ПРЕЗРЕНЬЕ И УПРЁК
В конце 60-х, в светлом советском прошлом работал я в КиевзНИИЭПе вместе с одним грузином, Лёней Леворулидзе. В общем индивидуй очень даже неглупый, но к науке не питал не то что особой, а ваще никакой страсти. Просто подчинился железной воле, как бы теперь сказали, главного спонсора - богатого папы-цеховика с тремя классами начальной школы. Папе страшно захотелось стать отцом кандидата наук. Не скажу сколько папа влил отборного коньяка в науку, сколько впрыснул в неё ассигнований ради защиты сына, но так уж получилось, работу над диссертациями мы завершили одновременно.
Дальше наши пути разошлись на пару лет, за которые он вбросил "кирпич" в зону защиты, дальше уже активизировался папа-цеховик. А я, имея отцом не богатого грузинского папу, а бедного еврейского, да будучи фанатом своего дела, усиливал фолиант до "трёх ивановых" - по требованию научного руководителя известного профессора Вайнберга. Ибо когда принёс законченную работу ему на подпись, он вынес вердикт:
- Для Иванова этого бы вполне хватило, а с нашим еврейским счастьем надо явить опус мощностью в три Иванова.
И я занялся усилением, добавил расчёты многих уникальных объектов, пока Лёня с папой рыскали по учёным советам для защиты и вербовки оппонентов. Потому как его диссертационная работа была очень слабой. Поначалу, получив ящик коньяка и к нему, мэтры лихо брались оппонировать и принимали работу на защиту в свои учёные советы. Но, ознакомившись поближе с диссером-высером, резко тормозили и давали "полный назад", всячески отвиливая от чести принимать к защите и оппонировать лёнин опус. И на какие только хитрости эти научные гады не пускались: ссылались на резко возникшую занятость, боли в паху, тикали в заграницу, а один даже умер, только бы не иметь дела с лёниной работой. В некрологе написали "... после тяжёлой, продолжительной болезни". Но ведь с этой "тяжёлой, продолжительной болезней" он жил много лет, пока не прочитал лёнин опус - вот тут он (мэтр, не опус) сразу и кырдыкнулся.
Наконец, Лёня удостоился приёма у корифея науки строительного производства академика Монфреда. Тот дал соискателю его кирпич, предложил понюхать и честно сказать чем пахнет. Лёня напряг свою честность:
- Кожей!
- Нет!
- Клеем!
- Нет!
Лёня решил уничижиться, авось поможет покаяние в содеянном, вроде как сильно принюхался:
- Дерьмом!
Академик сдался:
- Вот видите, коллега, вы считаете, что ваша работа пахнет кожей, клеем,.. дерьмом, наконец! А вот ПОТОМ она не пахнет!
И строгим академическим почерком изложил перечень улучшений работы, на выполнение которого у Лёни ушла бы вся оставшаяся жизнь (с учётом кавказского долголетия).
.. К чёрту подробности, в мире не без недобрых людей, и за агромадный бакшиш Лёня защитился. Признавшись, чтобы отбить бакшиш за счёт кандидатской надбавки, ему бы пришлось вкалывать в три смены лет 500.
К этому времени защитился и я, на белом коне: работу признали докторской и порекомендовали оформить как таковую, не откладывая даже в короткий ящик. В ВАКе моё дело прошло на удивление быстро, к тому времени и Лёнино, после года мытарств там тоже. В один день нам пришли открытки из ВАКа о присвоении учёной степени кандидата технических наук. После этого на каждый телефонный звонок Лёня вальяжно брал трубку:
- Слушает кандидат технических наук Леонид Георгиевич Леворулидзе!
А любое обращение ко мне начинал словами:
- Как кандидат кандидату скажу тебе, что ты ... ну, там должен передать такой-то справочник... пойти со мной к начальнику... займи очередь в столовой...и т.д., - перефразируя крылатую фразу из послевоенного хита "Подвиг разведчика", которую советский разведчик майор Алексей Федотов, по легенде - Генрих Эккерт, выдал обосравшемуся немецкому визави Штюбингу:
- Как разведчик разведчику скажу вам, что вы болван!
