Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Не знаю как вы, но я с ностальгией вспоминаю свою жизнь в подгороднем рабочем посёлке, где треть населения были выходцами с химии, да и трудились на поселкообразующем заводе, мало отличающемся от колонии. Шпаной была практически вся школьная молодь посёлка. Но этого блядства, с погонялом ауе, не было даже в зачатке. Наоборот, даже вечно пьяненькие алкаши у магазина твердили, отымая у школоты беломор - учись детка, не бери с нас пример. Банда нашей школы реально тырила велики у других банд, подламывали бутыльки с пивом и Буратино у гастронома (а грузчики делали вид что не замечали наших заходов в кладовку). В соседней воинской части вскрывали солдатские каптерки и тырили ржавые гантели и металлические шары от кроватей, а караул делал вид, что не видел наши жопы в дырках ограды. Зато при всем шпанистом быте даже невозможно представить ситуацию, когда кто-нибудь мог послать нахер старика, обидеть бабушку или девочку, кто нибудь орал ночами и плевал на соседей. И тем более невозможно представить участкового, который бы разводил ручонки типа МВД не имеет возможности наказывать хама и ублюдка, он же не кидает стаканчики в милицию. Никто не звал наряд, просто отлавливали урода и вламывали ему по полной. И придурок понимал, что искать защиты у власти бесполезно, а дешевле для здоровья вести себя прилично. Я не буду рассказывать про общие столы во дворах и песни хором 9 Мая. Не 1 мая и не 7 ноября, а только 9 Мая. И гордые своими отцами пацаны, сидевшие рядом с ними во главе столов. Это их теперь стая присосавшихся к власти клопов называет быдлом и толпой, но именно дети этих химиков в 60-е подняли страну в космос, построили Черемушки и университеты, сломали в мире колониализм. И не их вина в глупости правящей элитки, просравшей все что было построено. Просто они излишне доверяли тем, кого надо было просто отпиздить по подгороднему.
На приёме с прокурором разговаривал, говорит - самые простые дела по сотрудникам полиции - сразу сдают друг друга. А самые сложные по врачам - не дают показаний на коллег и отказываются делать экспертизы.
Войну мы встретили в Луге, где папа снял на лето дачу. Это 138 километров на юго-запад от Ленинграда, как раз в сторону немцев. Конечно же, войны мы не ожидали. Уехали мы туда в конце мая. 15 июня сестренке Лиле исполнился год, она уже ходила. Мне – семь. Я её водил за ручку. Было воскресенье. Утром мы с мамой отправились на базар. Возвращаемся – на перекрестке перед столбом с репродуктором толпа. Все слушают выступление Молотова.
Буквально через месяц мы эту войну «понюхали». Начались бомбежки, артобстрелы… На улице полно военных… У меня про это есть стихи. Прочту отрывок.
Летом сорок первого решили, Что мы в Луге будем отдыхать. Папа снял там дачу. Мы в ней жили… Если б знать нам, если б только знать… Рёв сирен, бомбёжки, артобстрелы, - Вижу я, как будто наяву. Лилечку пытаюсь неумело Спрятать в щель, отрытую в саду. Как от немцев вырваться успели Ночью под бомбёжкой и стрельбой? Вот вокзал «Варшавский». Неужели Живы мы, приехали домой?
Из Луги в Ленинград мы уехали буквально на последнем поезде.
В Ленинграде мама сразу пошла работать в швейное ателье – тогда вышло постановление правительства, что все трудоспособные должны работать. В ателье они шили ватники, бушлаты, рукавицы – всё для фронта.
Папа работал на заводе заместителем начальника цеха. Август, наверное, был, когда его призвали. На фронт он ушел командиром пехотного взвода. В конце октября он получил первое ранение. Мама отправила меня к своей сестре, а сама каждый день после работы отправлялась к отцу в госпиталь. Лилечка была в круглосуточных яслях, и мы её не видели до весны.
Госпиталь вторым стал маме домом: Муж – работа – муж, так и жила. Сколько дней? Да две недели ровно Жил тогда у тёти Сони я.
Второй раз его ранили весной 42-го. Мы жили на Васильевском острове. В «Меньшиковском дворце» был госпиталь – в семи минутах ходьбы от нашего дома. И мама меня туда повела.
