смотрел в его дуло. Но этого не было. Мне вполне хватило двух секунд на
набережной. Просто действие двух десятков пилюль-ракет прямой наводкой
кончилось, и мои добрые ангелы подбросили мне еще одну пилюлю из той же
серии. Я снова счастлив, что остался в живых.
С тех пор прошло полтора месяца. Деньги тогда я занял у давно забытого
товарища и расплатился с ним с зарплаты в начале октября, еще толком не
зная, на что буду жить оставшийся месяц.
А потом мне вдруг хорошо заплатили за давно сделанную и порядком уже
забытую работу. Я по-прежнему не знаю, что со мной будет дальше.
Но я что-нибудь придумаю.
И не надо пожалуйста ставить мне высокие баллы только затем, чтобы я
чего доброго не расстроился и не наложил на себя руки.
Не беспокойтесь. Я и так знаю, что балл будет кислый.
Я привык получать куда более низкие баллы и за гораздо более серьезные
вещи в этой жизни. Я выживу, не впервой.
К написанию этой грустной длинной истории меня подвигло воспоминание –
однажды случайным, вовремя испущенным воплем я спас жизни двух человек.
И уже поэтому хорошо, что тогда в 92-м у меня ничего не получилось. В
вычеркнутом из этой истории хит-параде самого хорошего, что случилось в
моей жизни, тот случай занимает особое место. Не знаю, что у меня
получится, но я вот решил повторить этот подвиг. Если хотя бы один
человек на планете, неважно в каком году, прочитает эту историю и
отложит свой уход из жизни, я буду считать ненапрасными три часа, на неё
мною угроханных. Однажды я мыл трехлетнему сыну порядком измазанные руки
и по окончании этой процедуры заметил, что мои руки сами собой тоже
сделались чистыми. По крайней мере одного человека в процессе написания
этой истории я уже спас – самого автора…
Если я зря тут распинался, и Вам по-прежнему очень плохо, пишите –
[email protected]. Только учтите, что психотерапевт из меня хреновый –
я специалист совсем в другой области. Лучше попробуйте тоже кого-нибудь
спасти - спасетесь сами :)