Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Syrok48
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
На случайном сайте в Интернете читаю отзывы после благостной статейки о воробышках, синичках, голубках … идут умиленные (в основном женские) посты с рассказами о сообразительности птиц, об их полезности и пр. … Последние несколько постов приводят примеры связанных с птицами «надежных» примет, позволяющих узнать погоду на ближайшие часы и дни – один пост сообщает, что если синица свистит – быть ясному дню…; другой пост уверяет: если на кормушках собирается много пичуг – к метели и снегопаду…; третий пост: если синицы попискивают – быть ночному морозу… В чисто женский «разговор» встревает пост с усатой рожей на аватарке: «…если ворона летит жопой вперёд - значит сегодня сильный ветер…».
В шестидесятые годы, когда начали вводить существенные льготы для участников войны, мой отец был председателем совета ветеранов войны на большом металлургическом заводе.
Однажды мы с отцом в гараже ремонтировали своего горбатого «Запорожца». Я, подросток, копался в двигателе, а отец с гаражными мужиками, как это частенько бывало, сидели в соседнем боксе и выпивали. Надо сказать, что народ в гаражном кооперативе был самый разношерстный как по национальности, так и по социальной принадлежности. Был даже немец Петер Фридрихович, который попал в плен под Сталинградом, оказался в лагере для военнопленных в нашем городе, а после освобождения обзавелся здесь семьей и «обрусел». Работал он небольшим начальником в таксопарке (где его уже давно переименовали в Петра Федоровича). Мужики в гаражах любили почесать языки, подколоть друг друга и получалось это у них и умно и весело – на таких посиделках нередко вспыхивали споры, слышались взрывы смеха. Но в тот раз взрыв хохота был таким мощным, что вечером я вспомнил и спросил отца, что там такое веселое произошло. Батя рассказал: - Мужики стали расспрашивать меня, как получить льготы участника войны. Я объяснил, что надо написать заявление в совет ветеранов войны и получить удостоверение… И тут Петер задумчиво брякнул: «А что, Петрович, может и мне написать заявление?»
Женатая пара моих друзей. Рядом смотрятся довольно забавно: тщедушный невысокий Сережа и дородная с большими «объемами» Галя. Однажды, в застолье уже после некоторого подпития кто-то решился на вопрос: - Серега, ты такой худенький, Галя такая большая, но ведь тебе наверняка хоть раз в месяц приходится нести ее в постель на руках. Как у тебя сил-то хватает…? - Когда меня покидают силы, я ее качу!
Мы приехали с другом на его дачу. На крыльце нас уже встречали жена и мама, которой летом отметили 100-й день рождения. За чаем хозяин пожаловался, что в последнее время мама перестала гулять и выбирается только на крыльцо. Я, как врач, по привычке полез с советами: - Вам обязательно надо потихоньку ходить – хотя бы пару раз в день до колодца и обратно. Если тяжело, опирайтесь на палочку. - Ну, конечно, чтобы я, как старуха, с клюшкой по деревне ходила…
У нас крохотная фирма из двух человек плюс обслуживающая нас по совместительству бухгалтерша. В январе 2011 года бухгалтерша на один день опоздала с представлением отчетности по списочному составу в налоговую инспекцию. В июне курьерской почтой принесли строгую бумагу из районной налоговой – «…камеральной проверкой выявлено грубейшее нарушение… штраф… явиться… в случае неуплаты…». Напуганный, я рысью прибежал к инспектору, на ходу расстегивая кошелек. Нет, сказали мне, вам придет повестка от мирового судьи и уже после решения судьи вам дадут реквизиты счета для перечисления суммы штрафа в размере 50 руб. Наличными нельзя – только с банковского счета фирмы. Через пару дней курьер приносит новый конверт с гербами налоговой службы. Уже областная налоговая инспекция сообщает «…камеральной проверкой выявлено грубейшее нарушение… штраф… явиться… в случае неуплаты …». Еще более встревоженный, звоню областному инспектору, надеясь все же узнать реквизиты для перечисления штрафа. Не тут-то было – «…ждите, вам придет повестка от мирового судьи…». За лето курьерской почтой пришло ШЕСТЬ практически аналогичных писем со все более строгими формулировками. На все мои звонки в налоговую, мне угрожающе вежливо отвечали, что следует ждать повестку от мирового судьи. После четвертого письма я сказал бухгалтерше, чтобы та узнала, куда перечисляли деньги другие фирмы в аналогичных ситуациях. Нашли похожее нарушение у знакомой бухгалтерши и я перевел 50 рублей на тот счет, на который та переводила штрафные суммы в своем случае. Увы, через пару дней из банка пришло уведомление, что перевод не прошел из-за ненадлежащих реквизитов счета для штрафных санкций. Я плюнул и все последующие бумаги просто выбрасывал. С сентября поток бумаг из налоговой иссяк, хотя и повестки мирового судьи мы тоже не дождались. Я уже начал забывать об этом штрафе, как вдруг на днях курьерская почта принесла седьмой конверт со штампом налоговой службы – на гербовой бумаге сообщалось, что за неуплату наложенных штрафных санкций на сумму штрафа начислена пеня в размере … Теперь я пытаюсь получить реквизиты для перечисления штрафа плюс пени… (Для справки – стоимость одного конверта минимум 13 руб.; стоимость доставки одного письма курьерской почтой – не менее 25 руб. И еще – с четырехэтажным зданием налоговой инспекции в нашем районном городе по роскоши может поспорить только здание офиса медицинского страхования).
