18.05.2006, Новые истории - основной выпуск
В тот год погода на майские удалась на славу. Особенно в Турции, в
Белеке – небольшой деревушке, удачно расположившейся рядом с десятком
лучших отелей побережья. Песочек, ласкающие лучи солнца, уже достаточно
теплого, но не обжигающе жаркого, как летом. Сосновая роща, манящий
шелест прибоя, тихие шаги официанты, несущего мое пиво прямо к лежаку...
Хорошая компания в лице друга Мишки и пары замечательных девушек. К тому
же турки в тот год очень удачно поймали Аджалана и курды обещали заехать
на курорты прямо на боевых верблюдах и вырезать нахрен все туристическое
население. Что в этом хорошего? Конечно же то, что все прогрессивное
человечество осталось дома и путевки в роскошный пятизвездочный отель
достались нам практически задаром – разве 220 долларов деньги за неделю
в этом раю?
С утра валяемся на пляже, попивая легкое турецкое пиво. Когда солнце
становится слишком назойливым, неспешно перебазируемся ближе к бару и
бассейну. Днем садимся в арендованное авто и едем осматривать остатки
римских городов, которые турки, несмотря на все старания, так и не
смогли до конца разрушить за прошедшие пару тысяч лет, и теперь
показывают за деньги любопытным туристам. Попутно разыскиваем правильное
место для обеда, на плоту посреди быстрой горной реки, где рыбу достают
из воды при тебе и через десять минут приносят запеченной на гриле, или
круглый ресторанчик на вершине километровой горы, в котором столики
вращаются по кругу вокруг внешней стеклянной стены, позволяя насладиться
панорамой на море и горы, если конечно в этот момент не набежало облако
и не погрузило вершину горы и холодный мокрый туман...
Вечером девятого мая мы неспешно прогуливались по Белеку, лениво
отбиваясь от торговцев, почему-то уверенных что в России жестокая
нехватка тряпья, кожи, дерьмового золота и прочей мишуры.
- Ара, заходи пасматри! Лучший джинсы на всем базаре!
- Пошел нах...
- Как нах? Почему всегда нах? ...
Или:
- Кожанный юбка! Вах, какой кожаный юбка!
- Мужик, ты охренел, зеленая юбка не подойдет к моим шлепанцам. И вообще
это не мой размер.
- Жене возьми, девушке возьми, другу вон возьми..
- .....
- Почему опять нах?
И снова вкрадчивый южный говор:
- Ребят, вы русские?
- Русские, русские. Не теряй время – иди сразу нах.
Щуплый турок на вид лет тридцати стоял у очередной лавки, на этот раз с
ювелирными подделками.
- Ребят, зайдите пожалуйста, выпейте со мной вина.
- Замучили вы нас, чурки нерусские, нету у нас лишних денег и планов
покупать твое паленое рыжье тоже нет...
Уже удаляясь слышим в спину.
- Ребят, вы не поняли. День Победы сегодня, у меня дед и отец воевали...
Стоп. Что-то не так. Что-то выбилось из привычного фона. Мишка тоже
встал с озадаченным лицом. Разворачиваемся.
- Мужики, я за Победу выпить сегодня хочу, а тут не понимает этого
никто. Пожалуйста, зайдите ко мне, я не буду вам ничего предлагать.
Просто посидим, выпьем вина.
- Вина? За Победу?
Мы с Мишкой переглянулись. Я посмотрел в глаза друга и прочел там тоже о
чем подумал сам. Не сговариваясь, мы развернулись и быстро зашагали в
сторону отеля.
Через полчаса мы заходили в ювелирную лавку, бережно прижимая к груди
запотевшую литрушку "Столичной" и банку соленых огурцов. Разве можно
отмечать такой праздник дешевым турецким вином?
А через два часа, мы, уже раскрасневшиеся, без маек, в одних шортах и
шлепанцах сидели на прохладном полу посреди лавки, лениво посылая нах
случайно заглядывающих к нам туристов.
Громче всех старался Рахим – хозяин лавки. Его "Куда лэзэшь, падла
нерусский? Нэ видэшь праздник у нас! " и "За Побэду!" разлеталось над
всем Белеком. Продавцы соседних лавок плющили носы о витрину, пытаясь
понять надо ли вызывать скорую помощь или уже сразу муллу для отпевания.
Выпили и за Победу. И за воевавших предков, сначала скопом, потом и за
каждого в отдельности. За СССР, за братство народов. Хаяли мYдаков
немцев, которых мы с Мишкой в честь дня победы разгромили с утра в
волейбол (3:0 по партиям)...
