Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Юрий Юрковец
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
Была у меня одна детская мечта - поплавать с аквалангом на коралловом рифе. Мечта, навеянная книгами и фильмами неутомимого французского исследователя Кусто. Сколько той жизни, подумал я однажды в разгар рабочего дня, чтобы она вся состояла из непрестанных трудов, тягот и забот. Разве мы появились на свет, чтобы быть вьючными осликами? И бесконечно тащить свою ношу? Разве жизнь не дана нам свыше именно для того, чтобы мы могли осуществить свои мечты? Пусть даже самые наивные, самые детские и глупые…
И вот я оказался на дайверском суденышке, доверху загруженном желтыми баллонами со сжатым воздухом, пластиковыми ящиками с гидрокостюмами, компенсаторами, ластами, масками и прочими дайверскими причиндалами. Наше посудина с громким названием «Санта-Мария» направлялась в самое сердце самого прозрачного в мире Красного моря к одному из красивейших, как было обещано, коралловых рифов.
Компания дайверов состояла из трех арабов-инструкторов, десяти немцев и двух НАШИХ - русскоязычного эстонца Вована, с ног до головы татуированного драконами, и москвички Лены, девушки лет пятидесяти. Несмотря на разность мировоззрений и ценностных ориентиров, мы с Вованом быстро нашли общий язык - мечта у нас оказалась одинаковой. Москвичка Лена свой рассказ начала так: «У нас в Москве сейчас популярны три вещи - фламенко, танец живота и дайвинг…» И вот богатый муж отвалил Лене кучу бабла, и она прикатила осваивать азы модного увлечения. Поначалу Лену сильно укачало, и ее лицо приобрело зеленый цвет. Потом на нее нацепили баллон и тяжелый грузовой пояс - все общим весом больше, чем она сама. А когда трое арабов-инструкторов попытались притопить Лену и затащить ее на глубину (чтобы не возвращать снятые деньги), зеленый цвет ее лица перешел в густой синий, а глаза просто выдавливали стекла маски… Осознав, в какую ловушку она угодила, Лена попыталась вернуться в привычную среду обитания, уверяя арабов, что эта не ее. Но арабы были неумолимы. И только после уверений Лены, что деньги за курс обучения возвращать ни в коем случае не надо, арабы выпустили ее из свои цепких рук.
Коралловый риф меня не разочаровал. Редкий случай. Обычно, то к чему так долго стремишься и наконец получаешь, приносит разочарование…
Израсходовав весь воздух и восторженно поорав наверху, мы с Вованом прыгнули в море в масках и гидрокостюмах и поплыли вдоль рифа. Красное море хоть и известно отсутствием штормов, но зыбь присутствует, и метров за двести ныряльщика на поверхности различить практически невозможно. Вынырнув очередной раз за глотком воздуха, я поискал глазами Вована - Вован делал судорожные движения рукой, пытаясь привлечь мое внимание. Он указывал куда-то за мою спину. Я обернулся - наше суденышко, наша «Санта-Мария» на всех парах уходило от рифа, оставляя нас наедине с морем! Что за черт? Может, они так шутят? Может, это их дежурная шутка, что-то вроде бесплатного аттракциона - переплываем вплавь Красное море. Немного адреналина в кровь расслабленных туристов… Или они решили попугать нас за то, что мы не обращали внимания на их запреты уплывать далеко? А сейчас развернутся и пойдут обратно?.. Но они не развернулись и не пошли обратно, напротив, белое пятнышко суденышка стремительно уменьшалось и уменьшалось, пока не исчезло за горизонтом…
Мы сплылись поближе, выплюнули изо рта трубки и стали держать совет. Вариантов развития событий были два. Первый - оставаться на рифе, который местами доходил до поверхности, и где можно было стоять по горло в воде, и ждать, пока эти гребаные арабы заметят нашу пропажу и вернутся. Но заметят ли? И когда?.. Солнце стремительно садилось, в тропиках ночь наступает сразу, без вечера. А с сумерками из темных глубин подкормиться на мелководье наверняка придут АКУЛЫ и еще ЧЕРТЗНАЕТКАКИЕТВАРИ, таящиеся там… Красное море просто кишит акулами - я видел это еще в фильмах Кусто… Другой вариант - как только стемнеет и Хургада зажжет свои яркие туристические огни, плыть в сторону берега, ориентируясь на эти огни… Но после двух погружений и дня, проведенного практически в воде, я не чувствовал в себе сил на многокилометровый марафонский заплыв.
Ситуация была дичайшая! Где-то за тысячи километров в морозном Минске стыла под снегом в ожидании своего хозяина моя ласточка «Ауди», знакомые, закончив трудовой день, разъезжались из офисов по домам, а моя семья садилась ужинать у телевизора, не подозревая, что их муж и отец, вяло шевеля ластами, болтается на волнах в самом центре Красного моря, обреченный быть пожранным какими-то доисторическими тварями из голливудских ужастиков.
К нашему счастью, это место оказалось достаточно наезженным, и вскоре с другой стороны показалось судно, аналогичное нашему. Заметив в воде бесхозных ныряльщиков, оно резко изменило курс и пошло к нам. Компания англоязычных дайверов смотрела на нас круглыми глазами. Когда я на ломаном английском объяснил им, что мы не жертвы жестокого кораблекрушения или авиакатастрофы, а нас ПРОСТО ЗАБЫЛИ В МОРЕ, их глаза стали еще круглее… Мы стянули гидрокостюмы и стали пить предложенный нам горячий чай. Несмотря на теплое море, нас трясло. Суденышко шло в порт. Порт находился километрах в десяти от нашего отеля. Мы пили чай и думали, как будем добираться до своего отеля, не бежать же десять километров в ластах и гидрокостюмах по пустыне. …
Тут на горизонте нарисовалась «Санта-Мария», которая стремительно неслась в нашу сторону… Ситуация на суденышке разворачивалась следующим образом. Араб-инструктор спросил у старшего немца: все ли ВАШИ вышли из воды? Он имел в виду европейцев-дайверов. Немец пересчитал СВОИХ: все. Немец, билядь! А надо сказать, что суденышко хоть и небольшое, но имеет каюту, душ, верхнюю палубу, кормовую и носовую, так что охватить его взглядом на предмет присутствия всех нет возможности. Арабы куда-то опаздывали, поэтому резко снялись с якоря и поперли на Хургаду.
Лена, приходившая в себя после первого и последнего дайва на полотенце на носовой палубе, оклемалась и начала искать СВОИХ. Она и подняла тревогу - куда исчезли двое русских (эстонец и белорус)?
Араб-инструктор всю дорогу умолял меня не рассказывать о произошедшем кэптану Муни, хозяину дайв-клуба, это грозило обернуться для него серьезными неприятностями. Он обещал мне немеряно сжатого воздуха на пляже. Тем же вечером я встретил Вована с женой в баре отеля. Его жена не поверила ни единому нашему слову… «Ага, там бабы были…» - парировала она мои уверения.
Историю эту всем мечтателям и будущим дайверам посвящаю.
