Поиск по автору:

Подарок подарку - рознь. Люди вообще к вещам относятся по-разному, из-за
чего и происходят разные вещи, простите за каламбур и некоторую
сакраментальность. Возьмем, к примеру, барабан. К барабану большинство
индифферентно относится, а некоторые даже поигрывают и постукивают, т. е.
барабанят вовсю. Но попробуйте барабан подарить. Шебутному пацану лет
четырех-пяти. Или лучше не пробуйте, если не хотите за этот барабан от
его родителей в бубен схлопотать. И правильно. Дарить детям барабаны -
тяжкий грех перед их родителями и соседями даже если они рок-музыканты
на ударных все. Такая фигня с барабанами.

С будильниками все наоборот. К будильникам все плохо относятся. Даже с
неприязнью, я бы сказал. Нет, когда будильник время показывает, - еще
ничего, его терпят и даже пыль могут протереть изредка. А вот стоит ему
зазвонить, запищать, затрезвонить и загудеть, то такая в каждом
просыпается ненависть к этому прибору, что человек даже сна лишается
напрочь и при работающем будильнике обычно не спит, как бы ему не
хотелось. И такая сильная ненависть совершенно не мешает будильники
дарить и такие подарки принимать.
Лехе подарили будильник. И не просто будильник, а целую ракетную
установку из магазина "супернужных" вещей с французским названием.
Впрочем, выглядело все цивильно. Согласно описанию и инструкции, целые
сутки будильник маскировался под часы, встроенные в детскую игрушку. И
лишь во время "Ч", эта штука вела себя, как настоящий космодром. По
углам черного стартового поля вспыхивали красные сигнальные огни и
хриплый нечеловеческий голос начинал обратный отсчет. По команде пуск
невидимое реле освобождало пружину и ракета стартовала. Обтекатель у
ракеты был поролоновым, летела она в потолок и больше пугала, чем могла
нанести какой-либо ущерб.
Лехе будильник понравился. Чисто картинка на коробке. Во-первых,
дареному коню в зубы смотреть не принято. Во-вторых, пробовать
будильник, читать инструкцию и заниматься прочей фигней Лехе было
некогда: у него был День рождения, куча гостей, еды и выпивки. Поэтому
всех свойств будильника Леха не знал и знать временно не хотел.
Все праздники имеют общее неприятное свойство. Они заканчиваются.
Подошел к концу и день Лехиного рождения. Гости разошлись, посуда была
вымыта, пол подметен, единственная Лехина комната проветрена, а постель
разобрана.
Тут Леха обратил внимание на новый девайс. Он достал его из коробки,
вставил батарейку, сверился с мобильником и установил часы, разгреб на
углу письменного стола немного места и приткнул туда будильник.
Полюбовавшись на приобретение, Леха отправился в кровать.
Надо сказать, что несмотря на брутальную внешность бритой гориллы, годы
спорта и скитаний по разным углам сделали из Лехи полного сибарита,
умеющего выжимать полное удовольствие из любого процесса с максимальным
удобством для измученного организма. Отход ко сну был отработан до
мелочей. Уже лежа Леха привычным жестом устроил у себя на груди
специальную подставку с ноутбуком. Чуть ближе к подбородку он положил
сотовый телефон. Возле левого уха был пристроен коммуникатор. На всякий
случай, рядом с коммуникатором легла электронная книга. Коммуникатор и
книга, на предмет обмена информацией, соединились с ноутом проводами. В
довершение Леха взял с сервировочного столика литровую кружку
свежезаваренного, огненного чая, немного отхлебнул и пристроил ее у себя
на животе. Выключив свет дистанционным выключателем, он не успел
прочесть и вторую страницу своего любимого сайта, как сзади него угол
письменного стола засветился тревожным красным светом.
Неожиданно проснувшееся, новое устройство зашипело как старая пластинка,
кашлянуло и на чистом английском произнесло: десять!
- Эй, ты там чего это? - Леха попытался изогнуться и посмотреть чего
происходит на столе, - ты подожди!
- Девять! Восемь! Семь! - Отрапортовал скрипучий механический голос
по-английски.
- Сказал же подожди! - Неуверено скомандовал Леха, понимая, что
разговаривать с часами глупо и надо вставать и что-то делать.
- Шесть! Пять! Четыре! - не унимался бездушный англоязычный девайс, -
Три! Два! Один!
- Все! - подумал Леха, потому что два года назад дал зарок не ругаться
матом даже мысленно и хорошо помнил кино про первого космонавта, -
поехали.
Из хриплых динамиков нового будильника раздался отчетливый звук
ракетного старта, щелкнула освобождаемая пружина, поролоновая ракета с
пластмассовыми стабилизаторами дристнула в потолок, отскочила и
блямкнулась в Лехину чашку.
- Ууууу, - не изменил Леха данному слову, ощутив брызги кипятка внизу
живота, - уууу!
Зря он все-таки зарекся матом ругаться. Выругался бы, выпустил пар,
авось и не вскочил бы как ошпаренный. Но ругаться Леха не мог. Он
вскочил, забыв про ноутбук, телефон, коммуникатор и чашку. Его могучий
кулак в поисках опоры саданул по стеклянному сервировочному столику и
разнес его вдребезги. Вторая рука легко сорвала со стены хрустальное
бра. Ноутбук уцелел, но умылся горячим чаем. Мобильник, привязанный
проводом к розетке, вообще далеко улететь не мог и просто шмякнулся
экраном об остатки несчастного столика насмерть. Над полуразваленной
квартирой стоял злорадный писк нового будильника.
В довершение ко всему выяснилось, что Леха сильно порезался. Кое-как
перевязавшись и прибравшись он лег спать и, как ни странно, сразу же
заснул.
Мне он позвонил следующий утром с неожиданным предложением. Не могу ли я
зайти, чтоб перевязать ему руку, после чего мне нужно будет съездить на
Яузу, где в подходящей рыбацкой лунке "предать утоплению одно бесовское
устройство".
Будильник, вопреки Лехиной просьбе, я топить не стал. Я отвез его домой
и поставил на свой письменный стол. Он и сейчас тут стоит. А когда Лешка
заходит в гости мы включаем на будильнике обратный отсчет и, отхлебывая
виски, вместе смотрим, как сволочной девайс пыжится, пытаясь плюнуть
ракетой в потолок.
Интересно, что развалится первым: ракета, или эпоксидный клей, которым
она намертво приклеена к подставке?

Слышали, как ящик с магнитами в поезде везли? Ну, там одни в купе ящик с
сильными магнитами везли, а другие тоже ящик, но с часами на продажу. И
на руках часы еще у всех. Слава. Не Партии, Правительству, Президенту,
т. е. Генеральному секретарю, лично и дорогому. А часы Слава, или
Командирские, а может быть и простой Полет. Или приборы всякие, что
магнитов боятся, несмотря на то, что дорогие очень. И все сразу в одном
купе. Часы, конечно, встали у всех, приборы вышли из строя и т. д. Все
знают байку? Мне, так, часто рассказывали.
Я рассказчикам верю, но спросить все время хочу кое-что. Потому что, в
начале конверсии парочка молодых специалистов нашего КБ тоже за
магнитами отправилась. По-моему в Нижний. Там завод, то ли подводные
лодки делал, то ли сенокосилки, то ли еще чего полезное в народном
хозяйстве, где магниты сильные нужны. Самые сильные в мире, как
говорили. Наши молодые специалисты магнитными уплотнениями и магнитными
жидкостями увлекались. Написали письмо в Нижний на завод по
сенокосилкам: в порядке оказания технической помощи, просим вас.
Выпросили магниты, и пошли командировку выпрашивать уже у своего
руководства. Чтоб вдвоем в Нижний на поезде туда и обратно. И поехали.