Эти несколько эпизодов, связанных с блокадой Ленинграда, записаны со слов Людмилы Яковлевны Марковой, которая двенадцатилетним подростком пережила блокаду от первого до последнего дня. «Наша семья жила в деревне в пригороде Ленинграда, мать и отец работали в совхозе, я училась в школе, в которую мы с соседскими детьми ходили каждый день за два километра в соседнее село. Отца мобилизовали в первые дни войны, а уже в августе немец оказался в пятнадцати километрах от нас на другой стороне Невы. Незадолго до этого стали выселять и куда-то отправлять финские семьи, которых в деревне и в поселке было много. Конечно, и до этого отношения с финнами были натянутые, но открытой вражды не было, хотя мальчишки частенько дрались со своими сверстниками. При выселении ненависть вырвалась наружу. Уходя, финны забрасывали в колодцы крысиную отраву и дохлых крыс, поджигали сараи. Хотя были и другие примеры, когда, уезжая, финские семьи оставляли запасы, которые не могли взять с собой, соседям. Уже в сентябре через нашу деревню шло много войск. Они передвигались в основном ночью, а днем стояли в перелесках или в домах. Иногда к нам в избу набивалось много солдат, которые лежали прямо на полу. И мать и соседи с удовольствием пускали таких гостей, потому что с ними иногда удавалось поесть детям. Буквально в двенадцати километрах от нас на «Невском пятачке» шли непрерывные бои, по Неве плыли трупы, иногда до нас долетал рокот артиллерийской канонады и изредка над нами строем пролетали самолеты. Эти бои за «Невский пятачок» шли постоянно в течение всей блокады. Я не помню, когда начался голод. Сейчас мне кажется, что я постоянно и нестерпимо хотела есть и до войны, что, конечно, было просто невозможно. Мы все очень быстро обессилели, но мать продолжала работать в совхозе, я ходила в школу, а брат – в детский сад. Я должна была в дни отоваривания карточек вставать рано утром и идти в соседнее село занимать очередь; на мне же лежала обязанность носить воду из колодца, который находился в двухстах метрах от дома под горкой. Когда сейчас я рассказываю кому-то о том, что в десяти километрах от линии фронта подростки ходили в школу, а дети – в детский сад, мне мало кто верит… А тем не менее – это правда! Наша школа и детский сад не работали может быть меньше месяца зимой сорок первого года. А еще меньше верят в то, что в течение всей блокады работал плодоовощной совхоз, выращивал картошку и капусту, а мы обрабатывали свой огород, причем, я не помню случая, чтобы что-то пропало с грядок… Ежедневный поход к колодцу был для меня настолько тяжелым испытанием, что склон, по которому мне нужно было подниматься с полным ведром воды, запомнился мне как огромная неприступная гора. Таким он и остался в моей памяти, когда после снятия блокады мы уехали далеко от наших родных мест. Когда лет через двадцать после войны, будучи в командировке в Ленинграде, я приехала в мою родную деревню, я не могла поверить своим глазам: дорожка от колодца к дому имела лишь едва заметный подъем. В нашей деревне от голода никто из наших знакомых не умер, хотя продовольственные нормы по карточкам едва ли отличались от ленинградских. Все-таки в каждой семье кто-то работал в совхозе, да и огороды помогали выжить. В школе давали подкрашенный чем-то кипяток и изредка крохотный кусочек хлеба. Один раз я ездила с мамой в Ленинград, куда ее отправляли по делам совхоза. Это были страшные дни первой блокадной зимы, мертвые люди лежали на тротуарах, стояли грузовики, на которые женщины в форме укладывали умерших. Мне стало нестерпимо страшно, когда я увидела, что на машину поднимают девочку с распущенными волосами - мою ровесницу. Я быстро отвернулась, но ее мертвое лицо снова и снова вставало у меня перед глазами. Больше мама меня с собой в Ленинград не брала. Однажды на какой-то праздник маме в совхозе выдали кулечек конфет. Она выделила нам с братом по одной конфетке, а остальные спрятала. В тот же день я случайно нашла эти конфеты в старом валенке за печкой. Два дня я терпела, но на третий мое терпение кончилось и я, мучаясь от сознания своей подлости, и понимая, что наказание будет жестоким, за несколько дней по одной конфетке съела их все. Через неделю мама обнаружила пропажу… На мое счастье она увидела в валенке дырку и решила, что конфеты съели мыши. Я до самой маминой смерти так и не решилась сказать ей, кто на самом деле съел те блокадные конфеты» Иногда мне кажется, что те, чьи жизни пересеклись с этой чудовищной войной и кто вынес ее на своих плечах, были сделаны из другого материала, что у моего поколения не хватило бы ни душевных, ни физических сил, чтобы достойно пройти сквозь что-то подобное. Но не дай бог, чтобы жизнь заставила нас это проверить…