Вообще-то по принятому ритуалу кандидатские дипломы должны были торжественно вручить на Учёных советах, где мы защитились. Лёня защитился в каком-то Мухосранске, и ему было впадлу ещё раз туда тащиться. К тому же он там наследил, выдав себя за холостяка, и во время защитной опупеи жил у председателя тамошнего Учёного совета с председателевой дочкой, и успешность защиты определилась лёниным статусом будущего зятя. Хотя я защитился в Киевском автодорожном, что тогда был в трёх трамвайных остановках от моего дома, у меня тоже был свой невтерпёж поскорее получить заветные корочки, чтобы поскорее явить их в отдел кадров для вступления во владение положенной кандидатской надбавкой, при конвертации в стеклянную валюту - почти два десятка поллитровок. Поэтому мы воспользовались возможностью, обеспеченной папой-цеховиком, получить корочки прямо в ВАКе, минуя торжественную часть наших Учёных советов.
В вечер отъезда на перроне "стояла осень на дворе и ветер дул сырой", как говаривалось в английской балладе "Старуха, дверь закрой!" в энергичном переводе С.Я.Маршака. К тому ещё моросил мерзкий мелкий дождь, а поезд опаздывал точно по расписанию на пару часов. Слабый свет, промозглая сырость. И какое-то мрачное ощущение надвигающейся беды. Наконец, поезд прибыл. Я побежал к своему вагону, Лёня - к своему. Сквозь обычную смешанную галдящую толпу как с билетами, так и безбилетными соискателями местОв. Расстались до встречи в Москве.
А на фоне перронной суеты в глаза бросилась довольно экзотическая пара - бравого майора страстно обнимала Дама, в крутой шубе и тапочках на босу ногу. Они явно прощались - майор сошёл в Киеве, а Дама ехала дальше. Видать, майор расстрелял свой боезапас, а она выскребла и остатки пороха в пороховницах так, что пороховницы, судя по суровому виду майора, болезненно ныли. Воин с большим нетерпением ждал отправления поезда, всё беспокоился, не останется ли она... не простудится? - и пытался поскорее спровадить её в вагон.
Но напрасно - она страстно присасывалась к нему большими, как скачки лошади, поцелуями. Он силился пресечь это безобразие, кивая на окружающих. Но ты ж понимаешь, окружающим было глубоко монописуально до сладкой парочки, люди охмуряли проводников, чтобы попасть на вожделенный последний поезд - ближайший следующий был уже утром, ночёвка в холодном вокзале никого не прельщала.
В общем, майор по-всякому защищался и уворачивался от её страстных прощальных поцелуев - как боксёр в ринге от ударов и наскоков соперника. Явно пребывая в состоянии посткоитусной депрессии, знакомой всем мужикам, когда остываешь и казнишь себя: а на хрена мне ЭТО было надо? У меня чудесная жена, куда лучше этой развратной блядищи, прекрасные детки, крепкая семья!.. Нет, всё-таки надо поменьше пить...
Я сунул свой билет проводнику, он как-то жалостливо на меня посмотрел, сочувственно покачал головой и сказал: "Что ж, мил человек, а других местов у меня нет!". Но только я сел в поезд, в переднее двухместное купе, как ко мне подскочил весьма разгорячённый джигит, представился Георгием, предложил поменяться местами и чуть не силой затащил в купе, где гудели ещё три таких же товарища, распевая грузинскими напевами и распивая неплохое вино. Я категорически отказался - ты ж понимаешь, после дневных мытарств собрался отоспаться в поезде, а тут обстановка сну вряд ли бы поспособствовала.