Пока все, как в других историях, да?
Заводчане с сенокосилочного завода на них странно так посмотрели, когда
узнали, что они на поезде и вдвоем, а не на грузовике и с грузчиками.
Наши тоже удивились. На фига нам грузчики, если мы оба по стописят
килограммов лежа стомильенов раз выжимаем? Культурные туристы мы, нам
ваши шестьдесят килограмм ферромагнетиков, что слону слониха, т. е.
дробина. Чего, сразу не заметили? И мышцами поигрывают.
Выдали им заводчане магниты. В посылочном ящике. Кто постарше-то видел.
Кусочки коричневого оргалита, который сейчас называют по английской
аббревиатуре эмдэфом, реечками сосновыми опоясаны и гвоздиками к ним
присобачены. Ящик стальной проволокой в много витков, да еще крест на
крест перевязан. Для крепости и удобства переноски.
Выдали, но смотрели странно. С какой-то ехидной жалостью. Их даже до
желдорвокзала довезли, на специальной машине с чисто деревянным кузовом.
На такой магниты внутри завода возят в больших количествах если.
Вытащили наши ребята ящик из деревянного кузова и потопали к поезду. И
сразу все поняли. Вы когда-нибудь обращали внимание, сколько железных
предметов по дороге встречается? Столбов, заборов, автомобилей? Сколько
всякой металлической мелочи на земле с асфальтом валяется? Не обращали?
И правильно. Пусть на это обращает внимания наивные люди с шестьюдесятью
килограммами самых сильных магнитов в мире.
Сначала к ящику несколько гвоздиков и кнопок с земли прилипло. Потом об
столб шандарахнуло вместе с одним культуристом-носильщиком. Только
отодрали ящик от столба, как тетка сумочкой прилипла. Замочком. Эта не
столб, эта так разоралась, что отлеплялись хуже, чем от столба. Потом
мужик часами прилип. Он, правда, внимания не обратил. Пьяный потому что.
Мало ли что пьяному почудится?
Через десять метров дороги, ребята приобрели некоторый опыт передвижения
меду людьми и металлическими предметами. Люди, между прочим, тоже те еще
металлисты. Все причем. Независимо от музыки.
Поставили ящик, один сторожит, другой дорогу к поезду разведывать пошел,
чтоб металла поменьше по дороге. Разведал. Вернулся. Хвать оба за ящик.
И тут сообразили, что не туда поставили. На крышку люка, ага.
Ящик шестьдесят и крышка не меньше. Нашим туристам от культуры пофиг.
Они сначала крышку вместе с ящиком с люка сняли, случайно. Рядом
положили, ногами уперлись и тянут. Милиционер заметил, что два охломона
крышку люка тырят в извращенной форме. Подошел посмотреть. Зря.
Потому что на наших милиционерах железок в пять раз больше надето, чем
на нормальных людях. Вплоть до пистолета, жетона и подковок на сапогах.
Кокарда, опять же. Не, ну хорошо, что пистолет на ремешке у них, но
плохо, что кобура расстегнута. Но хорошо, что на предохранителе.
Пистолет ему вернули и извинились, когда от ящика отодрать сумели. Даже
документы показали на груз. Он их до поезда проводил. То ли из
сострадания, то ли убедиться, что уехали.
В вагон входили подумав. То есть, сообразив, что просто так туда не
попасть, потому что он железный весь в тамбуре. Они ящик между животами
зажали, как котлету в гамбургере и так входили.
Без синяков, конечно, не обошлось. Пока до купе добирались, то одного на
стенку кинет, то другого об нее шмякнет. Засунули ящик под полку. С
трудом, потому что там металл в основании.
Ну про часы и приборы у соседей я рассказывать не буду, это все себе
представляют и слышали. Раньше, вообще-то часы и на холодильник нельзя
класть было. Потому, что намагничивались и вставали. А тут вообще.
Приборов, кстати, никто из соседей не вез, соседи оказались вполне
приличными людьми. Культуристы – спать на верхние полки, а соседи -
водку пить сели. Пили пока один подстаканник со стола не смахнул
случайно. А он возьми и на пол не упади. Свернул по дороге и под полку
прицепился. Соседям понравилось. Сначала ложечки бросали для
эксперимента. Потом ножик. Потом опять подстаканник.
Доэкпериментировались. Проводница на остановке зашла посмотреть, что это
ночью металлом по металлу шлепает, и увидела все. Фокус с ценным
подстаканником проводнице не понравился. Но еще с десяток ложечек и
длинный кухонный нож в купе появились и одним экспериментатором прибыло.
Выходили из поезда так же «сандвичем». И на вокзале «гамбургером» народ
распугивали. Два качка, а между ними ящичек маленький зажат. В камеру
хранения бочком пробираются. В метро решили даже не соваться. Больно уж
там железок много. Еле умудрились в ячейку камеры ящиком попасть.
Железки же кругом. Зато, как попали, - ящик внутрь со свистом рванул. И
так об стенку стукнулся, что гул по всему залу пошел.
Вытащить ящик из камеры хранения не смогли. Покусали проволоку
бокорезами, разломали сам ящик и неделю возили магниты от вокзала до КБ.
По нескольку штук в карманах. Не далеко совсем. Всего две остановки на
метро и пешком минут десять.
Вот я и хочу спросить. Почему про приборы с часами все рассказывают, а
про способы переноски ящиков с магнитами молчат?

«Жили-были (спроси у отца - подтвердит, если в разуме, силе) три великих
преглупых глупца... »
Ну не таких уж и глупца, правда. Не семи пядей, прямо скажем, но и не
сосем уж. Да и не три вовсе, а два. Целых два, или двое прапорщиков
советской армии. Жили, служили, дружили семьями и сами по себе. Глупцами
не были. «Просто так говорят: жили-были». Хотя, не всегда, если честно.
Но по пьяному делу обязательно. И на службе еще немного. А если
совместить - то вообще.
Они и совместили. Выпили по чуть-чуть, по восемьсот на прапорщика, и
решили со службы трубу домой притащить. Сотку. Три метра всего. У
прапорщиков мысли с делом не расходятся: раз решили значит несут. По
тропинке среди березок. Серега трубу на плече несет, Сашка оставшийся
литр сзади тащит. И отхлебывает по чуть-чуть. Серега слышит, что
булькает что-то. Знакомое такое, - просто до боли. Водка, то есть.
- Ну-ка, дай я теперь хлебну, - поворачивается Серега с трубой.
И Сашке аккурат по челюсти. Хрясь. Трубой. Не специально, нет, - как в
немых комедиях: ненарошно. Но крепко. Очень. Сашка аж бутылку в траву
выронил. Серега трубу бросил, бутылку подобрал, отхлебнул, посмотрел,
как Сашка за челюсть держится и говорит:
- Теперь ты трубу неси, а я бутылку понесу, а то ты у меня из доверия
вышел. Эвон сколько отхлебнул в одно рыло.
Не поспоришь. В бутылке грамм двести не хватает уже, а полная была,
когда вышли. Взял Сашка трубу. Идут. Серега сзади с бутылкой, Сашка с
трубой впереди. Челюсть болит. Но слух не отбило. Слышит он, что
булькает что-то. Знакомое. И ничего не говорит, потому что челюсть
болит. А оборачивается с трубой на плече.
И Сереге. По челюсти. Не специально, нет, - нечаянно. Но сильно. Хрясь.
Пополам.