Советская власть всегда учила нас любить угнетенные народы. А особенно она учила любить негров. Я и любил их всем сердцем, пока не стал студентом первого курс филологического факультет БГУ. Каждое утро меня будил грохот там-тамов, пение негритянского хора и крики неизвестных мне экзотических птиц - Дэвид на всю мощность врубал свой "Panasonic". - Ты, что офонарел, Дэвид? Шесть часов утра! - Мне не хватает звуков родины, Юрий. В общежитии университета советских студентов подселяли к студентам-иностранцам, в основном выходцам из развивающихся стран Азии и Африки. Считалось, что общаясь в быту, мы будем ненавязчиво прививать им наши социалистические ценности. Так я попал к Дэвиду, и знакомое, столько раз слышанное на политинформациях иностранное слово "апартеид" перестало быть для меня пустым звуком и приобрело черты пугающей реальности. Центральную и большую часть нашей комнаты занимала роскошная тахта Дэвида, с трех сторон ее окружали массивные шкафы, образующие своеобразные отдельные апартаменты. В этих апартаментах и обретался, царил черный человек Дэвид О Хара из Урганды. Я же ютился у самых дверей на оставшемся свободным крохотном пяточке, где с трудом умещалась моя сиротская железная кровать с панцирной сеткой и тумбочка с вещами. Стены украшали портреты многочисленной дэвидовской родни: бабушек и дедушек, дядюшек и тетушек, племянниц и племянников - бывших для меня, впрочем, на одно лицо. Дэвид не был лучшим представителем своей расы - здоровенным атлетом с перекатывающимися под черной лоснящейся кожей буграми мышц. Это было чахлое существо с короткими, рахитичными кривыми ногами, сильно выпирающими ягодицами, впалой грудью и толстенными губами-грибами. Такими, с кольцом в носу, любят изображать дикарей-людоедов наши художники-карикатуристы. Себя Дэвид считал аристократом (он принадлежал к правящей в их стране народности), меня же относил к плебеям. Он принимал горделивую позу: - Мой папа - личный повар Его Превосходительства. Ты будешь сельским учителем, Юрий, а я буду министром культуры и экономики... И зимой и летом в комнате непрерывно работали два калорифера, нагревая воздух до состояния тропического пекла. - Не смей открывать окно, Юрий - у меня насморк. Я только разводил руками. Раз или два в неделю Дэвид приводил проституток. Обычно двух. Одной ему по какой-то причине было мало. Одна из проституток обязательно напивалась и среди ночи начинала лезть ко мне. Я пытался уснуть под буханье барабанов и бессмысленный женский смех. "А эти ребят из ку-клукс-клана не так уж и плохи," - думал я. Естественно, после таких ночей я сидел на занятиях с красными от недосыпания глазами, слабо что соображая. Латинские окончания на доске плавали и пускались в хоровод. Мне хотелось одного - спать. Однажды Дэвид притащил из комиссионки чугунный бюст Ильич весом килограммов эдак на семь. И обойдя в задумчивости комнату, приладил его на хлипкую полочку у изголовья моей кровати. "Он так похож на нашего главного бога," - пояснил он. Мало того, что зловещая тень доброго дедушки по жизни не давала мне дышать свободно, теперь материализовавшись в виде чугунного болванчика, он угрожал самому моему физическому существованию. Каждый вечер, спасая свою голову, я низвергал Ильича на пол, и каждое утро Дэвид воздвигал его обратно на импровизированный постамент. Существование в стране победившего социализм не было для Дэвида сахаром, и все обиды внешнего мир он вымещал на мне: - Я сделал открытие, Юрий. - Какое, Дэвид? - В Союзе существует расизм. Я был в странах капитала, нигде, нигде на меня не показывали пальцем, не называли черномазым, обезьяной, головешкой, нигде не толкали и не щипали в транспорте, не натравливали детей, - говорил Дэвид, гневно раздувая широкие ноздри. - Вы все расисты. Ты, Юрий, расист. Вскоре я обнаружил свою тумбочку выставленной в "блок", на ее месте в комнате красовался новенький холодильник минского завода. - Место только для белого, - сказал Дэвид и, довольный собственной шуткой, похлопал ладонью холодильник по боку. Я помнил о своих бедных родителях (да и на завод, честно говоря, возвращаться не хотелось) и долго терпел столь вопиющее ущемление моих человеческих прав, прав белого человека. Но, в конце концов, мое терпение лопнуло и я восстал. Как-то раз я вернулся из библиотеки совершенно очумелый, с единственным желанием - прилечь. Меня ожидал сюрприз: на моей кровати сидела ряжая голая девка. Чудовищно чмокая и чавкая, она жрала макароны и запивала пивом из импортной жестяной банки. Ее бесстыжие глаза смотрели на меня совершенно равнодушно. - Ты, вообще, кто? - Я Галя. - Ты, Галя, откуда выпала? - Из "Свислочи". "Свислочь" - бар, построенный финнами на берегу одноименной речки и служивший местом интернациональной студенческой тусовки, притягивал самых прожженных дам. - Я ушла от мужа, парень... Дэвид сказал, что я могу пожить у него. - Ты могла бы одеться, Галя? - Я не нашла свою одежду. - Ты, что пришла так? - А то я помню. Это была последняя капля. Я кликнул на помощь из соседней комнаты бывшего сокурсника Иванова, уже полгода как отчисленного за "хвосты" и тихо пропивавшего остатки своего имущества, и мы стали вытаскивать шкафы Дэвида на балкон и швырять их прямо вниз с шестого этажа вместе с его барахлом, его книгами и его клопами. Шкафы падали и раскалывались с жутким грохотом под одобрительные возгласы и крики многочисленных наблюдателей, облепивших окна соседних общежитий. Один. Два. Три... Я хотел было отправить следом и портреты черномазой дэвидовской родни. Но племя смотрело на меня со стен строго и внушительно, и я передумал. В деканате я обрисовал всю серьезность сложившейся ситуации замдекана. Он выслушал меня, внимательно глядя поверх очков, потом неожиданно ловко для своей хромоты выскочил из-за стола и принялся двумя руками трясти мою ладонь: - Ну ты молодец! Молодец! Эти иностранные студенты совсем распоясались. Управы на них нет. Давно бы их надо поставить на место. Они думают, если они платят деньги, то могут творить, что угодно. Замдекана отпустил мою руку и заковылял назад к столу. - Знаешь, в прошлом году мы подселяли к этому Дэвиду пятерых первокурсников - троих пришлось отчислить, одного забрали родители, один сейчас лечит психику... Что делать с тобой, я пока не решил... - тут он на мгновение задумался и добавил с сожалением: - На нашем факультете так мало парней... - Попробуй продержаться еще месяц. Вечером того же дня меня предупредили: вся ургандийская община собралась в нашем общежитии. От них можно было ожидать чего угодно... В холле на нашем этаже было просто черно - человек тридцать, не меньше, все племя. Они громко, возбужденно кричали между собой и размахивали руками. Они пришли мстить белому человеку. Я обречено шел по коридору, провожаемый испуганными взглядами сокурсниц. Я поравнялся с черной, орущей массой и - не замеченный ни кем - прошел мимо. Я зашел в комнату: Дэвид не обратил на меня никакого внимания. Не отрываясь, он смотрел в телевизор. Показывали выпуск последних новостей: в Урганде произошел государственный переворот, Его Превосходительство свергнут и казнен, против его сторонников развернуты массовые репрессии, в столице идет бой. Камера дергалась - любительская съемка - и отрывчато фиксировала внимание: волнами бегущие куда-то толпы темнокожих людей, пожары, трупы на улицах города, боец в камуфляже, яростно строчивший из калашникова через пролом в стене, - кадры из различных горячих точек планеты так удручающе похожи.
После всего произошедшего Дэвид сильно сдал, осунулся. Он даже, казалось, потерял цвет: его кожа из иссиня-черной превратилась в пепельно-серую. Он не слушал музыку, не разговаривал. Часами он молча просиживал на своей тахте, глядя в одну точку, или внимательно слушал по приемнику передачи французского радио, детально освещавшего события в бывшей колонии. От былой гордыни не осталось и следа, это был потерянный, испуганный человек в чужой, враждебной ему стране, которому нужно было возвращаться в свою - еще более враждебную и опасную. Моя злость на Дэвида бесследно исчезла, по-человечески мне стало жаль его. Однажды вечером я взял бутылку водки и подсел к соседу: - Давай выпьем. Дэвид не шелохнулся. Я открыл бутылку, разлил по стаканам, нарезал хлеб. Черная, со светлой ладошкой, рука потянулась к стакану. Мы чокнулись и выпили молча. Да и о чем было говорить? Так же молча мы повторили эту процедуру еще несколько раз и прикончили весь "пузырь". Наутро я уехал домой на каникулы, а когда через неделю вернулся, то Дэвида уже не застал. На следующий учебный год меня поселили с арабом из Ливии. Но это уже совершенно другая история… юрковец [email protected]
Когда я узнаю из новостей об очередном перевороте в Урганде, то думаю с тревогой: как там мой Дэвид? Поднялся ли он к вершинам власти в результате политических катаклизмов и получил искомый портфель министра культуры и экономики или, оказавшись в глубокой оппозиции, партизанит где-нибудь в раскинутых джунглях экваториальной Африки.