Плохо помню эту встречу с папой. Слезы, стоны крики, толкотня, Кровь, бинты, на костылях солдаты, Ругань, непечатные слова…
В 1 класс я пошел весной 42-го в Ленинграде. Всю зиму школы не работали – не было освещения, отопления, водоснабжения и канализации. А весной нас собрали в первом классе. Но я уже бегло читал, и мне было скучно, когда весь класс хором учил алфавит. Писать учиться – да – там начал. Потому что сам научился не столько писать, сколько рисовать печатные буквы. И запомнился мне томик Крылова.
«Крылов запомнился мне. Дело было в мае, Я с книжкой вышел на «Большой» и сел читать И вдруг мужчина подошёл и предлагает Мне эту книжку интересную - продать. Я молчу, растерян и не знаю, Что ответить. Он же достаёт Чёрствый хлеб. Кусок. И улыбаясь Мне протягивает чуть не прямо в рот. Дрогнул я, недолго упирался. Он ушёл, а я меж двух огней: Счастье - вкусом хлеба наслаждался, Горе - жаль Крылова, хоть убей».
У мамы была рабочая карточка. С конца ноября её полагалось 250 граммов хлеба. И мои 125 граммов на детскую карточку.
Мама вечером приходила с работы – приносила паек. Я был доходягой. Но был поражен, когда одноклассник поделился радостью, что его мама умерла, а её хлебные карточки остались. Поступки и мысли людей, медленно умирающих от ужасающего голода нельзя оценивать обычными мерками. Но вот эту радость своего одноклассника я не смог принять и тогда.
Что там дальше было? Хватит стона! К нам пришло спасение – весна! Только снег сошёл – на всех газонах Из земли проклюнулась трава. Мама её как-то отбирала, Стригла ножницами и – домой, Жарила с касторкой. Мне давала. И я ел. И запивал водой.
Лиля была в круглосуточных яслях. Их там кормили, если можно так сказать. Когда мы перед эвакуацией её забрали, она уже не могла ни ходить, ни говорить… Была – как плеть. Мы её забрали в последний день – сегодня вечером надо на поезд, и мы её взяли. Ещё бы чуть-чуть, и её саму бы съели. Это метафора, преувеличение, но, возможно, не слишком сильное преувеличение.
Сейчас опубликованы документальные свидетельства случаев канибализма в блокадном Ленинграде. А тогда об этом говорили, не слишком удивлялясь. Это сейчас мы поражаемся. А тогда… Голод отупляет.
В коммуналке нас было 12 семей. И вот представьте – ни воды, ни света, ни отопления… Печами-буржуйками обеспечили всех централизовано. Их изготавливали на заводе, может быть и не на одном заводе, и раздавали населению. Топили мебелью. Собирали деревяшки на улице, тащили что-то из разрушенных бомбежками и артобстрелами домов. Помню, как разбирали дома паркет и топили им «буржуйку».
Эвакуация
А летом 42 года нас эвакуировали. Единственный был узкий коридор к берегу Ладоги, простреливаемый, шириной два километра примерно. Привезли к берегу.
«На Ладоге штормит. Плывет корабль. На палубе стоят зенитки в ряд. А рядом чемоданы, дети, бабы. Они все покидают Ленинград. Как вдруг – беда! Откуда не возьмись Далёкий гул фашистских самолётов. Сирена заревела. В тот же миг Команды зазвучали. Топот, крик. И вот уже зенитные расчёты Ведут огонь… А самолёт ревёт, Свист бомб, разрывы, детский плач и рёв. Недолго длился бой, минут пятнадцать. Для пассажиров – вечность. Дикий страх Сковал людей, им тут бы в землю вжаться, Но лишь вода кругом. И на руках Детишки малые. А рядом - взрывы. Летят осколки, смерть неумолимо Всё ближе, ближе. Немцы нас бомбят И потопить корабль норовят. …Фашистов отогнали. Тишина. И мама принялась … будить меня. Я крепко спал и ничего не видел. Со слов её всё это написал. А мама удивлялась: «Как ты спал?»
Потом – поезд. Целый месяц мы в теплушке ехали в Сибирь. Каждые 20-30 минут останавливались – пропускали встречные поезда на фронт. Обычно утром на станции к вагонам подавали горячую похлебку. Иногда это была фактически вода. Днем выдавали сухой паек. Но мы все страдали диареей – пищеварительная система после длительного голода плохо справлялась с пищей. Поэтому, как только остановка, благо они были частыми, мы все либо бежали в кусты, либо лезли под вагоны. Было не до приличий.
В Сибири
Приехали в Кемеровскую область. Три дня жили на станции Тяжин – ждали, когда нас заберут в назначенную нам для размещения деревню. Дорог – нет. Только просека. Приехали за нами на станцию подводы.