Я живу в старом доме, который в целом неплохо сохранился для своего возраста, но одна особенность его конструкции делает проживание в нем несколько рискованным. Дело в том, что потолочные перекрытия были сделаны не из бетонных плит, как в современных домах, а из толстых досок, к которым лепился цементный раствор, который, собственно, и служил потолком. За долгие годы слой цементного раствора потерял прочность, и были случаи, когда от какого-то сильного сотрясения куски потолка отваливались. Все жильцы об этом знали и старались не допускать таких сотрясений, чтобы, не дай Бог, не создать серьезных проблем для соседей снизу.
Пару месяцев назад в квартиру надо мной въехала семья с двумя детьми-дошкольниками. Естественно, дети бегали и с грохотом прыгали, как мне казалось, не иначе, как со шкафа. Я встретился с хозяином квартиры и постарался объяснить ему ситуацию, показал трещины на моем потолке. Мы договорились, что, конечно, бегать детям запретить невозможно, но он объяснит мальчишкам, что прыгать с дивана на пол нельзя, потому что так они могут пришибить дедушку-соседа снизу. Он все это растолковал сорванцам, но, увы, ничего не изменилось - раз запретили прыгать с дивана, так "парашютисты" стали сигать с подоконника. Их отец опускал глаза при встрече со мной, но, похоже, сделать ничего не мог. У меня оставалось последнее средство. При очередной встрече с папашей сорванцов я посоветовал ему сказать мальчишкам, что у деда-соседа снизу живет котенок, и что если кусок потолка отвалится от их прыжков, то он может упасть на котеночка...
Это - рассказ одного моего знакомого, человека очень пожилого и очень мудрого: - "В самом начале войны в наше село и в соседние деревни стали привозить эвакуированных. Как правило, это были целые семьи со стариками и с детьми, но без отцов, которые были призваны на фронт, или даже уже погибли. Впрочем, и отцы большинства моих ровесников уже были на фронте. Однажды в первую военную зиму вместе с эвакуированными привезли большую немецкую семью, выселенную из Поволжья. Таких немецких семей переселенцев в наш район привезли довольно много, но расселяли их таким образом, чтобы в одном сельсовете (то есть на несколько деревень) было не более двух-трех семей. Вместе с матерями и стариками в нашей округе оказались десять-двенадцать мальчишек и девчонок от шести до четырнадцати лет. Они стали учиться в нашей школе, но по-русски они говорили плохо, да и открыто неприязненное отношение наших взрослых к немцам в эти военные годы сделали неизбежным огромную пропасть отчуждения между нами и этими "фрицами". Может быть это отчуждение так бы и продолжалось до конца войны, но.... у "фрицев" был настоящий кожаный футбольный мяч с камерой и шнуровкой!, с которым они, как только сошел последний снег, вышли на луг и поставили ворота из жердей. Нашего отчуждения (у нас собственная гордость!) хватило дня на три. На четвертый день уже было невозможно отличить в измазанных весенней грязью разгоряченных мальцах русского от немца, а немца от русского. Рухнула стена неприязни, и лишь изредка от самых обиженных во время драки (которые между подростками, конечно же, были нередки) можно было услышать : "Ты, фашистское отродье" ... Немцы быстро влились в наши ребячьи компании и постепенно стали в этих компаниях заводилами. Это повлекло за собой одно очень необычное следствие. Скоро общение в наших смешанных мальчишеских компаниях уже шло на причудливой смеси русских и немецких фраз, а те из нас, у кого были близкие друзья среди немцев, без труда освоили немецкий язык, значительно превосходя в этом нашу учительницу немецкого языка. Через пару лет после войны немецкие семьи куда-то уехали, но, видимо, цепкая детская память настолько эффективна, что я до сих пор могу без ошибок проговорить пару десятков наиболее часто употреблявшихся тогда немецких фраз, хотя за всю мою жизнь немецкий язык мне так ни разу и не пригодился... ".