Рахим оказался отличным парнем. В Турцию он переехал с семьей с одной из
среднеазиатских республик бывшего СССР. Работал в семейном ювелирном
бизнесе. Мечтал вернуться, но было уже некуда...
Незадолго до нашего ухода он спросил: -Знаете о чем я мечтаю последний
год? Безумно хочется сала. Настоящего сала, чтобы круто засоленное и с
мясной прожилочкой. Мне нельзя, я мусульманин. Брат услышал, сказал что
зарежет. Но я все равно попрошу – приедете еще раз, привезите мне кусок
сала. Я его ночью под подушкой буду есть, чтобы брат не узнал...
Источник: Postnext.com
20.01.2007, Остальные новые истории
Бронзовый солдат
Моему дедушке.
Он стоит на маленькой, стерильно чистой площади в центре столицы
независимой страны.
Неторопливые эстонские голуби царапают бронзу коготками и по-европейски
солидно, с явным удовольствием, срут ему на голову.
Он старается не обращать внимания.
Память. Он помнит яркие майские дни, детей с цветами и старенького
маршала Баграмяна. Маршала вели под руки, и ветеран, тряся бритым
черепом в древних пигментных пятнышках, надтреснутым тихим голосом
говорил о войне. Той самой, которая в каждом из нас навсегда.
Когда-то у Него было имя. И не одно, а одиннадцать - от подполковника
Котельникова до гвардии старшины Борщевского. На рядовых не хватило
места. На рядовых всегда не хватает. Места для имени на памятнике,
орденов, баранов для папах... Рядовые привыкли.
Потом местные власти решили, что негоже помнить русских оккупантов
поименно. Доску с фамилиями вырвали с мясом, а на ее месте повесили
другую. Объясняющую, что это теперь – памятник всем, погибшим во Второй
мировой войне. То есть вообще всем. Без исключения.
Американскому сержанту, загнувшемуся на Соломоновых островах от
кровавого поноса. Бандеровцу, подорвавшемуся на партизанской мине.
Латышскому эсэсовцу, выловленному чекистами в лесу в сентябре сорок
пятого. Обгоревшей головешке, бывшей когда-то Евой Браун. Японскому
камикадзе, разнесшему на молекулы английский крейсер.
Он стоит в плащ-палатке, пыльных кирзачах, с ППШ на плече и думает:
блядь, ну при чем тут камикадзе?
А еще Ему очень холодно.
***
Тагира Шайдуллина забрали в армию в тридцать седьмом. Там кормили,
одевали, учили читать по-русски и стрелять. И никто не вспоминал, что он
из кулаков. Бравые городские большевики приехали к ним в двадцать
восьмом и признали кулаками всех. Всю татарскую деревню Ваныш в полном
составе отправили в Забайкалье, искупать воображаемую вину. Потом
спохватились, приказали простить и вернуть. Но не сразу. Многие успели
помереть непрощенными.
В Красной Армии Тагиру очень нравилось. И на финскую войну он
отправился, полный энтузиазма.
А потом были дикий мороз, неразбериха и бестолковщина, расстрелянные
перед строем командир и комиссар полка. Неуязвимые за деревьями финские
ополченцы-щюцкоровцы, лыжники-привидения в маскхалатах с роскошными
автоматами "Суоми". Гранитные надолбы и железобетонные доты "линии
Маннергейма". Обмороженные руки, окаменевший ледяной хлеб и медаль "За
отвагу".
Медаль весьма способствовала любовным успехам младшего командира запаса
Шайдуллина. Осенью сорокового он женился на самой красивой девушке
района. Дочка родилась в августе, когда мобилизованный Тагир уже был
старшиной роты в запасном пехотном полку в Казани.
Было голодно. Фронтовой паек и тыловой – две большие разницы. Тагир
приспособился ловить кур на птицефабрике, закидывая за колючую проволоку
леску с рыболовным крючком, на который насаживался кусочек серого, как
глина, хлеба. Что еще больше увеличивало ценность Шайдуллина в глазах
отцов-командиров.
И в глазах роскошной белокурой телефонистки тоже. Пускающий на блондинку
слюни штабной писарь с соперником разобрался просто. Буксир,
расталкивающий железной грудью первые прозрачные ладожские льдинки,
притащил в блокадный Ленинград баржу с пополнением. Среди укачавшихся,
облеванных, оглушенных визгом немецких "лаптежников" солдат был и Тагир.