Спрятали они трубу среди березок и в травмпункт поехали. Рентген,
перелом, операция. У обоих. Челюсти. Хорошо, что на челюсти гипс не
накладывают. Их по-другому фиксируют: без гипса. Но рот не откроешь,
болтать нельзя и есть можно только жидкое: то что через зубы
просачивается. Сереге хорошо у него переднего зуба не было. Даже
макароны всасывались, о вермишели я уж и не говорю. Страдали они так
целых два дня. На больничном же. Скучно. А чего делают два здоровых
прапорщика, когда скучно? Правильно.
Они делом решают заняться. Нужным. А у прапорщиков мысли с делом не
расходятся. Опережают правда иногда. Но ненадолго. В общем поехали они к
Сереге в сад. Самогон гнать. Брага как раз у него подошла. Установили
аппарат на конфорку, змеевик, охлаждение проточное водой из колодца. Все
честь по чести. Закапало. Хороший аппарат, хороший напиток капает.
Душистый. Сил нет терпеть и слюна к горлу. И не сплюнешь ведь. Ну, если
Серега только в щелку от зуба. Решили все-таки попробовать. Тепленький.
Сереге еще ничего, а Сашке только через соломинку. Зато быстрее даже чем
у Сереги получается. Поэтому Серега тоже соломинку взял.
Прапорщики самогон через соломинку. Как культурные люди. И так эти
культурные люди насосались, что заснули.
По товариществу запах пошел. Аж на другом конце садового товарищества
самогон унюхали. И милицию вызвали. В плане борьбы с самогоноварением, а
больше по-соседски - из вредности, т. е.
Милиция отреагировала быстро. В лице милицейского прапорщика. Он так и
сказал в отделении, что на такие трудные задания только прапорщиков
посылать можно.
Ворвавшись в открытую дверь домика, милицейский прапорщик огляделся и
возмутился. Газ горит продукция капает, а за температурой никто не
следит. Потому что. В плетеных креслах. Два здоровенных, насосавшихся,
как комары прапорщика спят и торчащими изо ртов соломинками
посвистывают.
Милицейский прапорщик, первым делом, газ убавил, потом коллег растолкал.
Чтоб воспитательную работу провести и внушение сделать. Потому что
милицейский прапорщик ничего другого с военными прапорщиками сделать не
может. Только комендатуру вызвать. А там свои прапорщики для борьбы
самогоноварением есть.
Часов через пять воспитательной беседы в домике, в плетеных креслах
мирно посапывали соломинками уже три насосавшихся самогона прапорщика.
Такая, в общем, картина.
Картина. Но не вся. Следующим днем, молча распрощавшись с милицейским
другом, прапорщики вспомнили про трубу. И решили дотащить. Потому что не
привыкли бросать такое дело на полдороге.
Серега закинул в миксер десяток соленых огурцов, Сашка добавил туда
несколько помидоров: кусать они не могли, а закусывать как-то привыкли.
Взяли с собой, случайно уцелевшую вчера, литруху самогона и пошли.
Травмоопасную трубу несли вдвоем. До, пересекающей тропинку,
железнодорожной ветки. Положили трубу поперек рельсов и уселись на нее
"перекусить". В смысле поесть. Через соломинку. Поезда там все-равно раз
в неделю ходят. Переезд автомобильный, правда, недалеко, но и фиг с ним.
Серега еще ящик подходящий еще в кювете подобрал. На нем и расположили.
Пузырь, банку с "микшированными" огурцами-помидорами и два стакана.
Сидят пьют. И "закусывают" через соломинки. Увлеклись. Разговаривают
только молча, как настоящие мужики. Чего непонятно жестами поясняют.
Через час смотрят, к ним два человека бегут и на ходу тоже что-то
неприличное руками машут.
Добежали и сразу в крик спрашивают. Какого черта два прапорщика на
рельсах сидят и движение на переезде останавливают. Молчат прапорщики.
Соломинки из ртов не выпускают и удивляются. Руками только показывают,
что "где тот переезд и где они". Ни при делах, мол. Отдыхаем просто.
Подбежавшие тоже удивляются. Не каждый день двух немых прапорщиков
встретишь на рельсах и с соломинками. Удивляются, но по стаканчику
приняли. За компанию. Потом все степенно объяснили. Про автоматический
переезд и красный семафор. Срабатывают они если две рельсины трубой
замкнуть. На том переезде с каждой стороны машин по пятьдесят собралось.
И что если трубу с рельсов прям сейчас не убрать водители тех машин
могут прапорщиков немного побить. И не посмотрят, что они немые и с
соломинками.
Трубу до дома прапорщики бегом тащили. Все пять километров. А чуть
погодя в городе слух пошел. Что если водку через соломинку пить, то
сильнее забирает. Даже в ресторанах мода пошла к водке соломинки
спрашивать. Такая вот картина. Окончательная.

Если некоторым не везет даже в бане, то некоторым везет в жизни. Не
всегда, конечно, но в основном.
Когда наша группа уезжала на летнюю практику в Тамбов, то Лешка чуть на
поезд не опоздал. Влетел в вагон на ходу уже. Повезло. А он еще взял и
сразу нас огорошил: женюсь, - орет, - через месяц, вследствие чего мы
сейчас выпьем портвейну, а я потом с практики на пять дней раньше уеду.
Кто же от портвейна, то есть, от такого праздника откажется? Я ж говорю:
везет. Мы пили Лешкин портвейн, а поезд вез нас на практику и Тамбовское
объединение "Пигмент".
И ведь свез нас тот поезд в Тамбов к нашим тамбовским товарищам,
согласно купленным билетам. Товарищи тамбовские заводчане поселили нас в
старом пионерском лагере. Пионеров оттуда выселили и нас вселили.
Отличный пионерский лагерь: на берегу Цны, ее стариц-озер, лес, парк,
все дела. Все дела, правда, метрах в двухстах от жилого корпуса, но кого
это волнует в юности. Это даже пионеров уже не волновало. Потому что их
выселили. Озера заболотились, окрест них появились комары, ужи и гадюки.
Пионеров заводчанам стало жалко и их выселили. А нас вселили. Пионерам
повезло.
А у нас Лешке повезло: он ужика поймал. Уж на крыльце корпуса в мусорный
бак пожрать заполз, а Лешке повезло. Нормальный такой, полуметровый
ужик. Единственно, противником фотографии оказался. Иначе как объяснить,
что он Лешку за палец тяпнул, когда мы их фотографировали. Уже ужу
повезло: Лешка рукой тряхнул и, рожденный ползать ужик, взмыв в воздух,
улетел в ближайшие кусты, назло Алексею Максимовичу, в смысле, Горькому
(у нашего Лешки совсем другая фамилия).
С фамилией Лешке, кстати, тоже повезло. И с отчеством. Они у него почти
одинаковые. С милицией только трудно. Лешка когда мильтонам
представляется, они ему нифига не верят без паспорта. Это как
Иваниванычем Ивановым назваться, ну, или Сансанычем Александровым.
Отвлекся малость. Так вот ужик в кусты улетел, а Лешкина рука в другую
сторону: в дверь. А там стекло. А стекло вещь хрупкая. В общем, разбил и
порезался. Сильно. Но все равно повезло: наши девчонки не зря два года
юбки протирали на гражданской обороне, в то время когда мы штаны на
военной кафедре просиживали. Кровь остановили, перевязали, укол
засандалили от столбняка в нужное место.
Следующим утром мы на работу, а Лешка с Сашкой в травмпункт швы
накладывать. Лето, тепло, солнышко светит, два студента после
травмпункта пиво пьют на лавочке. По кружке. Потомушто по две у них бы
денег не хватило. Но Лешка везучий. Лешка крови много потерял. Ему с
одной кружки так хорошо, что даже менты к лавочке подошли.
Поинтересоваться как зовут и зачем ему так хорошо. Лешкино "Сансаныч
Александров" их почему-то обидело.