Деревня называлась Воскресенка. Почти полсотни стареньких домов. Была там школа, в ней библиотека, Клуб, пара сотен баб и стариков. Начальство: сельсовет и председатель - Владимир Недосекин (кличка – «батя»), Большая пасека, конюшни две, Свинарник, птичник, ферма на реке. Я не могу не вспомнить удивленья У местных жителей, когда они Узнали вдруг, что (Боже, сохрани!) Приехали какие-то… евреи. И посмотреть на них все к маме шли, (Тем более, к портнихе). Ей несли Любые тряпки, старые одежды, Пальто и платья, нижнее бельё. Всё рваное. Несли его с надеждой: Починит мама, либо перешьёт. Купить одежду было невозможно, Но сшить чего-то – очень даже можно.
Вокруг деревни – тайга, поля… Речка Воскресенка. Ни телефона, ни электричества, ни радиоточки в деревне не было. Почту привозили со станции два раза в месяц. В Воскресенку я приехал доходягой. Примерно за месяц отъелся.
«Соседи удивлялись на меня, Как целый котелок картошки Съедал один…»
Мама была потомственная портниха. С собой она привезла швейную машинку Зингер. И на этой машинке обшивала весь колхоз. Нового-то ничего не шила – не с чего было. Ни у кого не было и неоткуда было взять отрез ткани. Перешивала, перелицовывала старые вещи. Приносили тряпки старые рваные. Мама из них выкраивала какие-то лоскуты, куски – что-то шила. Расплачивались с ней продуктами. Ниток мама много взяла с собой, а иголка была единственная, и этой иголкой она три года шила всё подряд. Когда обратно уезжали – машинку уже не повезли. Оставили там. А туда ехали – отлично помню, что восемь мест багажа у нас было, включая машинку. Чемоданы, мешки…
В Воскресенку мы приехали в августе, и меня снова приняли в первый класс. Но, поскольку я бегло читал, писать скоро научился, после первого класса перевели сразу в третий.
В то лето в Воскресенке поселились Четыре ленинградские семьи. И пятая позднее появилась - Немецкая, с Поволжья. Только им В отличие от нас, жилья не дали. Они не то, что жили – выживали, В сарае, на отшибе, без еды. (Не дай нам Бог, хлебнуть такой беды.) К тому же, мать детей – глава семейства На русском языке – ни в зуб ногой. И так случилось, с просьбою любой Она шла к маме со своим немецким. Ей мама помогала, как могла… Всё бесполезно… Сгинула семья. Не скрою, мне их очень жалко было… Однажды немка к маме привела Сыночка своего и попросила Устроить в школу. Мама с ней пошла К соседу Недосекину. Тот долго Искал предлог, но, видя, нет предлога, Что б немке отказать, он порешил: «Скажи учителям, я разрешил». И сын учился в том же первом классе, В котором был и я. Но вдруг пропал. Его никто, конечно, не искал. Нашёлся сам… Конец их был ужасен… От голода они лишились сил… Зимой замёрзли. (Господи, прости!)…
Победа
Уже говорил, что связь с внешним миром у нас там была раз в две недели. Потому о Победе мы узнали с запозданием:
Немедленно всех в школу вызывают. Зачем? И мы с друзьями все гадаем: Какие ещё срочные дела? «Что?», «Как?» Победа к нам пришла! Нет, не пришла - ворвалась и взорвалась! Учительница целовала нас И строила по парам каждый класс, Вот, наконец, со всеми разобралась, «Ты – знамя понесёшь, ты – барабан, Вперёд, за мной!» А где–то, уж баян Наяривает. Бабы выбегают, Смеются, плачут, песни голосят, Друг друга все с победой поздравляют. И - самогонку пьют! И поросят Собрались резать. В клубе будет праздник! Сегодня двадцать третье мая!... Разве Девятого окончилась война!? Как долго к нам в деревню почта шла...»
С Победой – сразу стали думать, как возвращаться домой. Нужно было, чтобы нас кто-то вызвал официально. Бумага от родственников - вызов – заверенный властью, райсоветом.
От маминого брата пришла из Ленинграда такая бумага. Нам разрешили ехать. На лошади мой друг и одноклассник отвез нас в Тяжин. Довез до станции, переночевал с нами на вокзале, и утром поехал обратно. Сейчас представить такое – 11-летний мальчик на телеге 30 километров один по тайге… А тогда – в порядке вещей… И я умел запрягать лошадь. Взять лошадь под уздцы, завести её в оглобли, упряжь надеть на неё… Только у меня не хватало сил стянуть супонью хомут.