Промерзшие окопы. Меню из гнилой капусты. Пирамидки мороженого говна в
ходах сообщения. Порванный ветром плакат "Отстоим город Ленина".
Ротный, отпросившись у командования, поволок на Петроградку вещмешок,
набитый сэкономленным офицерским пайком. К жене и дочке. В дороге он
потерял сознание от голода и недосыпа, упал и замерз насмерть. Так и не
узнав, что девочки погибли вчера, во время артобстрела.
Никогда не видевший лыж, Тагир добровольцем пошел в лыжный батальон. Их
две недели кормили на убой и отправили в рейд по немецким тылам. Из
шестисот человек вернулось двадцать. Командование, похоже, удивилось и
не знало, куда выживших девать. Выдали ордена и отправили под Синявино.
Что есть счастье на войне? Например, не курить. Тогда можно махорку
выменять на хлебную пайку.
Или атака. Что может быть прекраснее возможности выпрямиться, вырвать
закоченевшее от трехчасового лежания в ледяной болотной жиже тело и,
замирая от чувства, что все пули из этого сраного пулемета летят лично в
тебя, бежать к немецким окопам, в хруст и вой рукопашной схватки. А
потом в обставленном с европейским комфортом блиндаже потягивать
трофейный коньяк и материть старшину, застрявшего где-то с термосом, в
котором – горячая пшенка.
Перед форсированием Нарвы прислали очередного взводного. Восьмого на
памяти помкомвзвода Шайдуллина. Обычно в первом же бою юные младшие
лейтенанты, затянутые в рюмочку новенькой портупеей, вскакивали в полный
рост на бруствер и, размахивая пистолетиком, подростковым фальцетом
призывали за Родину, за Сталина. Пламенная речь заканчивалась одинаково
– немецкой пулей в горячий лоб. А потом все шло по накатанной – бойцы,
пригибаясь, уходили делать свою тяжкую работу уже под командой Тагира.
Этот лейтенант, вроде, был опытный. Переправились, окопались,
зацепились.
Из колеи взводного выбил пулемет, остановивший атаку.
- Сержант, давай кого-нибудь туда. Пусть гранатами забросает.
- Тащленант, так не доползет же. Все простреливается. Как вошь на голой
жопе, честное слово. Давайте у комбата сорокапятку попросим, пусть
артиллеристы поработают.
- Разговорчики. Делай, что сказано.
Тагир матюкнулся, снял вещмешок и шинель, проверил гранаты.
- Ты куда, сержант?
- Я на смерть пацанов не пошлю. Лучше сам.
- Стой!
Тагир уже полз, мечтая стать маленьким и плоским.
Оставалось метров сорок, когда его накрыло.
Он лежал в воронке. Кровь и жизнь медленно вытекали, впитываясь в землю.
В эстонскую землю.
***
Дочка уговорила все-таки приехать Тагира в Таллин. Порадоваться
налаженной жизнью в не по-советски благополучной Эстонии.
Внук – девятиклассник, распираемый гордостью, рассказывал, как зимой был
начальником караула на Посту номер один, у Вечного огня.
Не спеша, спустились с Тоомпеа. Красавцы – каштаны роняли зеленые
рогатые шарики, похожие на маленькие морские мины.
- Дедушка, вот этот памятник! У нас форма была, совсем как у военных. И
автоматы. Учебные, конечно, с прорезью в стволе. Дедушка! Ты чего,
плачешь, что ли?
- Лейтенант... Волков... И инициалы совпадают. Наш взводный. Это он меня под
Нарвой вытащил, когда ранили. Сам. Хотя офицеру не положено. Меня в
госпиталь, а они дальше пошли. На Таллин. Значит, его здесь. В сентябре
сорок четвертого.
Бронзовый солдат стоял молча, задумчиво глядя в голубое пламя Вечного
огня.
***
Он стоит на площади в центре столицы маленькой, но гордой, сбросившей
тяжкое ярмо советской оккупации страны.
Он даже не пытается понять певучую, но чужую речь.
Ему очень холодно без Вечного огня. Местные власти посчитали, что жечь
русский газ перед русским памятником неэкономично.
Недавно Его опять облили краской горячие местные парни. Он не обиделся.
Кровавые брызги роднят Его с теми, ради кого Он стоит.
Говорят, русские своих на войне не бросают.
Может, Его как-то можно забрать?
----------------------------------