Но Лешке опять повезло. Его из вытрезвителя быстро выпустили. А че там:
когда крови мало пьянеешь быстро, а трезвеешь вообще моментом. Правда в
вытрезвителе Лешка простудится успел. И отит еще хронический проснулся.
Но, что хорошо, так это пока отит вылечили, и рука зажила почти. Надо
было на работу выходить.
Мы все футеровщиками работали. Футеровщики - это такие люди
замечательные. Они оборудование от коррозии защищают разными
материалами.
Лешке опять повезло: у него отит в выходной кончился, а в выходной можно
девчонок на плоту покатать по озеру. Он и катал. Пока в середине озера
плот на мель не сел. И опять Лешке повезло. В том самом месте куда он
спрыгнул ржавое ведро на дне было. Опять порезался. И на работу не надо
ходить.
Нога зажила, когда до Лешкиного отъезда оставалось пара дней. Женской
половиной группы, воспринявшей Лешкины приключения, как желание судьбы
оградить его от женитьбы, был инспирирован тотальный контроль за
Лешкиным везением. Ему не давали делать ничего. Ему наливали холодный
чай в блюдце и дули на молоко, чтоб не обжёгся. За ним следили в
умывальнике, а когда Лешка заходил в туалет, рядом с дверью обязательно
кто-то шлялся. На всякий случай.
Но на работу он все-таки попал. Работать ему, естественно, не дали. На
него напялили каску и усадили несколько в стороне от этажерки с
итальянским оборудованием, под которой мы застилали пол
полиизобутиленом. Лешке было скучно. Бездельничать он не привык и с
тоской смотрел на работающих друзей. Наступил конец рабочего дня, народ
начал собираться вокруг Лешки.
Он расслабился и снял каску.
Точно в это время.
Метров за пятьдесят от места пренебрежения ТБ.
Сашке попался хромированный итальянский болт М20.
Красивый и блестящий. Не чета нашим. На головке болта даже стрелочки
были: опен-клозет (или как-то так). Умеют же делать, суки, - позавидовал
итальянцам Сашка и зафинделил болт куда подальше. Точнее хотел
зафинделить. Лешка же каску снял? Снял. Когда он ее снимал болт по
трубопроводам звякал туда-сюда. А как только Лешка каску окончательно
снял болт ему точно в лоб звякнул. Это я рассказываю долго. Болты
быстрее летают.
Но повезло. Кроме синяка никаких повреждений, а жениться и с синяком на
лбу можно.
На следующий день мы посадили Лешку на поезд в Москву. Девчонки плакали.
А мальчишки просили соседей по купе проследить и не давать в руки ножик.
На всякий случай.
Кончилось все замечательно. Алексей женат уже 27 лет и за эти 27 лет ни
разу даже не порезался. Так ему везет в жизни. Тьфу-тьфу-тьфу и три по
дереву.

Секретаря в приемной не было, и Сашка, без всякого предупреждения,
распахнул дверь кабинета. И тишина. Петрович не встал, приветствуя
знакомого посетителя, не снял черные очки-консервы, закрывавшие половину
лица, и не пошевелился. Сашкино: «Здравствуйте» колом повисло в воздухе.
- Ты не заболел часом, Петрович? - не дождавшись от хозяина кабинета
обычного: "Какого хуя приперся", Сашка пересек кабинет и протянул руку,
чтоб пощупать Петровичу лоб. Доселе неподвижный Петрович отдернул голову
от Сашкиной ладони, отчего из-под очков к подбородку сползла гримаса
боли.
- Какого хуя приперся, - морщась от каждого слова, с трудом спросил он,
и у Сашки отлегло от сердца.
- Живой, - Сашка убрал руку от Петровича и облегченно уселся в кресло у
приставной части стола, - чего молчишь, не здороваешься, не встаешь и
вообще сидишь, как покойник в черных очках?
- Ну, так и не лезь, раз покойник. Один чуть в гроб не спровадил, и
другой еще руки тянет. Чувствую, и в гробу мне от вас, фармазонов, покоя
не будет, - Петрович снял очки, и Сашка увидел два изрядных фингала,
сливающихся в один через переносицу.
- Кто тебя так, Петрович? – Сашка присвистнул, от вида синяков на
строгом лице, - но ты смотри, как к галстуку по цвету подходят, прям,
как из одного магазина. Кто подбирал-то?
- Тоже такие хочешь, да? – Петрович, зачем-то погладил малахитовое
пресс-папье, - Серегу попроси, приятеля своего. Я бы за тебя похлопотал,
но с этим гадом не разговариваю: родного отца чуть не убил, сволочь.
- Серега, тебя? – не поверил Сашка, - не смеши, такого быть не может.
- Еще как может! – Петрович, сделал попытку подняться и закряхтел, -
ну-ка помоги до дивана доползти. Сашка ловко подхватил Петровича под
руку, и они направились к дивану в комнате отдыха. По дороге Петрович
очень артистично хромал на обе ноги, держался за поясницу, стонал и
ругал Серегу на разные лады.
- Охотник, блядь! – закончил Петрович фразу усаживаясь в диван
поудобней, - С подходцем еще: «Не хочешь ли, папа, на зайцев завтра
поохотиться на снегоходах, я тебе свою «Ямаху» отдам, а сам на твоей
«Рыси» поеду».
- А ты чего улыбаешься вражина? – Петрович посмотрел на Сашку, сиротливо
пристроившегося на самом краешке стула, - коньяк в шкафу, лимон в
холодильнике, рюмки - сам знаешь где. И сядь в кресло, чтоб мне на тебя
глядя голову не задирать, а то шея болит.
Дождавшись дольку нарезанного лимона, и взяв в руки рюмку коньяка,
Петрович продолжил рассказ.
- Ну, как тут откажешься? Знал ведь чем купить. Ямаха машина шустрая.
Летает просто. В субботу с утра и поехали. На зайцев. И погонять
сначала. Я впереди, Серега сзади: Рысь машина хорошая, но Ямаха ходчее,
конечно. Серега как раз рядом с кустами «прошел», когда из них в мою
сторону рыжий комок выскочил. Серега орет: «Лиса, батя, не заяц! Лиса,
батя, гони! ». Хотел я ему сказать, что лисиц от зайцев я еще тогда
отличать научился, когда с его матерью знаком не был. Да и чего их особо
отличать, когда они по цвету разные. Но не сказал – гнал уже вовсю, а на
ходу не поорешь особенно: мороз еще в субботу был.
- Чего у тебя с правой рукой, Саша, - Петрович выпил коньяк и поставил
на стол пустую рюмку, - не видишь пустая уже. Наливай. Устроив в широких
ладонях новую порцию на прогрев, Петрович продолжил:
- Гоню. Солнце, мороз, пыль снежная блестит. Несется сволочь рыжая,
Ямаха летит, двигатель ревет, Серега где-то сзади кричит. Вот уже сейчас
лыжа на хвост наедет. Ага. Как чувствует зараза, хотя и не оглядывается.
Поворачивает резко. Пока я на снегоходе развернусь, лисица метров на
тридцать оторвется. Раза три так. Один раз чуть-чуть не опрокинулся.
Разозлился даже. Последний раз, думаю, догоню и из двух стволов сразу,
раз наехать не получается. На этот раз долго догонял. Метров на
пятьдесят оторвалась. Разогнался крепко. Опять лыжа хвост достает. Я
правую руку за ружьем уже протянул, как лиса пропала куда-то. А передо
мной сугроб трамплином. Подбросило. Лечу, - Петрович снова протянул
Сашке пустую рюмку и закурил:
- Лечу, я значит, снегоход ногами придерживаю и руль в руках, как у
порядочного, солнце в затылок светит, внизу лиса бежит, а за ней тень от
снегохода, и тут…
- Из-за облака два Мессера, и ты по тормозам? – съехидничал Сашка и тоже
закурил.