А мы на станции ждали теплушку. Погрузились, и недели две, как не больше, ехали в Ленинград.
Вернулись – мама пошла работать в ателье. Жили мы небогато, прямо скажем, - голодно. Поэтому после 7 класса я пошел работать на часовой завод. Два года работал учеником, учился в вечерней школе. На третий год мне присвоили 4 разряд. Но впервые после Победы я досыта наелся только в армии, когда после окончания вечерней школы поступил в Артиллерийское военное техническое училище. Дальше – служба, военная академия, ещё служба, работа «на оборонку», развал страны… - но это уже другая история.
А стихи начал писать только лет в 50. Сестра попросила рассказать о своем и её детстве, о блокаде, о войне, о том, чего она не могла запомнить в силу малого возраста - ответил ей стихами.
***
Рассказал - Семен Беляев. Записал - Виктор Гладков. В текст включены фрагменты поэмы Семена Беляева "Ленинградская блокада".
Администрация президента запретила участникам группы "Отпетые мошенники" регистрировать собственную политическую партию. "Это может создать ненужную конкуренцию для "Единой России", - утверждает источник в администрации.
На волне постов про детские обиды вспомнилось. 10 класс. 2001 год. Жили мы небогато, лишних денег не было. Как и "лишних" вещей у меня. У моей одноклассницы был CD-плеер, в то время для меня чудо техники и предел мечтаний. И я попросила его на несколько дней послушать. А дома его увидел папа и с размаху разбил об стену. Просто так. Потому что это чужое и брать это нельзя, и вообще сама виновата. На мой вопрос, что мне теперь делать и как отдавать вещь, сказал, что это мои проблемы. Мне было безумно стрёмно объяснять это своей однокласснице, очень стыдно за себя и ещё больше за папу. В итоге мы остановились на том, что вместо плеера я сшила ей платье (уже в том возрасте отлично шила). Отдать деньгами я не смогла бы, у меня их не было даже на обеды в школе. А осадок остался у меня все равно. Никогда не смогла бы так подставить своего ребенка.
Вот интересную статью ввели в УК РФ «Об оскорблении религиозных чувств верующих». А как быть, когда не просто «верующие», а их паханы оскорбляют миллионы граждан? «У нас женщины сами не понимают, что такое брак. Неохота сказать, что «я бесплатная проститутка», поэтому говорят: у меня гражданский брак», – заявил протоиерей Дмитрий Смирнов на встрече с участниками православного сообщества. Что примечательно, если обычный гражданин назовет проституткой подругу другого гражданина, то, как правило, ему физически объяснят недопустимость такого поведения и это нормально. А вот чувак в черном платье, именуемом рясой – находится под защитой закона. Нельзя ведь навалять священнику. Ранее «святой отец» уже был замечен в особой нелюбви к женщинам. Прошлым летом Дмитрий Смирнов выразил скандальное мнение, что женщины якобы глупее мужчин. «Женщины слабее умом. Конечно, бывают какие-нибудь там Марии Кюри, но все-таки это редкость», – сказал священник. Вероятно это относится и к «деве Марии», и к княгине Ольге, и к «матроне Московской»… Отчего же такая неприязнь к женщинам? Может его в школе обижали девочки? Или, в юношестве презирали девушки? Вполне вероятно, что проблемы с потенцией. А может все вместе? Ну ведь не просто так люди в религию ударяются. Не может половозрелый человек, неважно, мужчина или женщина обходиться без секса. Либо занимается этим с представителем другого пола, либо своего (лайфхак для монастырей), либо, на худой конец – мастурбация. Не зря ведь говорят, что монахи придумали четки для того, чтобы не дрочить, хотя бы, во время молитвы. Причем, чем больше «грешат» втихую – тем больше вещают о своей высоконравственности, усерднее учат морали окружающих.
16-го числа была тут история про мать-алкоголичку, лишенную родительских прав и оставшуюся в квартире, и выселенных из квартиры бабушку и внука. Часть комментаторов утверждала, что такого быть просто не могло по законам. Не знаю, что там по законам, а вот на практике пример из жизни школы моих детей (считающейся очень хорошей). Частенько с родителей собирают деньги на нужды школы, ремонт класса и т.п. Ну, сдаем - кто свободно, кто со скрипом. И вот у одной матери-одиночки кончились деньги или терпение и она написала жалобу на поборы в министерство. Приехала проверка. Ну, про результаты проверки ничего не знаю, зато знаю про ответные действия администрации школы. Они написали жалобу на эту мать-одиночку, дескать, не справляется та со своими родительскими обязанностями. А у неё второй ребёнок есть - ДЦПшник, то есть все основные силы матери уходят на обслуживание больного, а здоровый - по остаточному принципу (где там папаша -не знаю). В итоге органы опеки забирают здорового ребёнка, а мать остаётся с больным. И у неё просто нет физической возможности искать справедливости. А формально всё по закону.