Ау, Дэвид! Если случайно прочтешь эти строки, черкни пару слов. Ладно? юрковец [email protected]
В девятом классе у нас появился новый предмет - НВП (начальная военная подготовка). Военрук, прапорщик в отставке, на первом же уроке рассеял все наши заблуждения насчет целей и задач школьного образования. - Государство тратит деньги и обучает вас русскому языку не для того, чтобы вы писали любовные записки, а чтобы вы четко и грамотно понимали приказы командиров. Вас учат математике, чтобы вы могли пересчитать патроны, и географии - чтобы вы хорошо ориентировались на местности в бою… Многие мои одноклассники-мальчишки тянулись к оружию и, столпившись у учительского стола, с увлечением изучали устройство АКМ, меня же больше интересовало другое - я предпочитал, укрывшись в туалете с приятелем Серегой, изучать порнографические открытки… - Присматривайте за этими двумя, - сказал военрук, поставив нас перед строем, - они потенциальные дезертиры. В один морозный январский день военрук вывез наш класс в близлежащую воинскую часть для ознакомления с армейским бытом. Казарма мне не приглянулась. Было холодно, мы мерзли в своих куртках, изо рта шел пар. А люди здесь спали… Солдатики с тонкими шеями, в тяжелых мешковатых одеждах не ходили, а как-то летали с испуганными лицами. Между ними уверенно расхаживали суровые дядьки-командиры и что-то цедили сквозь зубы то одной, то другой группке военнослужащих. В оружейной комнате нам продемонстрировали различные виды стрелкового оружия. - Вот, - сказал офицер, любовно поглаживая ствол, - снайперская винтовка СВД. Из нее можно запросто за километр попасть человеку в голову. И это говорил взрослый мужик, у него наверняка была жена и дети. Мне захотелось домой… Стремительно приближалось лето. Оно обещало быть незабываемым. Мы с Серегой намеревались сплавиться на плоту вниз по Березине в компании двух сверстниц. Нас ожидали дикие песчаные пляжи, прозрачные затоны, усеянные желтыми кувшинками, фантастические закаты над плесами, а главное - ночевки в палатке… Все было давно обговорено. Сгорая от нетерпения, мы уже не слышали учителей, мы считали дни, отделявшие нас от каникул. В конце учебного года мальчиков вывезли за город на недельные военные сборы. И в первый же день на полосе препятствий я поскользнулся на мокром бревне, неловко упал и услышал, как хрустнула подо мной сухая ветка. Встать я уже не смог: правую ногу охватила адская боль. «Открытый перелом обеих костей голени», - констатировал врач. Все лето я провалялся в больнице, кости не хотели срастаться. Мне сделали две операции. Месяц я лежал на вытяжке. На спине появились пролежни, которые не давали мне спать по ночам… Мне казалось, лучше умереть, чем просить молоденькую санитарку вынести судно. Нога непрерывно чесалась под гипсом, а почесать ее не было возможности… Только в сентябре я впервые вышел на свежий воздух. Бледнолицый, длинноволосый, ослабевший от длительного пребывания в постели, я осторожно ковылял с палочкой по двору. По Березине с Серегой поплыл другой мальчик. Когда они, подросшие, загорелые, явились ко мне, по их блестевшим глазам и уверенным взрослым жестам я понял, что все было так, как ожидалось. Мне оставалось только фантазировать, как это у них все произошло… Больше всего меня угнетало то, что мне суждено сгинуть, так и не узнав женщину… Была медицинская комиссия для призывников, и меня признали «белобилетником», то есть негодным к строевой службе. На таблице у окулиста я не различал и верхней строчки и мог запросто начать палить по своим. Мне нельзя было доверить даже подносить снаряды, потому что я сослепу мог поднести их врагу… Я вышел из военкомата и не знал: радоваться мне или плакать. С одной стороны, армия всегда была темным пятном на моем жизненном горизонте, но с другой - в те времена мужчина, не служивший в армии, нес на себе отпечаток некоторой ущербности. Девушки относились к таким мужчинам с подозрением. А это меня огорчало. Потом пришла осень 79-го года. Одному за другим моим одногодкам стучали в дверь гонцы из военкомата и вручали призывные повестки… Мы пили на проводах всю ночь напролет, до остекленения, и на рассвете, держась друг за дружку, гурьбой брели по темным и пустынным улицам к военкомату. В ту осень в нашем городе стихийно сложилась традиция: перед зданием военкомата дружки отрывали пьяного, в слезах и соплях, одетого в разнокалиберное рванье, бритоголового рекрута от подружки, подхватывали на руки и с разбега вносили в дверь вперед ногами, чтобы через два года он вернулся на своих. Но некоторые так и вернулись - ногами вперед. Только закатанные в цинк, как сардины. Откуда нам было знать, что генералы уже замыслили для нас еще один долг - интернациональный… И теперь, когда я вижу на экране телевизора этих красномордых генералов, которые разглагольствуют о нашем долге перед родиной, о защите священных рубежей, о вражеском окружении, жаждущем разорвать нашу мирную страну, я-то уж знаю, что это все вранье и провокация - они просто хотят украсть у вас лучшее лето… юрковец юрий www.yurkovets.nm.ru
Полуподвальное помещение в жилом доме - офис фирмы, торгующей фруктами. Вечер. Все разбежались. «На хозяйстве» курьер Вадик, семнадцатилетний армянский мальчик, два месяца как с гор, еще слабо знакомый с гримасами капиталистических отношений. Вадик сидит в директорском кресле и отвечает на звонки поздних покупателей. Внезапно через незапертую дверь в офис вваливается бригада рэкетиров. Спортивные костюмы, ломаные носы и уши. Передергивают плечами, бьют кулаками в ладошки.
Бригадир. Старшой кто? Вадик. Ну, по возрасту я самый младший. А самый старший, наверное, водитель Иван будет. Но его сейчас нет. (Бригада смотрит на Вадика.) Бригадир. Ты че, тупой? С «крышей» у вас что?! Вадик. А что нам крыша? Мы, вообще, в подвале сидим… За крышу не отвечаем. (Бригада внимательно смотрит на Вадика.) Бригадир. Блять, ну, тупых набрали. Я спрашиваю, кто над вами?! Что за люди?! Вадик. Дак разные люди… (Поднимает голову к потолку) Пять этажей над нами… Откуда я знаю, что там за люди? Разные люди. (Бригада сверлит Вадика глазами.) Бригадир. Блять! (обхватывает голову руками) Блять! Ну, тупой! Ну, тупой! Тьфу! (Уходит нахуй, а за ним следом и вся бригада.)
Больше в эту фирму с такими вопросами никто и никогда не приходил
Известие о том, что на местную фабрику по переработке вторсырья поступил вагон бракованных презервативов, взволновало учеников старших классов. И назавтра многие старшеклассники явились с карманами, доверху набитыми невзрачными бумажными пакетиками со скользкими бледными резинками внутри, похожими на воздушные шарики. Но мы то знали, что это за воздушные шарики! У нас уже пробивались волосы на верхней губе и в других местах! Это сейчас все стали такими смелыми, и любая пигалица может сказать на кассе: “Дайте мне три! А лучше десять!” А раньше не то что подросток, не каждый взрослый решался зайти в аптеку и попросить “стыдную” резинку. В самом слове “презерватив” был оттенок какой-то непристойности, и на публике его старались лишний раз не употреблять. Чтобы не произносить табуированное слово, был даже придуман специальный эвфемизм: “резиновое изделие номер два”. Человек, чтобы не смущать себя, теток в очереди и молоденькую продавщицу, так и говорил – дайте мне резиновое изделие номер два! Мол, я это не на хуй надевать буду, а так, от дождя спрятаться... Простые люди, надо отдать им должное, и в те времена называли вещи своими именами: резиновое изделие - “гондон”. И плохого человека называли тоже - “гондон” (г – фрикативное ). Не знаю с чем это связано, с плохим ли качеством советского презерватива или с органом, на который его надевают, но слово было крайне популярное. В частотном словаре старшеклассника оно занимало почетное второе место. А какое слово занимало в частотном словаре старшеклассника почетное первое место, я говорить не буду, вы и сами, небось, хорошо знаете... Но в качестве обращения к другому ученику это, конечно же, было первое: “Слышь, гондон!” Так вот, то, что потом началось в нашей школе, иначе не назовешь, как эээ... кондомный терроризм. Предмет интимного обихода, “стыдная” резинка, презерватив, присутствовал в школе повсеместно и тотально: валялся между парт в классах и коридорах, висел, завязанный на ручках дверей и окон, на классных досках и даже люстрах. Случайному человеку могло показаться, что он попал не в образовательное учреждение, а в тайное гнездо чудовищного разврата. А не случайному... Тетка из районо, зайдя с инспекцией и разглядев, что за резинку растягивают на перемене две третьеклассницы, просто свалилась в обморок, и ее увезли на скорой. По всей школе стоял мрачный запах жженой резины, изделие номер два массово поджигали и бросали в мусорные урны. На уроках ученики развлекались, демонстративно надувая презики, надевали их на линейки, пеналы и прочие малоподходящие предметы; второгодник Плыха на последней парте все пытался натянуть презерватив даже на свою скромного размера голову, на что Михаил Наумович, учитель языка и литературы, метко и едко заметил, что будет лучше, если Плыха все-таки презентует его своему родителю, чтобы у Плыхи не дай Бог не появился братик и не дошел до этого класса. На переменах самые отчаянные наполняли презервативы водой из крана. И вместивший несколько литров воды латексный пузырь летел из окна в зазевавшегося школяра. Сначала в школяра. Потом полетел и в нелюбимого учителя. Бедный учитель математики Крушинский, положивший всю свою жизнь на алтарь образования и давно уже существующий на грани нервного срыва, попал под удары жидких “бомб”. Мокрый и оскорбленный, вздымал он к небу руки, призывая его обрушиться на головы неблагодарных учеников. Если кто-то думает, что я отсиживался в сторонке и не принимал активного участия во всеобщем веселье, то он сильно ошибается. Своей соседке по парте, отличнице и примерной девочке Маше за то, что: а) не давала списывать контрольные по математике, б) просто не давала - я незаметно засунул несколько кондомов под обложку ее образцового дневничка. Один пакетик я, коварный, добавил вскрытым и пустым. После этого Маша отсутствовала на занятиях три дня. На четвертый она появилась, тихая и бледная, и не глядя в мою сторону, попросила классную пересадить ее за другую парту. У Маши, к слову сказать, был суровый отец. Он работал начальником местной пожарной охраны. Суровый и мстительный. И после той шутки мне не раз приходилось покидать школу по пожарной лестницы, чтобы избежать встречи с Машиным отцом, коренастая фигура которого угрожающе маячила у школьных ворот, не предвещая мне ничего хорошего... Чтобы прекратить вакханалию и спасти честь школы, директор собрала всех мальчиков старших классов и, выстроив их перед собой, произнесла гневную речь, суть которой сводилась к тому, что если мы не возьмемся за ум и не перестанем таскать в школу всякую дрянь, то она собственными руками оторвет нам то, на что одевают эти грязные штучки, и они нам больше никогда не пригодятся. Несмотря на то, что директор постоянно сбивалась на истеричный крик, а иногда и слезы, угроза показалась нам вполне серьезной, и вскоре в школе воцарилось прежнее спокойствие и тишина. А мы с Машей, как не странно, спустя некоторое время сделались близкими друзьями.