Я категорически отказал Георгию, вернулся к себе, залез на свою верхнюю полку и сразу провалился в глубокий, уже командировочный сон. И вдруг меня расталкивает, совершенно верно! - ота самая мадам, оторва от майора, и спрашивает, не помешает ли мне верхний свет. Я буркнул "Не помешает!" и погрузился обратно, не соврав: верхний свет действительно не помешал. Лишь успел заметить, Мадам была в одном шёлковом халатике, и её дыни яростно его колебали, угрожая выскочить при первом же хорошем толчке поезда. Закралась было шальная мыслишка, но я её отогнал, чтобы снова провалиться в сон.
Ан не тут-то было: опять растолкали и поинтересовались, не хочу ли выпить замечательного "Токая"? Я поблагодарил. Оне спросили, не курю ли? Нет! Тогда испросили разрешения закурить самой. Я не возражал, и снова заснул. А проснулся от откровенного захвата моего самого дорогого и громкого шёпота:
- Ну, Дурачок, иди, наконец, ко мне!
А мой Дурачок повёл себя по-предательски ко мне и моей супруге, выражая полное согласие наглым приставаниям. Мадам распоясалась - в смысле развязала пояс халатика, и он с неё сбросился вместе с халатиком. Я, как и мой Дурачок, проявил невиданную стойкость и выпросился у неё в туалет. А сам рванул к грузинской компании и срочно согласился на перемену мест. Тут же мой новый знакомый Георгий оперативно перенёс мои вещички и постель, которая мне уже не снадобилась: я квасил с новыми попутчиками в Белокаменную - они в дорогу затоварились что надо! Пел с ними мелодичные грузинские песни и даже на спор сплясал настоящую лезгинку на вагонном столике.
А Жорик (как его называли товарищи) периодически заскакивал к нам за вином и закусью, даме очень пришелся виноград "дамские пальчики" и Сало, которое я привнёс на поляну вкупе с "Горiлкой" - от нашего украинского стола. Товарищи глумливо гоготали над пришельцем по-грузински, а он в ответ орал по-русски:
- Она очень прылычный жэнщын!,- призывая меня в свидетели.
Уснуть удалось к утру, отрубившись со всей честной компанией - за компанию и жид повесится. Поспали лишь пару часов и проснулись не от вокзального марша "Здравствуй, столица! Здравствуй, Москва!", а от грубых, настойчивых расталкиваний проводника.
А когда вышел на перрон Киевского вокзала, остановился подождать Леворулидзе, которому билет достался за пару вагонов от моего, ближе к Киеву. Дама же вывалилась под ручку с грузином очень даже матросской походкой, вроде бы вышла не из поезда, а сошла с корабля после бурного моря. Пока грузин грузился на тележку носильщика, Дама обливала меня из красивых синих глаз таким холодным прЭзрЭнием, которого не сподобился даже при прохождении таможни во время эмиграции в США. Да и упрёком, типа, видишь, какому зверю ты отдал меня на растерзание!
Для Леворулидзе акт немого упрёка и глубокого прЭзрЭния не остался незамеченным, и он заинтересовался, "за что эт тебя так прекрасная женщина? Чем провинился?" И пока мы выходили из вокзала, я чистосердечно раскололся, что произошло. Лёня чуть не выронил чемодан от негодования:
- Идиот, какая фемина! Что ж ты не использовал такой шанс!! Да меня бы позвал!
Я объяснил: таки да, люблю халяву, завсегда сладко и приятно! Но чревато.. И мне вовсе не хотелось начинать учёную карьеру в степени кандидата технических наук с лечения букета, да ещё хрен его знает в нашей стране, поскольку поезд шёл из Будапешта. А тебя бы даже не стал искать по той же гуманной причине. А сам ещё и сблюл воинскую координацию: в то время я уже подполковником, хоть и "пиджаком", и негоже мне было апасля майора.
... Вот тогда Лёня и изрёк сакраментальный парафраз того самого крылатого выражения, за которое исполнитель роли Федотова в "Подвиге разведчика" актёр Павел Кадочников стал народным СССР и лауреатом сталинской премии:
- Как кандидат кандидату скажу тебе, что ты болван!