Рассказал знакомый американец. Он, нищий студент, женился на девушке из весьма состоятельной семьи. Во время церемонии, когда он произносил слова обязательной клятвы "... Всё, чем я владею в этом мире, я дарую тебе..." его будущая тёща довольно громко пояснила: - Видимо, он имеет в виду свой велосипед.
В конце восьмидесятых годов мне с группой инженеров-металлургов довелось посетить целый ряд металлургических компаний Европы с ознакомительными поездками на производственные площадки, осмотром технологических линий и посещением основных цехов. На металлургическом заводе компании АРБЕД, который расположен в густонаселенном районе Люксембурга, мы обратили внимание на сгружавшиеся с грузовика у ворот кислородно-конвертерного цеха синие пластиковые емкости. Это были довольно объемистые с метр высотой фляги, по бокам которых шла четкая надпись PARFUM /ДУХИ/. Их было много, и они казались чем-то явно инородным здесь, перед воротами основного производственного подразделения в технологическом цикле металлургического завода. В ходе переговоров с хозяевами компании мы, естественно, задали вопрос о назначении этого необычного для металлургии "сырья". Объяснения все поставили на место. На восьмидесятые годы в Европе пришелся пик борьбы населения за свои экологические права, борьбы с загрязнением среды. Это в значительной степени коснулось металлургических компаний. Они вынуждены были вложить огромные средства в установку эффективных фильтров для улавливания пыли и взвешенных частиц при выбросе в атмосферу отходящих газов с технологических агрегатов, в частности с кислородных конвертеров. И такие капиталовложения были сделаны. Но для заводов, расположенных в густонаселенных районах, этого оказалось недостаточно. Установленные фильтры оказались не в состоянии избавить выбрасываемые в атмосферу уже очищенные от пыли и взвесей газы от специфического "металлургического" запаха, и жалобы населения не прекратились. Тогда и было решено впрыскивать в отходящие газы перед выбросом их из дымовых труб самые обычные духи...
Человеку трудно самому достаточно адекватно оценить результаты того, что он делает. Его ощущения и оценки, как правило, существенно, а порой и кардинально расходятся с оценкой окружающих. Большая колония российских (тогда советских) специалистов жила в индийском штате Андра Прадеш в небольшом поселке, специально для них построенном почти на берегу Бискайского залива. Вместе с семьями нас было человек 600. Мы помогали индийцам в строительстве огромного металлургического завода. Конечно, наша жизнь была организована точно так же, как она была организована и дома. Была своя самодеятельность, свои спортивные мероприятия, была своя радиостудия, которая вещала на все коттеджи, в которых жили русские семьи, примерно по часу в день. В основном это были новости из России, обзор российских газет, и обязательный концерт по заявкам тех, у кого в этот день был день рождения. Был клуб с кинозалом, биллиардом и большим актовым залом, в котором каждый советский праздник отмечался праздничным концертом самодеятельности. Я был относительно молод, спортивен, поэтому все мое свободное время отдавалось спорту – благо, в городке были отлично оборудованные волейбольные площадки, футбольное поле и даже двадцатипятиметровый бассейн. Но случилось так, что кто-то услышал, как я пел в дУше у себя в коттедже… Я действительно с детства любил поорать в ванной, в лесу - вобщем, там, где хорошая акустика, и никто не слышит (назвать это пением было бы явным преувеличением) … Конечно, никакого особого голоса или музыкального слуха у меня не было, но, на безрыбьи, меня упросили спеть со сцены на одном из праздничных концертов. Я поддался на уговоры, хотя мне никогда не приходилось петь со сцены; я даже не знал наизусть всех слов практически ни одной песни. Все