Сумасшедший одноногий инвалид украл у меня ботинок. Не смейтесь. Мне было совсем не до смеха, когда я сидел в купе с одним ботинком в руках и тупо соображал, как я выйду из поезда. А соображать нужно было быстрее - за окном уже начинались засыпанные декабрьским снегом пригороды. Мой правый ботинок исчез вместе с носком. Стильный и дорогой ботинок из нубука, в котором нога чувствовала себя уютно, как дома. Я проверил все закутки еще раз, надеясь, что он все-таки где-то затерялся. Но ботинка нигде не было! Этот сосед по купе не понравился мне сразу. Молодой рыжий инвалид ловко прыгал на одной ноге и был явно не в себе. Он все пытался навязать свою компанию, предлагая пропустить по одной из подозрительной бутылки, лез со странными вопросами и грозил каким-то невидимым оппонентам. Может быть, его оскорбило мое холодное, даже несколько высокомерное поведение, и это была месть. Может быть, он просто решил обновить гардероб, но факт остается фактом: проклятый шизоид вышел среди ночи, прихватив с собой мой правый ботинок. Через пять минут поезд прибывал на конечную станцию. Мне предстояло выпрыгивать босой ногой на мерзлый асфальт перрона и под прицелом тысяч глаз ковылять к маршрутке. В отчаянии я расстегнул свою сумку – поверх шмотья лежали большие черные ласты, еще хранившие на себе соль тропического моря. Другой смены у меня не было.
Дома я выбросил осиротевший левый ботинок в мусоропровод.
Граждане, если вам где-нибудь попадется на глаза одноногий инвалид в шикарном ботинке из нубука, срочно дайте мне знать. И клянусь мамой, что я оторву ему вторую ногу!
Дорогие ребята, тема нашего сегодняшнего открытого урока – как из килограмма обыкновенного сахара приготовить целый литр волшебного напитка гамми. Хитрожопое государство готово учить вас чему угодно, но только не тому, что действительно стоит знать, что для вас важно. Государство желает, чтобы вы покупали волшебный напиток в государственных же магазинах и несли туда родительские рублики. А на эти рублики государство строит тюрьмы, платит зарплату надзирателям и производит колючую проволоку, которой уже наделано столько, что хватит обмотать не только весь земной шарик, но и ближайшие планеты. Помните, мои маленькие друзья, каждый раз, когда вы покупаете волшебный напиток гамми в государственном магазине, вы подкармливаете вертухаев и их выблядков. Давайте же скажем твердое "нет" проклятым тюремщикам и изготовителям колючей проволоки! Больше ни бутылки магазинной! Итак, приготовили ваши карандашики. Берем один килограмм сахара и заливаем тремя литрами воды. На это количество воды бросаем сто граммов дрожжей. Но для того, что бы волшебный напиток имел приятную мягкость, этого мало. В холщовом мешочке опускаем туда полбуханки ржаного хлеба, сырую картошку, пару пригоршней пшена, немного гороха. В мешочке – потому что, если бросить это все просто, то корки потом подгорят, и у напитка будет неприятный привкус горелого. Даем зелью забродить. Недели две. И затем приступаем собственно к изготовлению волшебного напитка мишек гамми. Для этого лучше всего подходит молочный бак, в крышку которого впрессована медная трубка. Бак устанавливаем на плиту. Конец трубки из него уходит в "сухопарник", что представляет собой обыкновенную банку с двумя выводами в крышке. Тут оседают "тяжелые пары", содержащие сивушные масла, а легкие, волшебные уносятся дальше – в "холодильник". "Холодильник" - сосуд через который циркулирует проточная холодная вода – одна резиновая трубка на кране, другая в умывальнике... Внутри "холодильника" находится главный элемент нашего чудо-аппарата - змеевик, где пары превращаются в жидкость и капля за каплей собираются в подставленной посудине. Если жидкость, будучи разлитой на столе, вспыхивает от поднесенной спички синим адским пламенем, то вы на верном пути, и ваш напиток обладает огромной волшебной силой. Но предостерегаю вас, не спешите его потреблять - напиток еще не готов. Далее следует несложный процесс очистки. Растворяем в напитке марганцовку, примерно со спичечную головку на трехлитровую банку, и ждем дней десять, пока вся гадость, которая в нем, все сивушные масла не осядут в виде мутных хлопьев на дне банки, а сама жидкость чудесным образом просветлится. Потом еще пропускаем ее через вату с активированным углем. Но все равно пить еще нельзя. Напиток нужно настоять на травах. В нашей семье традиционно использовали зверобой, он придает напитку чудесный золотистый цвет и коньячный аромат. Хорошо результат дает еще душица. Исключительная вещь получается на перепонках лесных орехов – настойка хорошо помогает от зоба. Тут, как говорится, на вкус и цвет товарища нет, в каждой семье имеется свои любимые ингредиенты, свои маленькие секреты. И вот волшебный напиток готов к употреблению. Он крепок, гораздо дешевле магазинного, обладает целебными свойствами - и от него не болит голова. А главное – вертухаи и изготовители колючей проволоки не получат от вас ни копейки... И если бы в один день все люди доброй воли отказались покупать в магазине, а перешли на домашнюю, вы бы увидели, как уменьшилось, ужалось, и рассыпалось в прах это полицейское государство... В следующий раз, мои дорогие ребята, я расскажу вам, как из нехитрых подручных средств изготовить на кухне водородную бомбу, чтобы разнести к хуям этот населенный ментами и чекистами город... А пока, до свидания. Искренне Ваш, Юрий Юрковец
Мой приятель и сосед по комнате в общежитии №7, студент И., по крайней своей бедности каждый презерватив использовал многократно. После употребления стирал и сушил на батарее. К ужасу навещавших меня подруг. Юрий Юрковец
Два кандидата наук открыли в Минске издательство. Название дали соответствующее – «Ваўкалак» (оборотень, герой белорусской мифологии). Приходят в банк. Так и так, фирма «Оборотень». Желаем получить кредит.