- Дурак, - беззлобно, - возразил Петрович, - как твой приятель, в
точности, - дурак. Не было никаких Мессеров. Просто, и тут я вижу, что
от меня справа, прям под рукой, Зауэр мой летит, шестнадцатого калибра.
И думаю: нафига я руль-то держу? Если снегоход летит, то рулить все
равно не получится. Ружье под рукой, лисица совсем рядом впереди бежит.
Возьму ружье и выстрелю. И Серега - друг твой малохольный, еще орет
откуда-то снизу: «стреляй, батя, уходит». Бросил я руль, к ружью руку
потянул, и у ж пальцами его зацепить успел, но не выстрелил.
Долетел. Подумал только: «пиздец, отъездился», как стемнело. И Серега,
еще кричал, но я не разобрал уже. То ли «батя» опять, то ли «пиздец», а
может и все вместе.
Очнулся. Темно. Глаза открыл, тоже темно. И пошевелиться не могу. Ну,
думаю, - помер и на том свете уже, поэтому темно, и вроде вверх ногами
все, то есть, я. И чувствую, кто-то меня за ногу вверх тянет. Ангелы
небесные в рай, не иначе. И сильно так тянут, что ногу оторвать могут.
Аккуратнее, говорю, дорогие ангелы, не торопитесь, торопиться некуда, -
у нас вечность впереди,
- Петрович, какие ангелы? Ты ж атеист, - встрял Сашка.
- Вот и я тогда подумал, Саша, какие нахуй ангелы, если я атеист, -
Петрович, кашлянул, поморщился и продолжил, - Черт же тянет. Ну и махнул
свободной ногой, чтоб отогнать. Перекреститься же не могу, - атеист
ведь. Не отстает: сильней тянет. Вытянул и говорит: «Ну, тя, батя, к
ебеням с твоей охотой». И лыбится еще, черт безрогий. Серега это меня из
сугроба головой вниз вытягивал. Хороший сугроб. Мягкий. Я ж ничего и не
сломал практически. Ребро только. Ну и фингалы под глазами. Болит,
правда, все.
И знаешь, что, Саша? Ты налей еще. И сходи, позови Серегу. А то я с ним
не разговариваю.
Сашка вышел из кабинета Петровича, пересек пустую приемную и вошел к
главному инженеру, застукав Серегу за закрыванием бара.
- Чего обмываем? - уловил Сашка слабый коньячный запах.
- Выговор с лишением премии обмываем, - Серега снова открыл бар, -
будешь?
- Буду. Что ж не выпить за хорошее дело с хорошим человеком. Кто это
тебя?
- Батя отчебучил, - Сергей наполнил рюмки, - вон на столе приказ лежит,
можешь ознакомиться.
- За неудовлетворительную организацию ремонтных работ и отсутствие
контроля над проведением технической рекультивации, - прочел сухую
формулировку Сашка, - ты лучше своими словами объясни. И чего у тебя за
фингал под глазом тоже расскажи, если не секрет.
- Не секрет, раз видно. Замазывал ведь. Осыпалось, наверное.
- В субботу встал пораньше, - начал он.
- На охоту собрался?
- Откуда знаешь? К отцу заходил?
- Не, не заходил еще, - еще сам не зная зачем соврал Сашка, -
предполагаю, просто.
- Предполагает он. Предполагатель. - Серега подозрительно оскалился, -
Ни на какую охоту я не собирался. Встал пораньше и все. Мои спят.
Колбасы порезал, кофе сварил. И тут батя нарисовался. В унтах,
комбинезоне летном, на лбу очки мотоциклетные, ружье в руках. Чистый
Амундсен, блядь. Только рожа хитрая: дай Ямаху зайцев погонять. Гонщик.
Шестьдесят уже, а все никак не утихомирится. Бери, говорю, только я с
тобой поеду на всякий случай, знаем мы, как ты гоняешь. Спина-то прошла
с прошлого раза? А одного я тебя все равно не отпущу. Повозмущался он
для порядка, но я аки кремень: вдвоем и неебет. Поехали. Я на его Рысе,
он на Ямахе.
На поле он сразу вперед вырвался. Я ему: батя, не гони, - ору. Хазар,
блядь. Толко снег от гусениц облаком. Кусты проехали, лиса прям ему под
лыжу выскочила. Он как с цепи сорвался. Я опять: батя, не гони, нахуй
тебе этот воротник сдался, мы ж за зайцами. Разве к нему доорешся?
Азартный ведь. Раза три лисица у него из-под лыжи уворачивалась. Потом
прямо побежала. Бежит к пригорку и Петрович за ней, аки коршун на
бреющем. Мы там, в начале зимы катушку врезали, траншею засыпали, а
гумус горкой оставили, чтоб весной нормально сделать, вот и остался
бугорок. Гонит прям на это место. Я уж и орать перестал со страху.
Лисица-то бугор нормально обогнула, а Ямаху метра на два вверх
подкинуло. Смотрю, летит снегоход, батя мой летит параллельно, но руль
из рук не выпускает. Рядом ружье его летит. Бросай руль, блядь, кричу.
Придавит ведь снегоходом. Услышал, наверное: руль бросил. Снегоход
сначала упал. Потом батя в сугроб воткнулся. Ловко так - только унты
торчат. Подлетаю к нему. Хватаюсь за ногу тащить, чтоб не задохнулся,
если живой еще. Трудно идет. Наполовину уже я его вытащил, как он мне
свободной ногой в глаз врезал. Живой, значит. Я его, правда, обратно в
сугроб упустил, потом до конца вытащил.
Сидит Петрович на сугробе, глаза выпучил, поблагодарить меня хочет, но
не может. Рот снегом забит. Плотно. Он снег пальцем выковырял. И вместо
"спасибо сынок": Хуй тебе, а не наследство! Нужно мне его наследство
можно подумать. И всего-то претензий, что у меня за спиной, пока я его
вытаскивал и усаживал лисица сидела. Метрах в двадцати. И лыбилась
падла, на нас глядя. Батя сказал, ага. Ты чего, говорит, охотник хренов,
не мог ее грохнуть, чтоб она над нами не смеялась? Чем я ее грохну-то,
пальцем?
А в понедельник с утра выговор влепил и не разговаривает. Не дам больше
снегоход, когда отремонтирую. Ни свой не дам, ни его не дам.
- Сурово, - еле выдавил из себя Сашка, утирая слезы, - как же он без
снегохода зимой охотиться будет?
- Перебьется. Пешком пусть ходит. Для здоровья полезнее. Собаку вот ему
купил для компании, - Серега пнул ногой картонную коробку под столом, -
Лайка. Час уже дрыхнет зассанец. Третью коробку меняю. Ты сходи, отдай
ему, а то он со мной не разговаривает.
- Нее, - Сашка поднял картонный ящик, - вместе пойдем. Петрович тебя
позвать просил.
- Так ты к нему не заходил? Врал, значит. А я еще перед ним битый час
распинаюсь. Сволочь ты после этого.
- Пойдем, пойдем, ждет ведь. Не силой же тебя тащить?
И они пошли дарить собаку.

Деревенька, как деревенька. Живет себе помаленьку: от барина до советов.
Кто работает, кто пьет, а кто и пьет, и работает. Только Гошка с Генкой
не пьют и не работают, а балду пинают, рыбу ловят, по лесу шастают за
грибами и ягодами, лошадям хвосты крутят. Не положено им работать –
каникулы у них, и лет им обоим по 11.

