ПРИКОРМ
Мой сын начал сам добывать себе пропитание с года и трёх месяцев. Вестимо, сначала он научился ходить. Примерно как все – в год. И через три месяца уже весьма уверенно, чуть ли не бегал. В годовалом же возрасте мы по дури лишили его пропитания – материнского молока,
перевязав грудь. Хотя толком не перевели на общий младенческий стол. Нет, конечно, пытались, совали ему там всякие положенные по возрасту творожки, молочные смеси.
Ан нет, нэма дурных, от всего отплёвывался, срывал с мамочки одежду, выхватывал сисю... одну, вторую... насыщался, и как напившийся ухарь-купец ударялся в гульки - пребольно кусал соски появившимися двумя зубками. Мамочка визжала, он – хохотал, злодея отрывали от кормушки, он умиротворённо кайфовал на спине с полным пузом, блаженно запуская фонтаны в разные стороны. Что ж, отказать в сисе ему не решались – не оставлять же дитя голодным!
Да и чё не дать - в голодном 1964-году, последнем году безумного правления Хрущёва, у нас было с избытком своего молока. Хватало малому, да ещё делились с бедолагой-соседом, моложе нашего на месяц. У евойной мамочки сиськи были вдвое больше наших – пятый калибр супротив
нашенского третьего. Очень красивые, но в нужный момент подвели, оказавшись лишь
пустопорожним украшением. А наша мамочка задолбалась кормить малого – она была аспиранткой, работала в лаборатории аналитической химии Киевского госуниверситета им.Т.Г.Шевченка. И, убегая на работу, сцеживала молоко, я его скармливал из бутылки с соской, а она сама потчевала злодея ещё 4-5 раз в сутки. Да ещё дрожала – вдруг кто стукнет, что она – дойная корова в личном хозяйстве, и её по тогдашнему хрущёвскому указу о запрете личного крупного скота сведут на какой-нить колхозный двор.
Короче, решили завязать, хотя и тёща (ейная матерь) и свекровь (моя мама) умоляли докормить его еще несколько месяцев – до лета, плавно переведя на общий младенческий стол с молочной кухни и своим супчикам-мупчикам-кашкам. Думали – оголодает, станет жрать. Ан нет,
голодал, но постился, и у нас начались муки с питанием – накормить его стало искусством, которым я овладел первым и сделался кормящей мамой.
И вот как-то гуляю с ним в нашем большом дворовом парке, выпуская его в свободное плавание, сам чего-то читаю, послеживая за малым,– ну, чтоб не упал, не вымазался или чего не попробовал с земли – в этом нежном возрасте детки, как женщины, всё тянут в рот... И вдруг чадо в мгновение ока исчезло! Я туда-сюда – нету. Как провалился, ну, сквозь землю врядли, а вот в какой открытый люк? И тут со скамейки меня окликает женщина. Я от неё перед этим отворачивался, чтобы не смущать: она кормила грудью малышку, прикрыв платком. И вдруг я увидал из-под этого платочка попу и ноги моего злодея – он присоседился к девочке, разделив с ней трапезу.
Оказалось, почуяв запах материнского молока, он без всяких там реверансов нахально присосался к свободной груди и сразу покорил бедную женщину энергичным, по-мужски жадным опорожнением сосуда – её девочка сосала вяло, сильно недоедала, и мать-кормилица была вынуждена мучительно сцеживать молоко, чтобы не потерять его вовсе. А тут такой помощник! Да и благое дело – накормить голодного и страждущего. В конце концов Иисус Иосифович Христос, если Библия не брешет, тоже сотворил когда-то чудо, утолив 6000 оголодавших евреев парой буханок хлеба!
Думаю, это было нелегко, но Бог терпел и нам велел.
Короче, я познакомился с нашей внезапной кормилицей, она представилась Натальей,и договорился с ней о парочке кормлений в день. От платы она наотрез отказалась, мне пришлось рассчитываться всякими там дефицитами, как-то: икрой, сервелатом, бужениной и другими раритетами того времени из «буфета, для других закрытого» ((с) Высоцкий).
Конечно, после такой молочной подкормки потчевать малого кашами, кефирчиком и прочим детским фастфудом стало ещё труднее, но я выдюжил еще с полгода, пока он не вошёл в сознание, обогатил речь десятком слов. Его уже можно было уговаривать, завлекать, шантажировать и, в концов, да простит современная ювенальная юстиция!- выдать по попе.
А пока мы дотянули до лета, нашей маме и прочей родне ничего неово говорили, этот бомонд мог взбугриться типа – а вдруг наша случайная кормилица-простолюдинка чем больна (слава Богу, СПИД тогда ещё был не в моде)? Я же был спокоен: Наталья, женщина хоть и из простых, но чистая и здоровая.
Малой же заложить меня просто не мог: у него ещё не хватало слов для сексотских донесений. Да и вряд ли он сам был заинтересован в огласке. Так у нас с ним возникла первая в жизни мужская тайна от дорогой мамочки.
Я же потом заботился о нашей молочной сестре, помог учиться в школе, устроил в свой институт и, вопреки своим правилам, бегал к коллегам-преподавателям, выпрашивая «государственные» - к знаниям девчонка не рвалась. За это время я сдружился с семьёй Натальи, ейный муж Вася был классным автомехаником и потом очень выручал меня с моей «копейкой», потом «пятёркой» - вплоть до «девятки». Я же периодически отваживал его от пьянства, выдавая, по просьбе Натальи, хороших писдюлей. Моя супруга заподозрила что-то неладное, чё эт я так забочусь о чужой девочке как о своей, уж не моя ли это дочь? Я пошёл в сознанку:
- Нет, не моя, хотя и сестра нашего сыночка – молочная.
Жена разрыдалась, и не от моего многолетнего обмана, а от того, что снял тяжкий камень с её души – как она по молодости лет и эгоизму раньше на несколько месяцев лишила сыночка важного продукта. А я, отец, этот грех молодости тогда же мудро исправил. И почему так долго молчал?
Я отнекнулся – а ты не спрашивала! Да, был в теме, но не при делах, малой сам отыскал себе пропитание, я лишь уважил его решение.
А сын прервался с самостоятельным пропитанием лет на 12 – пока не стал мастером спорта по фигурному катанию, вошёл в разные там сборные и получил спортивную стипендию, вначале в размере инженерского оклада, а там больше и больше – до 5 окладов лейтенанта милиции. Но это уже на пике спортивной карьеры, когда присосался уже к громадной государственной сиське.