Каюсь, эту привычку я приобрел в нежном детском возрасте, еще задолго до того, как мне на шею повязали алый пионерский галстук. С некоторых пор я стал сторониться шумных компаний сверстников, избегать подвижных игр на воздухе и все чаще под любым предлогом искал уединения, чтобы всецело предаться любимому занятию. И это не замедлило сказаться на моих успехах в учебе и без того слабом здоровье. Мой бледный вид и воспаленный взор обеспокоили родителей. И они пытались бороться. Они купили мне настоящий кожаный мяч и записали в футбольную секцию, старались контролировать и не спускать с меня глаз. Но напрасно. Ничто уже не могло меня остановить. Я стал заниматься этим с еще большим упорством, надолго запираясь в туалете, или по ночам, укрывшись с фонариком под одеялом, забывая про еду и сон. Страсть к чтению - это была именно она, дорогой читатель - просто пожирала меня. Это была болезнь. В день я проглатывал минимум 5-6 книг. Я читал все, что попадалось на глаза - книги, журналы, листочки, из которых старушки-торговки сворачивали кульки для семечек, разрезанные аккуратными прямоугольниками остатки газет в сортирах, объявления на столбах, надписи на заборах. Всякое печатное и непечатное тоже слово влекло меня. Видел ли ты, читатель такого осла, который, спеша куда-либо, вдруг останавливался на улице, как вкопанный, заметив на земле какой-нибудь ничтожный обрывок старой газеты, и, забыв про то, кто он и на каком свете, застывал с открытым ртом, пока не прочитывал весь текст от первой до последней буквы? Круг моего чтения был бессистемен и хаотичен. Тут были записки известных натуралистов и путешественников, энциклопедические словари, зарубежная фантастика, годовые подшивки журналов «Вокруг света» и «Техника молодежи», научные труды по сексопатологии, занимательные книги по физике и математике, биографии великих людей и была почему-то даже мемуарная серия «Записки подпольщика». Долгие годы единственной конечной целью моих прогулок оставался центральный книжный магазин, где я из-за отсутствия денег прочитывал пару-тройку книг, не отходя от прилавка. Продавщицы всех отделов знали меня в лицо, и последним посетителем, которого выставляли за дверь перед закрытием магазина, был я. Естественно, при такой страсти к чтению я не мог миновать библиотек. В каждой из четырех городских библиотек я был обладателем самого толстого формуляра. Как изголодавшийся наркоман жадно втягивает в себя горячий дым марихуаны, вдыхал я запах пыли книжных полок. Вид подростка с кипой книг под мышкой ежедневно, как на работу, являвшегося в библиотеку, пугал библиотекарей, пожилых рассеянных клуш, и вносил ненужные хлопоты в их размеренное существование - пересказы последних сплетен и вязание крючком. И, не сговариваясь, она начали рассказывать мне истории, которые происходили с их наиболее активными посетителями. - Один мальчик слишком много читал и типа ебанулся, за ним приехали санитары и увезли его в больницу… - Один мальчик слишком много читал и пошел по кривой дорожке. Теперь он отбывает срок в бобруйской колонии для малолетних преступников… - Один мальчик слишком много читал, и его разбил паралич… Они бы очень не хотели, чтобы со мной приключилась какая-нибудь такая жуткая история, и поэтому искренне желали бы видеть меня пореже. Видя, что никакие уговоры не помогают, библиотекари принялись действовать чисто тоталитарными методами и урезали мне количество книг, выдаваемых на руки за раз. Но болезнь прогрессировала: в ответ я, блядь, стал красть, да простит мне читатель, книги в библиотеках (бобруйская колония была совсем рядом). Позже из книг с казенными штампами на первой и семнадцатой страницах я составил неплохую личную библиотеку. Тысячи прочитанных книг не прошли даром для моего зрения: я стал катастрофически слепнуть. С каждым годом росло количество диоптрий в линзах моих очков. Даже сидя на первой парте, я перестал различать что-либо на доске, и окончательно потерял всякий интерес к учебе. Заделавшись хроническим двоечником, я с трудом переползал из класса в класс. Чтобы как-то спасти ребенка, родители повезли меня к бабке-шептухе. Бабка резала книги ножницами, рвала страницы на клочки, плевала на них, жгла на свечке, топтала ногами и при этом отчаянно шевелила губами. Думаю, что от полной погибели меня спасло только чудо, и пророчества фурий-библиотекарш не сбылись. Я не пошел по кривой дорожке, не сел в тюрьму и, слава Богу, пока не сошел с ума. Но, даже став взрослым, серьезным и обремененным семьей человеком, я так и не избавился от своего пагубного пристрастия окончательно. Я до сих пор не могу пройти спокойно мимо витрины букинистического магазина или развала книжных лотков и регулярно оставляю там значительную часть своей зарплаты. И куда бы я ни шел, по каким бы важным делам ни торопился, ноги сами несут меня к прилавку. Я беру в руки книгу, открываю ее и, поправив очки, забываю обо всем… Юрковец Юрий www.yurkovets.nm.ru
бульба и белорус Художник Тодар Кашкуревич открыл мене глаза на главную проблему белорусов. Последние исследования подтвердили давние подозрения биологов насчет бульбы. Оказывается, что бульба вовсе не такой уж безобидный овощ, как может показаться на первый взгляд. В ее химическом составе присутствует вещество, сходное по воздействию с тяжелым наркотиком, вроде героина, которое вызывает стойкую зависимость и необратимые изменения в человеческой психике. Человек, подсевший на бульбу, становится слабым, безвольным и покорным. С ним можно делать, что угодно.
Эти свойства бульбы были прекрасно известны еще царизму, который не преминул насильно подсадить на бульбяную иглу целый народ.
Этим подло пользуется и нынешняя власть.
А ведь раньше, давно, когда белорусы питались солнечными злаками, они были энергичны и агрессивны.
Совершенно согласен с Кашкуревичем. Разве человек, который только что умял сковороду жареной бульбы, способен на героический поступок? Да он, блять, неспособен даже на жену залезть, не то что на героический поступок. Это же тьфу, а не человек! Какая-то чушка с глазами, которая только и способна лежать на диване, пялиться в телевизор и голосовать «одобрямс».
Тяжек и тернист путь в большую литературу. И лежит он, по большей части, через нарушение всяческих сексуальных запретов и табу. И тут, надо признать, классикам было значительно легче. Достаточно было эстету Набокову изобразить шалости с девочкой младшего школьного возраста, и успех был гарантирован. Берроуз описал свои утехи с алжирскими мальчиками и сразу угодил в классики. Шедшим за ними было уже труднее. Старина Бук едва не сломал шею и полгода ходил в гипсовом корсете после безуспешной попытки отсосать из собственного хуя. Бедному Лимончику пришлось уже отсасывать у крупных и неопрятных негров. Не сумев придумать ничего лучше, Саша Соколов, зажав нос, долбил нафталиновых старушек. А один наш современник, чтобы быть на слуху, непрерывно жрет ложкой собственное дерьмо. Неосвоенных извращений не осталось. Все табу нарушены. Все запреты сметены. Поразить воображение читателя практически нечем. Бедным начинающим писателям только и остается, что «дрочить собакам», «насиловать крупный рогатый скот» и «ибать свежевырытых трупаков». Аминь.
Был молод - необычайно гордился размерами своего члена. А теперь вот перед зеркалом - полысевший, с оплывшим лицом, растрачивающий бессмысленно четвертый десяток мужчина, у которого за душой ни кола, ни двора, а будущее темно, как битумный пруд… И чем, прикажете, гордиться теперь?
Перепробовав множество профессий и сменив немало занятий, могу с уверенностью сказать, что не бывает лучше профессии, чем профессия диктатора. Никакая иная жизненная стезя, никакое другое профессиональное поприще не позволит вам в такой мере раскрыть все ваши способности и таланты и сокрыть недостатки, изъяны и пороки. Профессия диктатора имеет ряд существенных преимуществ перед другими профессиями. На диктатора не надо учится. Чтобы заделаться каким-нибудь ничтожным учителишкой языка и литературы в сельской школе, нужно пять лет сушить мозги - освоить грамматику, орфографию и пунктуацию. На врача, еще хуже – учится все шесть и много лет практиковать. Для работы диктатором ничего такого не нужно. Достаточно и семи классов образования – больше просто вредит, мешает находить общий язык с простыми людьми. Диктатору не надо ничего делать. Все, что от него требуется – это в раз день на пять минут явить себя народу в выпуске новостей и устроить разнос первому попавшемуся под руку чиновнику. За весь этот бардак, творящийся в стране. И все – сиди, ковыряй в носу! На такой работе вы можете позволить себе реализовать все свои самые сокровенные желания и мечты. Если вас в детстве из-за маленького роста не брали в баскетбольную секцию, никто не сможет помешать вам настроить баскетбольных площадок по всем городам и весям и играть на них в майке под номером "1". Были проблемы с курсом математики в средней школе? Можете произвести себя в академики и назначить президентом академии наук, и никому уже в голову не придет усомниться в ваших умственных способностях. Плохо давалось сочинение? Пишите книгу, и министерство образования примет ее к обязательному изучению в школах и высших учебных заведениях. Есть комплексы из-за того, что вас никогда не показывали по телевизору? Да вы теперь можете просто не вылезать из него! И вообще, можно чудить по "черному", затеять что-нибудь грандиозное - постройку вавилонской башни, тоннеля к центру земли или моста на луну. Что-нибудь такое, чем можно было бы гордиться на голодный желудок - народ это любит и оценит. Заодно этим можно будет оправдать закрытие границ и отсутствие необходимых продуктов в магазинах.
А какая невероятная открывается возможность поквитаться с вашими обидчиками! С воспитательницей детского сада, которая была беспощадна к вашему энурезу и каждый раз выставляла матрац на всеобщее обозрение; с одноклассником за вечные поджопники и обидную кличку Задрот; с соседкой, которая любила прилюдно вспоминать вашу детскую страсть к сестренкиным платьям и маминой губной помаде; с химицей за вечное: "дебил! "; с директором школы, который хотел определить вас в интернат для детей с отставанием в развитии; с хозяином козы, который не оценил ваших первых сексуальных экспериментов; с сослуживцами в армии, за то, что опускали головой в унитаз и - всеми, всеми, всеми, кто не любил вас, не принимал, не брал ... Расстрелы, четвертования, вздергивание на дыбе, сжигание огнеметами, скормление акулам, разрывания бэтээрами - все способы поражения, которые подсказывает вам ваша нездоровая фантазия, вы можете обратить против своих обидчиков.
Как стать диктатором? Да, блять, нет ничего проще. Найдите поблизости какой-нибудь покладистый и незлобивый народец и крепко усядьтесь ему на шею. И главное, не забывайте ежедневно вкладывать этому народу в уши, что все это для его же блага, что без вас он, как инвалид-колясочник в глухом лесу, не протянет и трех дней...
И не бойтесь, что в вас распознают шарлатана. История показывает, что люди, такие внимательные и осторожные в мелочах, легко разводятся по крупному...