же договорились, что будем репетировать романс «Очарована, околдована…». Волнение и неуверенность портили мне кровь до самого дня концерта, но тот стресс и ступор, в которые вогнало меня объявление моего номера в конце концерта, заставило меня забыть даже то, что я, казалось, тщательно отрепетировал. Вобщем, я промазал со вступлением, пару раз забыл слова в куплетах… Ничем иным, кроме как форменным провалом я, конечно, не мог расценить это свое дурацкое выступление со сцены. После выступления я поспешно ушел домой, чтобы не попадаться на глаза знакомым. Предстоял вечер, полный неприятных раздумий… Но, реальность оказалась иной – первый же зашедший ко мне сосед заявил: «Здорово!». Я не понял: «Что здорово?». Он, в свою очередь, тоже не понял: «Пел здорово, мне понравилось!»… Я буквально не верил своим ушам. Но это было лишь начало. На следующий день, вернувшись со смены, я увидел на входной двери аккуратно приколотый явно женской рукой крохотный букетик. Но самое странное началось потом – в радиоконцерте по заявкам именинников стали то и дело заказывать запись этого романса с праздничного концерта. Естественно, были явственно слышны все мои косяки и даже подсказки из зала слов забытого мной текста… Я до сих пор не могу понять, что могло так понравиться людям в этом моем явно провальном выступлении, но мне в течение ближайшего месяца пришлось чуть ли не каждый вечер вновь и вновь переживать стыд за свое крайне неудачное (на мой взгляд) пение.
Внуку 2 года с небольшим. Говорит неплохо, но все равно многое еще не сразу поймешь. Возвращаемся на машине с дачи. В городе остановились у магазина, бабушка ушла в магазин, мы с внуком ждем ее в машине. Жарко, я опустил стекло окна. Разговариваем, слушаем детские песенки … Вдруг ребенок показывает пальцем через окно и говорит: - Кошка отелилась… Я посмотрел по сторонам – никакой кошки не вижу, тем более отелившейся. Решил, что опять что-нибудь не разобрал. Переспросил. Ребенок снова тыкает пальцем в окно и отчетливо выговаривает: - Кошка отелилась… Опять не увидев никакой кошки, плюнул – проехали. Идет из магазина бабуля. Ребенок показывает пальцем в окно и говорит: - Кошка отелилась… Бабуля посмотрела и подтвердила: - Да, действительно. Я оторопел. Где она увидела кошку? Заинтригованный, требую, чтобы и мне показали кошку, которая к тому же отелилась. Бабуля не может понять, что я от нее хочу, о какой кошке я вообще веду речь... Я начинаю нервно объяснять, что ребенок ей только что сказал, что кошка отелилась… Бабуля надолго задумалась и, наконец, сообразила: - Дед, у тебя со слухом проблемы! Ребенок тебе сказал, что окошко открылось…
На какой-то радиостанции позвонившим задавали вопрос, считают ли они, что Ксения Собчак беременна, или это симуляция. Один мужик после короткого раздумья (видимо, фотографии в Интернете разглядывал...): - Да, кажись, все же жеребая...
Лет десять назад, когда мы с Лилей – молодожены – жили у ее родителей, соседка сверху пустила «на постой» кавказцев, торговавших кожей на рынке. Эти джигиты мылись последний раз при Горбачеве…. От них самих пахло хуже, чем от их кож. Но это было полбеды – со своими кожами они завезли таких тараканов, каких никто из нас до того в глаза не видывал: черная усатая тварь не помещалась в спичечный коробок; они стучали копытами так, что вода выплескивалась из собачьей миски. Они быстренько расселились по всему подъезду, и когда в одной квартире их начинали травить, они дружно переселялись к соседям. Лилька их панически боялась и однажды, когда такая образина неожиданно вылезла на дверцу холодильника, запустила в него тапкой. Лучше бы она в него не попала – тварь расправила крылья, включила мотор и полетела... На Лильку… Та с визгом рванула к выходу из кухни и, заскочив в туалет, зачем-то заперла за собой дверь на защелку… .