Вальтер Беньямин. Капитализм как религия (фрагмент)
В капитализме можно увидеть некую религию, что означает – капитализм в своей сущности служит для освобождения от забот, мучений, беспокойств, на которые прежде давали ответ так называемые религии. Доказательство наличия этой религиозной структуры капитализма – не только того, что подразумевалось Максом Вебером, когда он говорил о нем как о религиозно обусловленной формации, но и того, что он есть, в своей сущности, религиозное явление, – привело бы сейчас на окольный путь грандиозной всеобъемлющей полемики <...>.
Однако в настоящем уже стали заметными три черты этой религиозной структуры капитализма.
Во-первых, капитализм – это чистая религия культа, возможно, самая радикальная из всех, что были доныне. Все, что в нем есть, имеет смысл только в непосредственном отношении к этому культу. У него нет особой догматики, теологии. Утилитаризм с этой точки зрения приобретает свою религиозную окраску. Вторая черта, связанная с этой конкретизацией культа, – его перманентная длительность. Капитализм – это отправление некоего культа sans trêve et sans merci. Нет ни одного дня, который не был бы праздничным – в пугающем смысле развертывания всех священнодействий, крайнего напряжения радений. В-третьих, этот культ наделяет виной. Капитализм, возможно, первый случай не искупающего, но наделяющего виной культа. Именно с этого начинается обвальное и чудовищное движение, в которое вовлекается эта религиозная система. Безмерное сознание вины, которое не знает искупления, устремляется к этому культу не для того, чтобы искупить эту вину. А для того, чтобы сделать ее универсальной, вбить в голову это сознание и, в конце концов, и в первую очередь, ввергнуть самого Бога в эту вину, чтобы в итоге пробудить в нем интерес к искуплению. Это искупление не ожидается от самого культа, и не от реформации этой религии, – которая должна была бы, и могла бы держаться за что-то несомненное в себе, – и не в отказе от нее. Все это лежит в сущности того религиозного движения, которым является капитализм, все это держится в нем до самого конца, до полного и окончательного обвинения самого Бога, до того последнего мирового состояния отчаяния, на которое как раз еще надеются. В том и состоит историческая неслыханность капитализма, что религия больше не является преобразованием бытия, но есть его разрушение, превращение в руины. Это разрастание отчаяния до религиозного состояния мира, от которого-де ожидается исцеление. Трансцендентность Бога пала. Но он не умер, но ввергнут в человеческий удел. Этот переход человеческой планиды через дом отчаяния в абсолютном одиночестве своего пути и есть тот этос, который определил Ницше. Этот человек – сверхчеловек, который первым начинает осознанно исполнять завет капиталистической религии. Ее четвертая особенность состоит в том, что ее Бог должен стать сокрытым; к нему позволено обращаться лишь в зените его виновности. <…>
Теория Фрейда также относится к господству священников этого культа. Она продумана вполне капиталистически. Вытесненное, это греховное представление, происходит из глубочайшей и еще слабо выявленной аналогии с капиталом, прибыль которому приносит преисподняя бессознательного.
Этот тип капиталистического религиозного мышления находит себе великолепное выражение в философии Ницше. Мысль о сверхчеловеке основывает апокалипсический «прыжок» не на обращении [Umkehr], искуплении, очищении, покаянии, а на мнимо устойчивом, находящемся в предельном напряжении, взрывном, дискретном усилении [Steigerung]. И потому это усиление несовместимо с развитием в смысле «non facit saltum». Сверхчеловек есть исторический человек, который грядет без всякого обращения, снисходящего с небес. Ницше предвосхитил это разрушение небес через усиление мощи человеческого, которое есть и остается религиозным (и для Ницше тоже) вменением вины. И, сходным образом, Маркс. Капитализм, который отказывается менять свой курс, с процентами и процентами процентов, и становится социализмом как некоторой функцией вины [долга] (стоит вдуматься в демоническую двусмысленность этого понятия). <…>