Слава Корень утверждает, что по ночам над центром города слышен странный гул, будто одновременно работают десятки гигантских динамо-машин. Это подтверждают и другие жители центра. По одной из версий, объясняющих происхождение загадочного гула, это ночью включаются специальные психические установки для зомбирования населения. По другой – по секретному приказу президента глубоко-глубоко под землей начато строительство огромного города-убежища “Минск-2” с полным циклом жизнеобеспечения, включая сады, парки, водохранилища и искусственное солнце, и куда по замыслу устроителя должны будут спуститься белорусы, когда враг окончательно замкнет кольцо, и задвинув и заварив крышку бронированного люка, навсегда уйти от несправедливого к ним мира. Юрий Юрковец
Знакомый ошарашил. С виду вроде нормальный... Натурал, но со своими мухами в голове. Приколоться, говорит, решил. Разместил на одном из сайтов знакомств фотографию шикарной телки без трусов, стянутую из инета и соответствующее резюме: дескать, юная интеллектуалка, читает Ницше и Фрейда в подлиннике, долбится в попу, познакомится со взрослым мужчиной с целью секса без гандона и предрассудков. В день приходит до ста (!) писем. И что, спрашиваю, отвечаешь? На некоторые - да.
Эй, любители интернет-"клубнички", берегитесь: у вашей ангелоподобной виртуальной пасси вполне могут оказаться крупные волосатые яйца... Короче, я вас предупредил...
Как-то так вышло, что я по жизни ощущал себя писателем. Начиная еще с ранней юности. Писателем меня считали друзья. За писателя меня принимали знакомые. Писателем я всегда был для жены. И это притом, что за всю свою жизнь я не опубликовал, да что не опубликовал... не написал ни единой строчки.
Мои бывшие сокурсники по филфаку печатались в различных периодических изданиях. У них выходили книжки. Некоторые, наиболее активные, уже становились членами Союза писателей. А я все продолжал оставаться писателем, не имевшим за душой ни одной публикации.
Такое несоответствие моих внутренних ощущений и реальности с некоторых пор стало беспокоить меня. Я делился с женой. Писатель я или нет? Может быть, мне все-таки следовало что-нибудь... написать, чтобы иметь законное право именоваться писателем? - Да зачем тебе, собственно, писать? - удивлялась жена. - Ты же и так - писатель! Пусть те, другие, бездарные графоманы, строчат строчки и вечно доказывают, что они - писатели. А тебе то это зачем? На некоторое время я успокаивался, но потом - беспокойство возвращалось.
Чтобы вернуть себе душевный комфорт и как-то согласовать свои внутренние ощущения и действительность, я взялся за перо.
Я извел горы бумаги, изгрыз в творческом запале несколько перьев и выдул не один стакан чифиря. Результатом был крохотный рассказ, в который я попытался втиснуть весь свой опыт потерь и поражений. Рассказ я понес в одну подходящую, на мой взгляд, газету. Несколько раз я проходил мимо дверей редакции, не решаясь войти. Мне казалось, что стоит только мне прикоснуться к ручке двери, как я буду тут же уличен прохожими: Смотрите! Смотрите! Еще писатель сраный нашелся! Да что он себе возомнил?! Я выбрал момент, когда улица относительно опустела, и вбежал в полуподвальное помещение редакции. В тесной комнате, загроможденной письменными столами, сидели мрачные мужики и, не отрываясь, смотрели в мониторы. Редактор, толстый усатый дядька, гадливо взял мою рукопись и, держа ее на расстоянии вытянутой руки, пробежал глазами: - Хорошо, - сказал он, - зайдите через пару недель.
Через две недели я был тут как тут. Редактор посмотрел на меня неузнавающим взглядом, уточнил фамилию и, порывшись в стопке рукописей, извлек мои листочки и сунул мне их обратно. Чтобы как-то сгладить ситуацию и выбраться из редакции без позора, я сглотнул слюну и поинтересовался: - Э-э, скажите, мой рассказ вам не подходит? - Видите ли, молодой человек, это... не мог написать неизвестный автор. Тут чувствуется рука... классика. Скажите честно... вы слямзили это из... "Крокодила"? Сравнение с «классиками» из журнала «Крокодил» весьма польстило мне. И я настоял на своем авторстве.
Каждый день теперь у меня начинался с похода к киоску "Союзпечати". С надеждой я разворачивал очередной номер газеты, но всякий раз меня ожидало разочарование. Они печатали бесцветные, тусклые тексты каких-то "левых" авторов, у которых не было ни свежести взгляда, ни единой своей мысли, ни юмора, ничего. Они печатали кого угодно, только не меня.
Но настал, наконец, тот счастливый момент, который бывает в жизни каждого автора. Я увидел свой текст в типографском исполнении. А вскоре и получил неожиданный читательский отклик. Мне передали, что меня настойчиво разыскивает мой первый читатель. Вернее, читательница. Она уже несколько раз звонила в редакцию и жаждала встречи со мной.
Каково же было мое удивление, когда читательницей оказалась шикарная девушка. Пухлые губы на почти детском лице, тонкие пальцы... Запах дорогого парфюма щекотал мне ноздри. Мало того, девушка пришла с конкретным намерением познакомиться с автором поближе. Для этих целей в модной сумочке была припасена упаковка презервативов. Красотка уезжала с родителями на ПМЖ в Штаты и потому торопила события.
Магическая сила печатного слова просто потрясла меня. Придя в себя, я стал названивать знакомым писателям и задавать вопрос: Приходили ли к ним девушки после первого рассказа? Романа? Не приходили. Ни после первого рассказа, ни после первого и последующих романов. Я позвонил своему старому приятелю, ловкому драмоделу, чьи пьесы шли одновременно в нескольких театрах и афиши с фамилией которого висели на главном проспекте города. В ответ он только обругал меня.
Надо ли говорить, что убедившись в собственной писательской значимости и даже вкусив на один зуб пирога признания, я окончательно забросил всяческие литературные опыты и больше уже не прикасался к перу.
Последний раз свой вопрос я задал знакомому литератору из Варшавы, автору десяти романов-фэнтэзи. Нет, не приходили, - закачал он головой. - Только один раз, после русского перевода, приехал какой-то мужик из Саратова. Но это совсем не то, что вы подумали... - смущенно закончил он.
Но иногда меня все-таки посещают сомнения: писатель ли я?
По пьяни хотел я выебать редакторшу одной профашисткой газетенки. И пожелал отыметь ее не как женщину, а как классового врага. Она это сразу просекла, и хоть танцевали мы в темноте голые и пьяные, и терлись один об одного безжалостно, и дышала она, как корова - не дала. - Ну, ты и фашистка, - сказал я ей на прощание.