А сегодня их Василь Федорович с пруда погнал. Идите, говорит, отсюда, я
тут со вчерашнего дня прикормил, это теперь мое место. Куркуль - одним
словом. Его так вся деревня и зовет. Дом громадный, крашеным тесом
обшит, крыша шиферная, корова одна, телок две, свиньи, овец четыре
десятка с курами, если считать. Куркуль, точно. И не прикормил он на
пруду: верша у него там стоит. И не одна. Куркуль - он и есть куркуль.
Обидно, что погнали, до чертиков. Рыбу-то можно и на верхнем пруду
половить.
В деревне прудов три штуки каскадом. Деревенские мужики рыли при барине
еще. Верхний, средний и нижний. Нижний без барина загадили за
ненадобностью металлоломом: керосинки там старые, примусы, ведра-тазики,
колеса и прочая рухлядь. Холодильник даже один есть. Вода прозрачная -
все видно. Средний пруд - самый большой. И купаются там, и рыбу ловят, и
белье полощут. А верхний зарос по берегам. Репейник с крапивой в два
человеческих роста, прям до самой воды. Рыбу ловить можно, но все равно
обидно, что с насиженного места погнали. Среди зарослей лопуха и крапивы
кривая тропинка спускалась к пруду. Возле самой воды лежала куча
подгнившего старого картофеля. До пруда кому-то было ближе, чем до
помойной ямы.

- Надо бы ему яблоки оборвать, куркулю этакому, - Генка был зол и
непримирим, - и клубнику тоже потырить и потоптать.
- Можно и оборвать, но собака у него очень злая, - Гошка ткнул острым
концом орехового удилища в кучу картошки, как копьем, - в прошлый раз
еле удрали. Ты же полштанины на заборе оставил, а Ванька прям в крапиву
с забора сиганул.
- Надо чего-нибудь еще придумать, – Гошка потряс удочкой, пытаясь
стряхнуть наткнувшуюся на нее крупную картофелину. Картофелина сидела
крепко и не отцеплялась.
- Вот зараза, прицепилась, - Гошка с силой взмахнул удилищем, как
спинингом при забросе. Двухметровый ореховый прут свистнул, рассекая
воздух, картофелина сорвалась с конца и унеслась в синее небо.
- Нифига себе, - офигел Генка, следя за полетом картошки, - на два
километра небось летит, или метров на пятьсот точно. Ты где научился так
картошку удочкой кидать?
- Это я в книжке прочел, - тут же соврал Гошка, у которого все
получилось совершенно случайно, но возможность задвинуть приятелю байку
он не упускал никогда, - один немец, по фамилии Шульц, в книжке писал,
что таким образом северо-американские индейцы конкистадоров Кромвеля
потатом закидывали. Потат – картошка такая американская, для кидания в
конкистадоров.
- Врешь? – спросил Генка, отвязав леску с удочки и пытаясь найти
подходящую, по его мнению, картофелину.
- Честное пионерское, - Гошка скрестил пальцы в кармане, - давай Куркулю
двор картошкой закидаем?
- Давай, - согласился Генка и взмахнул своей удочкой, - смотри, точно
ведь метров на пятьсот летит. А может и дальше. Только потренироваться
надо, а то точность маленькая. Вон липу видишь? Спорим, не попадешь?
- Я не попаду?! – обиделся Гошка, - это ты не попадешь, а я запросто.
Ну, вот видишь, почти ж попал, - добавил он, когда пущенная им
картофелина просвистела в метре от верхушки пятнадцатиметровой липы, -
но потренироваться не помешает.

А в это время…
Навстречу, не попавшей в липу картофелине ехал из леспромхоза домой на
мотоцикле Генкин старший брат Вовка. Вовка был сильно пьян, мучим
предчувствиями скандала и похмельного синдрома. Он не обратил никакого
внимания на шлепнувшую его по каске картошку, а просто съехал на
мотоцикле в кусты, где и заснул.
А вот тракторист Петр Николаевич, ремонтировавший свой трактор возле
самой большой деревенской лужи, следующую картофелину очень даже
заметил, но не узнал. Пущенный неизвестной силой предмет вошел в лужу с
сильным бульком и без брызг, всего в паре метров от трактора. Петр
Николаич оглянулся по сторонам и посмотрел в небо. В небе высоко летали
стрижи.
- Не, это точно не они, - мелькнуло в голове у тракториста, - стрижи так
не могут. Метеорит это. Денег в музее дадут, если сдать. Он снял сапоги,
закатал штаны повыше и вошел в лужу.
Тетя Катя застукала своего кота Павлика за охотой. Зловредный кот,
распластавшись, как японский ниндзя на потолке додзё, заходил к петуху в
хвост. Его исконный враг, а теть Катин петух, ковырял навоз шпорой и
хорохорился, сзывая кур на червяка и продолжение. Петуха было жалко,
Катерина подхватила изрядный кусок доски, чтоб огреть несчастного
охотника по загривку, но и замахнуться не успела, как неведомая сила
вышибла доску из рук.
Совхозный бугай-производитель Борька был ведом зоотехником Федором на
очередную случку. Он уже совсем было дошел до места, он уже видел чей-то
призывно задранный хвост, как получил картофелиной между глаз. Удар не
причинил быку телесных повреждений. Тот просто воспринял его, как
попытку соперничества со стороны зоотехника. Шустро загнав Федора на
ближайшее дерево, он победно замычал и отправился по своим бычьим делам.
Тетка Марья у колодца мирно обсуждала с теткой Ариной статью из техники
молодежи об НЛО и инопланетянах. И только успела ей рассказать о кругах,
вытоптанных в американской кукурузе зелеными человечками, как что-то
темное, упавшее прямо с пролетевшего самолета (обе тетки клялись и
божились, что именно с самолета, а не из какой-нибудь летающей тарелки)
мелькнуло у неё перед глазами, сбило стоявшее на парапете ведро обратно
в колодец и пропало.

Скоро Генка и Гошка пришли к выводу, что с такой точностью бросков
закидать двор Куркуля картошкой им не удастся, потому что картошка у
пруда кончилась.
Вечером того же дня почти все жители деревеньки собрались возле
завалинки председателя сельсовета. Мужики курили Беломорканал и Приму, а
тетки бездымно обсуждали события и рассматривали метеоритный камень,
вытащенный трактористом из лужи. Метеорит был ужасно похож на кусок
шлака.
А в это время…
Генка и Гошка опять ловили рыбу. Не клевало и Гошка пересказывал
приятелю книгу Шульца «Моя жизнь среди индейцев». Врал Гошка безбожно,
но Генке нравилось.

После того как в московском метро с турникетов убрали монетоприемники и
поставили валидаторы появилась байка про "божью помощь". Подходит,
дескать, к турникету, ближайшему к старушке-контролеру, молодой человек
студенческой наружности в вязанной шапочке с отворотом, три раза истово
крестится, и со словами "господи, помоги пройти, отвешивает поклон,
почти касаясь лбом валидатора. Турникет откликается зеленым светом, и, с
божьей помощью, молодой человек проходит, опять перекрестившись.
Рассказывали, что бабушка-контролер раз двадцать безуспешно пробовала
повторить трюк, шепча что-то вроде: "вот нагрешила-то, господи, даже в
метро не пускают". Она же не догадывалась, что у этого ёрника за
отворотом шапочки магнитный проездной лежал.
Мне эта байка понравилась, на легкую свою богохульность несмотря. Я уж и
забывать про нее начал, за давностью. А тут недели три назад мне на
работу к обеду надо было. Вхожу в метро на станции "Орехово", сразу в
кассу за проездным.