Некоторые наивные люди до сих полагают, что миром правят масоны. Как же они заблуждаются! На самом деле бразды правления уже давно перешли из рук вольных каменщиков к свободным пчеловодам. Вы удивлены? Да-да, именно пчеловоды - эти на первый взгляд тихие и безобидные любители жужжащих и кусачих насекомых, и являются сегодня подлинными вершителями судеб мира. Оглянитесь вокруг, вы не сыщите ни одного мало-мальски серьезного бизнесмена или политика, на участке которого не гудел бы десяток-другой ульев, и чем крупнее, чем влиятельная фигура, тем внушительнее его пасека. Попробуйте только сунутся в общество крутых, и вас сразу начнут пробивать – сколько у тебя ульев? чем подкармливаешь? какого цвета мед с васильков? И никто, никто не станет иметь серьезных дел с человеком, который в жизни не поймал ни одного роя. У пчеловодов существует система тайных знаков, суть которых известна только посвященным, и по которым они безошибочно распознают своих. Например, пчела – один из таких знаков. Нацепите запонки в виде золотой пчелы с рубиновыми глазами и серебренным жалом и придите к любому банкиру, и вы тот час же получите в кредит любую сумму и под совершенно смехотворные проценты. Стоит вам в любом конце света, в любой стране, на дипломатическом ли приеме, на светской ли вечеринке, где вам не знаком не один человек, негромко произнести: пчелы! – как на вас обернуться десятки глаз, к вам со всех сторон потянутся бокалы и руки, и в вас найдут собеседника самые богатые и влиятельные люди здешних мест. На свое тайные собрания, где плетутся нити всемирного заговора, пчеловоды являются в белых хлопчатобумажных балахонах и специальных масках, представляющие собой широкополые шляпы с накидкой из черного тюля – как закоренелые злодеи, скрывают они свое лица. В центр стола они всегда держат наготове раскуренный дымарь, чтобы моментально ослепить любого непрошеного гостя, если таковой вдруг появиться. Все пчеловоды мира объединены в единую организацию с жесткой иерархией, штаб-квартира которой, так называемая символическая Пчела-Матка, сокрыта в горных лугах мистических Гималаев. В каждой стране располагается свой, национальный "рой", который беспрекословно выполняет все указания Пчелы-Матки. Улей – вот та идеальная модель мироустройства, к которой стремятся пчеловоды, и та сокровенная цель, которую они тщательно скрывают от непосвященных. Улей, где каждый четко знает свое место, и где всяк вносит свою лепту на благо общего дела, и все подчинено единому центру. С упорством и трудолюбием пчелы пчеловоды ежедневно изменяют мир, придавая ему геометрию пчелиных сот. Мир в их руках - податливый горячий воск, и ничто на земле не происходит без их санкции – войны, смены правительств, революции, пересыхание источников, падеж скота или дефицит бюджета – за всяким событием пристальный взгляд разглядит длинные руки в белых пчеловодческих перчатках. И они буду продолжать свою тайную деятельность, пока не подчинят себе все народы и вся планета окончательно не превратиться в гигантские соты. Многие амбициозные молодые люди мечтают стать пчеловодами, попасть в круг избранных, но это практически невозможно. Тайные знания пчеловодства передаются от отца к сыну, из поколения в поколение, в устной форме. Профанов не допускают к пчелам. Случайный человек тоже, конечно, может завести себе пчел, но ничего путного, как показывает практика, из этого не выйдет, то ли пчелы закусают, то ли мед не буде иметь вкуса и целебной силы, то ли неизвестно откуда взявшиеся в этих краях медведи будут регулярно опустошать содержимое его ульев. И уж точно, никто не воспримет самозванца всерьез. И когда вы будете лицезреть очередного спасителя нации и слушать его сладкие, медовые обещания - внимательно присмотритесь, не торчит ли где-нибудь из под строгого делового костюма край белого халат пчеловода, не скрывает ли он за спиной сетку из черного тюля и дымарь, чтобы неожиданно пустить вам в глаза едкий дым.... @ Юрий Юрковец
У моего одноклассника и приятеля Сережки в седьмом классе неожиданно для всех и для него самого поверх россыпи прыщей выросла настоящая борода. Сидевший по слепоте на первой парте долговязый акселерат Сережка ввергал бедных учителей в шок и транс, когда они, подняв глаза от классного журнала 7 «Б», натыкались взглядом на его дремучую крестьянскую бородищу. В этом своеволии природы они усмотрели некое опасное вольнодумство и даже бунт, направленный на подрыв самих школьных устоев. Возмущенные до глубины души педагоги стали строчить докладные записки директрисе. И директриса не заставила себя ждать. Явившись на уроке литературы, она потребовала сбрить бунтарскую поросль. Сережка протестовал юношеским басом, раскрывал дневник на правилах поведения учеников и требовал показать ему пункт, который запрещал бы ему, ученику средней школы, посещать занятия в бороде и предписывал бриться каждое утро... Был собран педсовет, Сережкиных родителей срочно вызвали в школу. И под таким мощным напором Сережка отступил. Назавтра он явился в класс чисто выбритый и пахнущий одеколоном «Шипр». Как ни странно, он не выглядел побежденным, наоборот - его глаза горели победным огнем. В ответ на наши расспросы он затащил мальчиков класса в туалет и, приспустив штаны, продемонстрировал нам низ собственного живота... Мы ахнули - борода каким-то необычным, чудодейственным образом переместилась на живот. Мы, мальчишки, с еще голыми подбородками и телами просто обалдели... И когда на большой перемене в дверях нарисовалась директриса, дабы засвидетельствовать поражение противника и насладиться собственной победой, мы с Сережкой по-заговорщицки обменялись улыбками: бунт продолжался.
по улице медленно едет ментовский автобус, и оттуда через мощный "матюгальник" доносятся призывы соблюдать правила дорожного движения.
в перерывах мент зачитывает такие вот нескладухи:
кто правила не соблюдает, тот детей не уважает...
кто идет на красный, тому рожать детей опасно...
мне показалось неубедительным, и я придумал свои:
кто правила не уважает, того гонорея поражает...
а кто идет на красный, пидорас опасный...
мои варианты, несомненно, лучше. они легко запоминаются и звучат убедительней. ими школьник без труда остановит своего неразумного товарища, собравшегося перебежать улицу на красный свет. эти незатейливые рифмы, войди они в школьный учебник по ОБЖ, могли бы спасти (подумайте!) немало детских жизней. но не войдут и не спасут, потому что взрослые дяди из разных комиссий считают такие слова, как "гонорея" и "пидорас", грязными и неприличными. а приличия для них гораздо важнее, чем жизни наших драгоценных детей-цветочков...
Раз в год, в первое воскресенье февраля, некрасивая, толстая и пожилая тетка Зоя Ивановна оставляет вечно сонного и жующего мужа, сопливых детей, все свои домашние хлопоты и отправляется на встречу с одноклассниками. Она садиться в настывший, грохочущий трамвай-"семерку" и долго-долго едет на другой конец города. Там пересаживается в пригородный автобус и через двадцать минут выходит на конечной. Она минует массивные бетонные ворота, будку сторожа, и оказывается на территории густо поросшего соснами местного кладбища. В глубине, в правом углу, ее аллея – ряд скромных, засыпанных белым могилок. Рукой в шерстяной варежке она сгребает с плит слежавшийся снег.
Машенька. Третьеклассница, глазастое чудо, любимица учителей. Стая голодных бродячих собак загрызла детку в овраге между микрорайонами. Даже косточек не осталось. Нашли только ранец и ее обычный большой белый бант.
Коленька. Мечтал стать космонавтом. Убегал от сторожа на стройке и свалился с высоты третьего этажа на арматуру. Нанизался бедняга, как шашлык на шампур. Спасатели спилили арматуру с двух сторон, так и увезли.
Катенька. Солнышко. Выпорхнула утром из подъезда навстречу летнему дню и уроку любимой геометрии, а похмельный сосед с девятого этажа с треском распахнул окно. Осколок оконного стекла, большой и сверкающий, рассек Катеньку на две совершенно симметричные половинки.
Пионеры Петенька, Боренька, Витенька и Сашенька собирали для страны металлолом и наткнулись на неразорвавшийся немецкий снаряд. Потом весь класс собирал их по лесу. Кишочки свисали с еловых веток новогодними гирляндами...
Игорек. Начитался книжек про пионеров-героев. Решил проверить, выдержит ли он фашистские пытки. Петельку накинул, подушка-то испод ног и выскользнула...
Толечка. Меломан. Жить не мог без музыки. Всюду, всюду с магнитофоном. И в ванной тоже. Кассетник "Весна" свалился в воду. Напряжение 220 вольт не шутки. Медицина оказалась бессильна.
Вадик и Леночка. Сладкая парочка. Наткнулись в лесопосадках на местного чикатилу – парторга хлебозавода. В закрытых гробах хоронили их...
Васенька. Заправлял отцовский мопед и отхлебнул нечаянно из шланга этилированного бензина...
Валера, Оля, Женя, Жанна, Лариса, Сережа. Районо поощрило лучших учеников и победителей олимпиад экскурсией в Ленинград. Самолет прожил после взлета три минуты...
Конечно, грустно, что они не выросли, не женились и не родили детей. Но с другой стороны они не стали гадами, не превратились в гнусных взрослых мерзавцев, которые окружают ее по жизни плотным кольцом, а навсегда остались как память о чем-то светлом и чистом. Зоя Ивановна смотрит на припорошенные свежим снегом могилки и тихо радуется. Через год она придет сюда снова.
Клинов достал! То, запершись, сутками мажет свои картинки, то ходит следом и канючит: купи картинку! купи картинку! А куда купи? У меня, пацаны, его картинками уже все завалено, все кладовки забиты, по дому пройти невозможно. Пробовал ими на даче камин разжигать – не горят! Тока дым и такая вонь... Искусство, бля! А он все: купи картинку! Ну не догоняет, темный человек, что вся его мазня – прошлый век, ушедшая эпоха. А настоящее искусство 21 века – это, не побоюсь сказать, пацаны, БОДИМОДИФИКАЦИИ, бля. Вещь посильнее «Фауста» будет. Это когда челы ради прекрасного уродуют себя как могут. Кто язык разрезает, чтоб, как у змеи, кто покрывает тело шрамами или на голове там рога выращивает, а самые продвинутые доходят до ампутации конечностей. И у них даже соревнования между собой: кто, значит, больше у себя всего ампутирует. Я фильмец на эту тему недавно посмотрел. Катит английский чувак по своему английскому микрорайону, и на весь лоб у него огромная гуля, ну такая, что в ладошку не спрячешь. И катит он такой весь из себя, а местная публика провожает его восторженными взглядами… Не выступал он в таком виде у нас Шабанах. Быстро бы, блять, покрылся гулями с ног до головы. Или еще один фрик. Ампутировал себе ногу ну почти по самые… коки. Цепляет протез и говорит, что это был… самый счастливый момент в его жизни. Я не пизжу, пацаны, так и говорит: «самый счастливый момент в моей жизни». И таких счастливых, пацаны, уже много. Стою я как-то на светофоре на своей канареечно-желтой «Ламборджини-Дьябло», а в голове одни проблемы: как выкроить денег на зимнюю резину, где взять герле на бриллианты и прочая ересь. А тут по переходу одноногий инвалид на костыликах проскакал. Легко так проскакал. Я бы даже сказал, пропорхал бабочкой. А в глазах ну такой покой, такая безмятежность, и изнутри весь просто светится. Я ему долго вслед смотрел… хотя сзади какие-то долбоебы и гудели… Вот так вот мечешься, суетишься по жизни, алчешь, терки, стрелки, разборки – все на нервах, все на нервах... А счастье оно рядом, пацаны…
По молодости и по глупости вел я учет женщин, с которыми довелось мне вступить в половую связь. Как летчик-истребитель после очередного сбитого вражеского самолета рисует на фюзеляже своего звезду, как снайпер после удачного выстрела делает насечку на прикладе, так и я ставил "палку" в своей условной бухгалтерской книге... После десяти сбился я со счета, да и интерес к этому делу (учету) потерял, но первую свою десятку помню хорошо:
1. Первый раз случился благодаря русской литературе, и лично Федорову Михайловичу Достоевскому, и его роману "Идиот", и был, собственно, раз. Студентка в соседнем купе разгадывала кроссворд, а я оказался единственный в вагоне, а может и во всем поезде, кто знал ответ на вопрос: роман Достоевского из пяти букв. 2. Златозубая Натали, продавщица из пивнаря. Обещала утопить меня море пива в случае женитьбы. 3. Девушка, пившая водку в пустынной местности в компании семерых "голодных" самцов, групповому изнасилованию предпочла "ночь по любви" с одним, и выбрала меня - как наиболее интеллигентного, в очечках. Люди из той компании ненавидят меня до сих пор. 4. Нинка-картинка. Эффектная блондинка. Досталась в наследство от ушедшего в армию товарища. Посещала меня вместо занятий в техникуме. 5. Валя – подруга Нинки. 6. Оля – сестра Вали. 7. Нинка и Валя. 8. Нинка, Валя и Оля. 9. Лара. Еврейская красавица. Жена приятеля. Отдалась из благодарности. Однажды, в стремной ситуации, когда ее муж струсил и убежал, я дрался за ее честь один против толпы хулиганов. 10. Моя первая читательница N. нашла меня с сумочкой, набитой презервативами, после публикации моего первого рассказа. Помогла мне выкарабкаться из многолетней депрессии.