Пусто почти, только в холле стайка подростков вьется. Ржут, толкаются,
чего-то замышляют и на старенькую контролершу посматривают. Один
худенький и верткий паренек шапку вязанную снял, карточку за отворот
затырил, шапку надел - и к турникету. Я сразу байку вспомнил. Парень
останвился, перекрестился три раза не в ту сторону и поклонился с
размаху. С размаху лбом об верхний угол турникета. Бздумммм, - отозвался
турникет железным гулом, перекрывая шум подходящего поезда. Бздумм, -
ответило ему эхо.
Бабулька с криком: "Что ж ты делаешь, зараза", - как молодая сорвалась с
места к пареньку. Зараза же ножки раскинул, на холодном полу сидит и
только глазами вращает. Даже не глазами, а глазищами, потому что он их
вытаращил с юбилейный рубль, который с Лениным был, если кто помнит. А
вокруг головы у парнишки, как бы птички колечком чирикают. Насчет птичек
мне может и показалось, но паренек их точно видел - он так сильно
приложился, что и у меня в голове зазвенело. Две девчонки-милиционера на
звук подошли, помогли парню встать. Одна наручники с ремня отцепила и
ему протягивает: на, мол, ко лбу приложи холодное. Зараза, как наручники
увидел, так на выход и рванул, под гогот своих друзей, милиционеров и
скрипучий смех контрольной бабушки. Парень спешил не зря. На выходе его
лоб приняла тяжёлая метрополитеновская дверь, вовремя отпущенная
заботливой рукой выходящего пассажира. Бздумм, - стекло не дало такого
раскатистого звука, как железная коробка турникета и эхо не
откликнулось. Со второй попытки, чуть пошатываясь на бегу, новоявленный
чудотворец туловищем распахнул дверь и скрылся в подземном переходе.
- Спаси тя господь, сынок, - пробурчала ему вслед бабка на контроле,
правильным, отточенным годами движением перекрестилась, а я сел в поезд
и уехал.
Вот таким замысловатым образом я пришел к выводу, что надо ускорить
введение школьного предмета "основы православной культуры", или черт его
знает, как он будет называться. Потому что креститься надо правильно, и
тогда любой турникет распахнет свои клешни перед тобой.

Сантехник Коля прожил жизнь зря. Все свои шестьдесят с хвостиком и
напрасно. Недавно понял. До этого жил себе и жил: в школе учился, в ПТУ,
менял краны с прокладками, ковырялся в чужих унитазах, сшибая шальные
рубли с трояками. В общем и целом, был доволен жизнью пока ему в голову
не ебнуло. Большими деньгами.
Непонятно почему Коля вдруг решил путь срезать. Шестьдесят лет он между
помойкой и домом под окнами не ходил, чтоб чем-нибудь по голове не
попало. У нас вроде и традиции такой нет: из окон хлам выбрасывать, но
нет да нет чего и выкинут лишнее. Бутылку, или окурок легонький, а все
равно неприятно. Вот Коле и прилетело неожиданно. Шел он шел, а ему как
даст в голову и под ноги упало. Выматерился Коля, макушку пощупал,
голову позадирал, на окна глядя откуда вылетело, и только потом под ноги
посмотрел. А там деньги. Часть в конверте, а часть наружу вассыпалась.
Подобрал, посчитал - две штуки американских денег, как с куста. И тишина
кругом, только счастье в ушах звенит. Ни окно не хлопнет, ни форточка.
Огляделся Колька по сторонам и как смог бегом к себе на пятый хрущевский
этаж кинулся. Там на пятом, в однокомнатной квартире он всю жизнь
прожил. Сначала с матушкой, она в том же жэке уборщицей работала, а как
померла - один одинешенек. Когда по лестнице скакал его чуть не сшибли.
Больно здоровые мужики навстречу вприпрыжку неслись. Колька еще подумал,
не их ли деньги-то, подумал, а спросить не успел, как дома очутился и
дверь на два замка запер.
Но к окошку подошел-таки и из-за занавесочки выглянул. Здоровые мужики в
помойке роются. Ну и на здоровье: ищут чего-то, наверное. Затихарился
Колька и так в квартире и просидел до вечера. Думал чего с деньгами
делать и пересчитывал на всякий случай. Так ничего и не придумал. Решил
с приятелем посоветоваться - с Академиком.
Тот приятель, правда, и не академик вовсе, а простой профессор
математики. Академик - кличка школьная. Они с Колькой в одном классе
ботанику учили. Академик, как ботаником в школьные годы был, - так
ботаником и остался, только по математике. А Колька в сантехники
выбился. Не зря же он в классе заводилой считался и по нему тюрьма
плакала по словам директора. Тюрьма плакала, а Колька за Академика
заступался в детстве и краны ему всю жизнь бесплатно чинил, хотя
Академик уже и списывать не давал. Может поэтому они и дружили всю
жизнь, не знаю.
Взял, Колька бутылку поприличней из тех, что клиенты сантехников
благодарят, и спустился на этаж ниже. К приятелю советоваться. И с
порога почувствовал неладное. Мало того, что на Академике лицо есть, но
зеленое, так и корвалолом у него в квартире несет, как у Кольки
перегаром утром пахнет. На кухню, все-таки, прошли. Профессор пельмени
вариться поставил, а сам, держась за сердце, рассказывает, как его
сегодня арестовывать приходили. Милиция, ага.
В студентах у профессора разгильдяй один числился. Никак экзамен сдать
не мог, потому что бестолочь, а в армию не хотел. И обхаживал профессора
по всякому: и в ресторан приглашал, и денег сулил. Только у Академика
принципы. Да и не интересовало его ничего кроме математики: ни деньги,
ни излишества нехорошие в ресторанах. Он даже не женился ни разу.
Математику свою больше женщин любил и ей одной интересовался. А сегодня
этот студент к нему домой приперся. Разрешите, говорит, я вам прям тут
экзамен сдам, а сам бочком, бочком и в комнату протиснулся. Профессор
вежливый - даже сесть охламону предложил, вместо того чтоб послать сразу
к чертовой бабушке. Надо сказать, что Академик только и мог послать, что
к бабушке. Матом он из тех же принципов не ругался, что и взяток не
брал. Сидели они и разговаривали таким макаром - без мата. Вдруг звонок.
Студент вскакивает и в прихожую, а на месте где он сидел конверт
остался. Академика, как толкнул кто-то. Не нужен ему конверт и опасен
даже. Схватил он его, и в форточку, а в комнату уже милиция со студентом
входят. Профессора за взятку арестовывать. Где, спрашивают, конверт с
деньгами? Куда дел, зачем выкинул. Щас найдем, отпечатки снимем, в
тюрьму заберем. Руки в верх, в общем. И на улицу конверт искать
ломанулись. Не нашли. Бог уберег, - закончил Академик рассказ, и
выставил пельмени на стол к Колькиной будылке.
Тут все и выяснилось. Как бог профессора уберег руками старого приятеля.
Выпив по маленькой мужики, разговорились. События этого дня ушли:
Академик и сантехник разговаривали о женщинах. Опыта по этой части у
обоих было немного, поэтому разговор быстро свернул на их школьные
увлечения. Колька вспоминал Маринку, профессор Ленку. Девчонки давно уж
развелись с мужьями и жили одиноко. У Ленки был сын, у Маринки - двое,
зато один из них сидит. И так мужиков развезло воспоминаниями, что они
решили твердо. Жениться. И даже не допили тот пузырь. Ведь старая любовь
не ржавеет и они уже целовались, когда-то с теми девчонками.
Через два дня было восьмое марта. Купив по букету мимозы у знакомого
Кольке барыги, приятели отправились делать предложения.