Долбил я как-то в сауне случайную сучку. Стоя на коленях и упираясь руками в стену, она натягивалась на мой член, как питон натягивается на тело, превосходящей его размерами жертвы. Я даже слегка прихуел от такой прыти. И в самый неподходящий момент – звонок на мобильник. Приятель Толян. Я сую «трубку» девке – на! поговори с пацаном! И эта сука отмороженная без тени малейшего смущения начинает громко дышать и стонать в «трубу»: «О! Как мне хорошо! О! Какой он огромный! О! Он разрывает меня! Ооо! » – и прочую такую хуйню. Дальше – больше: они знакомятся (?!), и она начинает выкладывать ему различные подробности своих ощущений. И это заводит ее не по детски: она начинает двигаться как безумная… Дойдя до пика, я вырываю мобильник: «Толя – все! Я кончил! » «И я тоже», - отвечает Толя. «И он тоже! И он тоже! » - мы с девкой валимся набок и начинаем биться в конвульсиях смеха… Хе.
С девушкой или женщиной глубокие и доверительные отношения у меня возможны лишь после того, как она подержит мой член во рту… С ее стороны это как бы доказательство ее искренности... - Эй, дамочка, с ямочками на щечках, давайте общаться!
Все вокруг обогащались нещадно. Сосед слева, бывший физик-ядерщик, спекулировал турецким ширпотребом на городском рынке, и его жена напоминала собой выставку ассортимента ювелирной лавки. Сосед справа, таможенник, втихую приторговывал границей, строил трехэтажный коттедж за городом и менял иномарки, как перчатки. Сосед сверху - простой работяга - крал машинами цветные металлы с родного завода. Вчера ему вверх по лестнице потащили шикарную ванну-джакузи… Что мог, украсть я, простой учитель математики? Разве что набить карманы мелом для классной доски? Каждое утро, взяв под мышку линейку, в дождь и слякоть я стоически шагал в школу в костюме времен своей студенческой молодости. Вместе с ростом благосостояния соседей все презрительнее становился по вечерам взгляд моей жены. - Неужели, неужели до конца жизни мне так и суждено прозябать в полной нищете? - думал я. - Чем хуже я всех этих суетящихся и тащащих? А ведь годы идут, волос на голове остается все меньше. Нужно решаться - сейчас или никогда. Я сломал линейку и ушел из школы. Зажмурив глаза, я бесстрашно бросился в пучину коммерции. Я пошел к Захару. Захар, когда-то самый тупой ученик в нашем классе, теперь возглавлял местный филиал одного крупного банка. Захар был мне должен - десять лет он списывал у меня контрольные по математике - и отказать не мог. Глава филиала принял меня в своем роскошном кабинете, обнял и, усадив напротив себя в кожаное кресло, налил рюмку армянского коньяка. Я взял у него кредит в 10 000 долларов. Пораскинув мозгами, я подписал с одним ушлым полячком контракт на поставку в наш авитаминозный городишко партии бананов. И принялся потирать руки в предвкушении ожидаемой прибыли. Но дело вдруг приняло неожиданный оборот. Грузовик с бананами на неделю застрял в очереди на границе, у него были проблемы с холодильной установкой - и вместо бананов я получил банановую кашу. Поляк бесследно исчез. Я «попал» на десять «штук». Делать было нечего, я опять пошел к Захару. Он молча выслушал мой рассказ, потеребил отворот модного пиджака в мелкую клетку и нервно защелкал на калькуляторе. Но отказать снова не смог. Я взял новый кредит в 20 000 долларов. Посовещавшись с соседом слева, опытным «челноком», я решил больше не рисковать и не связываться со скоропортящимся фруктом. Я рванул в Турцию и закупил на тамошней распродаже сверхудачный товар - мягкую игрушку «крокодил». На крокодильчиков в этом сезоне была мода - на рынке их просто рвали из рук. Прибыль составляла 500 процентов. Сам Карл Маркс удавился бы от зависти и в клочья изорвал бы свой «Капитал». Но стоило мне только выбросить на рынок партию своих симпатичных зеленых крокодильчиков, как коварная мода поменялась и покупатели, как дурные, стали хватать красных китайских обезьян, а мимо моих зубастых зеленых собратьев проходили совершенно равнодушно… «Побоку торговлю», - решил я. - Страна нуждается в производителях. Сельское хозяйство - вот верная делюга». И я заделался фермером. Заложив у Захара оставшуюся от стариков четырехкомнатную квартиру, я взял очередной кредит в 40 000 долларов. Перекрыл старые долги, а на оставшиеся деньги купил жилой вагончик, трактор МТЗ и различные прицепные и навесные устройства к нему. Исполкомовские чиновники щедро нарезали мне земли на краю живописного лесного болота. Местные советовали мне посеять самую высокодоходную в здешних краях культуру - мак, но я засадил свое поле неприхотливой и плодовитой картошкой и в ожидании урожая предался мечтам о своем будущем фермерском благополучии - богатая усадьба, по двору снуют многочисленные наемные работники, и я - в шезлонге с трубкой и бутылкой старого виски. Год выдался необычайно дождливым. Все лето с неба падала влага, и к осени мое картофельное поле постепенно превратилось в неглубокое озеро. Эх, почему я не посеял рис? Или не развел карпов? Холодным октябрьским днем мои грустные размышления прервал настойчивый стук в дверь. На пороге вагончика стояли трое - начальник кредитного отдела банка, налоговый инспектор и представитель местного криминалитета в наколках. Они, кажется, даже приехали в одной машине. Пока банкир и налоговый инспектор показывали мне какие-то бумаги, рэкетир деловито принялся заводить мой трактор. Я не стал спорить. Я махнул рукой, плюнул и пошел клеить школьную линейку. Ну ее к черту, эту коммерцию! юрий юрковец [email protected]
Витя К. на спор обоссал милиционера. Забившись на "пузырь" водки, подкрался боком и обмочил форменную штанину и ботинок. Охуевший от такой запредельной наглости мент схватился было за кобуру, но Витины дружки руку придержали. Витю, конечно, скрутили и доставили в участок, но отделался он только "сутками" - дело решили не раздувать, чтобы не выставлять местную милицию на посмешище и сохранить остатки ее и без того подмоченной репутации. Когда-то давно мы с Витей ходили в один садик и вели бои за лидерство в детском коллективе. И часто-часто зареванный мальчик Витя прибегал к воспитательнице, чтобы пожаловаться на своего обидчика. Потом, к счастью, наши пути разошлись. К счастью, потому что Витя вырос в перспективного борца-классика и отчаянного хулигана. Мог, например, заприметив в окне шум и крик молодежного веселья, один вломиться в чужую квартиру и потребовать откупного: водки и закуски, или затеять на улице драку с совершенно незнакомым человеком без всякой на то причины, лишь бы поработать кулаками. Да, надо признать, был в Вите некоторый кураж. Естественно, с такими талантами дорога куда? В бандиты! Позже доходили до меня известия, что был участником серьезной криминальной группировки, неодократно топтал "зону". История с ментом, последнее, что я слышал про Витю. Юрий Юрковец