С деньгами вышла закавыка. Деньги вышли мечеными. Профессор недавно себе
ручку купил хитрую, поддавшись на уговоры шустрого продавца в вагоне
метро, за сто рублей. Ручка специальная чтоб тайнописью писать.
Профессор тайнописью писать, правда, не писал. Он ее купил, чтоб
тайнопись на студенческих ладонях и прочих местах видеть, потому что в
ручку фонарик был встроен ультрафиолетовый. Вот в свете этого фонарика и
сложившихся обстоятельств друзья увидели на купюрах надпись «взятка».
Хотели было деньги взять и вернуть в милицию. Но это профессор, а
Колька-то сразу понял, что если вернуть — посадят Академика. Может и
условно, потому что честный, но все равно посадят. Деньги они барыге
продали. Тому у которого мимозы покупали. Честно предупредили, что
меченые. Барыга смеялся всеми своими золотыми зубами наружу и даже еще
тыщу рублей сверху дал. Сказал, что пригодятся. Этот барыга каждый месяц
одному из префектуры денюжку носил, чтоб палатки не трогали ну и просто
спасибо сказать. Спросите чего смешного? А ничего пока. Смешно будет,
когда тот из префектуры с такими баксами в обменник придёт. Он же точно
не вспомнит откуда взял. У него таких барыг много.

Наш «опытно-экспериментальный стенд», а иначе «ОИС» обладал достаточно
большим станочным парком и по сути представлял собой хорошо развитое,
небольшое машиностроительное предприятие. Что не удивительно, коллектив
станочников и слесарей был разношерстный, но совершенно мужской. Как на
всяком опытном производстве, месячные авралы чередовались с недельным
бездельем. Во время простоев мужики за зарплату с усердием шлифовали
обитые сталью столы костяшками домино, сражались в «фишечный» бильярд,
или пин-понг. Когда надоедало домино, ребята могли пошутить над
кем-нибудь из начальных мастеров и инженеров. Вон когда Федька свою
цвета мокрый асфальт восьмерку, у цыган купленную, ковырял в моторе, они
пошутили.
Тихо подошли вдесятером посмотреть, один болтовней отвлекал, восемь
здоровых оболтусов рабочими ладонями сверху надавили, так что машина на
все амортизаторы села, а когда отпустили резко, еще один оболтус на
бетонный пол железяку лишнюю кинул. Машина подпрыгнула и звякнуло
одновременно. Федька, подумав что отвалилось чего важное, тех
цыган-автопродавцев матом полчаса на одном дыхании клял. Безобидно так
"подкалывали". Все кроме Федьки.
В коллективе самый большой авторитет это Степаныч. И у начальства, и у
работяг. Он это все с железкой и организовал. Степаныч - слесарь. И не
какой-нибудь простой лекальщик, а еще универсал полный. На всех станках
от прецензионных токарных до ДИП-500 и простейшей маятниковой пилы мог
любого специалиста превзойти. Если в чертежах ошибку видел или
неясность, то сам исправлял. Спокойно, без нервов и так, что никто из
конструкторов недовольным не оставался. Правильно все делал и подходец
имел, потому что. Сколько его знали ни разу не ошибся и не напортачил.
Все наши конструкторские «изыски в машиностроении», если к ним Степаныч
руку приложил работали как положено и надежно. И от работы никогда не
бегал, а сам ее искал. Иногда даже ночевать мог остаться, когда аврал.
Единственно чего Степаныч сторонился так это партсобраний и общественной
работы. Во время собраний Степаныч исчезал. Не по волшебству, а
нормально: здания ОИС - бывшие каретные мастерские, жилые дома и фиг его
знает чего еще, связанные общими коридорами, подвалами, крышами,
переходами и пристройками, могли «исчезнуть» пару батальонов, а не
одного хитрого, старого слесаря.
Федька тот другой. Это вам не Степаныч. Из рук все валится от неохоты
работать. От любого дела отопрется по тысяче болезненных причин. Не то
что бы он больной был. Наоборот даже - вполне здоровый тридцатилетний
бугай. Но мнительный правда. Чуть чихнет - в медпункт. Споткнется -
опять туда же на обследование. А если палец, не дай бог, поцарапает без
укола от столбняка с места не двинется. Так и будет стоять столбом, чтоб
зараза по телу не разошлась. Зато общественный работник каких поискать
днем с огнем надо. Душевный очень, если деньги на подарок собрать,
политинформацию прочесть, или в стенгазету о здоровье заметку написать.
Если собрание, то до конца высидит проголосует и последним уйдет. Лишь
бы не работать, в общем. А шутки у него злые и несмешные были. И все к
Степанычу неравнодушен. В замок от шкафчика эпоксидки налить, дверь в
сортире палкой подпереть, или втихаря соли солонку в столовский суп
высыпать - это Федька, даже и проверять не надо.
Его мужики предупреждали. По-мужски. Оставь Степаныча в покое, проучим
не то. Не внял. Степаныч до поры до времени терпел. Пока в обед с
любимого стула не упал и ушибся сильно: в шестьдесят с лишним красиво не
упадешь. Ножка подпиленной оказалась. Пиздец тебе, Федя, - тихо
промолвил Степаныч, - надоел. И это был первый раз, когда от него
матерное слово на работе слышали.
Федька поржал, конечно, и забыл. А зря.
Через день, придя на работу Федька обнаружил у себя на верстаке толстую
книжку размером со школьный альбом для рисования. «Сифилис», 1967 года
издания. Брезгливо потыкав книгу пальцем, и убедившись, что ему не
чудится, Федька спросил чья. Никто не знал. До обеда книжка пролежала
нетронутой, а вот Федькину вчерашнюю «Вечерку» с кроссвордом, кто-то
увел. В домино Федьку не взяли по вредности, в бильярде был полный
комплект, а в пин-понг он не умел. Федьке стало скучно и он взялся за
книжку.
Пропустив предисловие, рассказывающее о роли КПСС и советского
правительства в победе над сифилисом в СССР, Федька углубился в чтение.
Книжка оказалась с картинками, картинки настолько ужасными и цветными, а
текст так красочно и живо описывал тяжести и совершенно неизлечимые
последствия запущенного сифилиса в царском и капиталистическом обществе,
что Федька проникся. Он перелистывал страницы, особое внимание уделяя
описанию симптомов и методам профилактики. С обеда в цех он опоздал на
два часа, был выматерен мастером, в первый раз не смог придумать
объяснение своему проступку и отмазаться.
На следующий день в столовой все увидели, что ложку и стакан Федька
принес из дома. И тут же вспомнили, что утром он ни с кем не здоровался
за руку. Душевой Федька пользоваться перестал и уходил бы домой грязным,
если бы работал. Неделю Федор был чернее тучи, пугливо озирался по
сторонам и обходил встречного метра за полтора. Кто-то рассказывал, что
видел Федьку в туалете возле зеркала, рассматривающего прыщ на своем
носу в большую лупу. А когда у него на губе выскочил «герпес», в
просторечии называемый лихорадкой, он пропал на три дня.
Вернулся отдохнувшим, спокойным и веселым. Справку с Соколиной горы об
отсутствии у него сифилиса он показал даже Степанычу, хотя тот с ним не
разговаривал. Федькина душа пела.
Утром следующего дня он нашел у себя на верстке книжку «Ишемическая
болезнь сердца в молодом возрасте». Или как-то так.
А через месяц он уволился. Председателю профкома, нежелавшему
расставаться с таким ценным работником, он объяснил, что не может
работать в таком черством коллективе где ему никто не хочет даже
давление померить и очень нервная работа. Председателю профкома его
уговорить не удалось. А жаль.
Потому что я лично в ящике верстака у Степаныча видел еще одну
медицинскую книгу, на обложке которой красовались большие буквы:
«Шизофрения».