- Вася, ты слышал, что этот поп назвал женщин, живущих в гражданском браке, бесплатными проститутками?! Я безумно возмущена! - Лидочка, я возмущен ещё больше! Ну а что ты с него возьмёшь, он просто никогда не жил с бабой и не знает, во сколько она обходится, а то бы никогда не назвал их бесплатными.
Вот, написалось автобиографичное, всех с праздником.
Ягода малина
— Россия любимая моя! — невпопад голосил взвод, — родные берёзки, тополя! Строевая песня обычно заканчивалась разворотом у КПП, после которого молча шагали наверх, к дому офицерского состава. Там, стоя на подоконнике в окне первого этажа, уже дежурила Марина Маслова, телеграфистка из гражданских, таких здесь в части называли "холостячками". Кроме того, она была официальной девушкой сержанта Гапонова. — Раз! Раз! Раз, два, три! — командовал Гапонов, — песню запевай! — Ягода Маринааа! — с неохотой начинали матросы, — нас к себе манила! Ягода Марина летом в гости звала! Довольная Маслова с сигаретой высовывалась в форточку, посылая Гапонову ласковые взгляды и вызывая тихие маты марширующих. — Ууу, противозина, — со злобой сплюнул в сторону Умкин земляк из старшего призыва Ломакин, — не Гапон, так послали бы её куда подальше, шаболду... Умке же Марина нравилась. Наверное, больше всех немногих женщин в части. Она была голубоглазая и весёлая, и смешно морщила нос в веснушках. И красивая, хотя в восемнадцать лет тебе кажутся симпатичными абсолютно все увиденные тобой девушки. А ещё, в отличие от всех, она называла его как-то по-своему - Ума.
Умкой его прозвали его ещё в учебке, под Калининградом. Может быть, за мягкий, покладистый характер, он никогда ни с кем не ссорился. А может за присущую его походке лёгкую мультяшную развалистость. В любом случае в "боевуху" он уже приехал с таким именем и даже Дядя, командир их точки, иногда путал и называл его этим, намертво прилипшим к нему прозвищем. Часть ВЧ-23543 располагалась на Кольском полуострове, под Оленегорском. Связь морской авиации, голубые погоны при флотской форме, наверное, единственный род войск в котором было три выходных в году - на день радио, армии и флота. Почему-то всем срочникам это казалось очень важным, словно этот лишний выходной был каким-то необычным, хотя он ничем особенным не отличался от вереницы остальных, похожих как день сурка, одинаковых северных будней. Их точка была такая же, как и сотни других - казарма, пара техзданий, ДОС, ряд неказистых, обшарпанных временем гаражей, детская площадка с кривыми качелями, колючая проволока над ржавым зелёным забором. За забором начинался низкий сосновый перелесок до самого Колозера, с почти занесённым островом посередине. Дальше озера шла белая холмистая тундра, которая по кругу на горизонте заканчивалась снежно-седыми горами, называемых Хибинами. Летом в тундре, как рассказывал Ломакин, растёт полно грибов и разных ягод, среди которых лично ему больше всего понравилась морошка, оранжевая северная ягода, с виду похожая на малину. Но Умке и зимой было неплохо, здешние пейзажи, спокойные и суровые были ему куда больше по вкусу, чем дождливый балтийский климат "учебки". А начавшуюся в декабре полярную ночь с её удивительным северным сиянием он даже полюбил. Когда черное небо вдруг расцветало ярко-зелёными сполохами он словно бы наполнялся теплом и неожиданной радостью, что сглаживала ощущающуюся во всём казёнщину и удаленность от остальной цивилизации. Если не было сильных морозов, он даже специально не сменялся, стоя на КПП по два часа и с удовольствием наблюдая за небом.
Хотя, если честно, истинная причина была в другом. На самом деле, вечером, после отбоя, к воротам обычно выходила прогуляться Марина Маслова со своей собачкой Жужей, белой, капризной и беременной болонкой. Причиной такого её состояния был единственный в части пёсик Мишка, живший при кочегарке. Беспородный и дружелюбный добряк с нежно-голубой шерстью. Этот цвет он приобрёл, вывалявшись осенью в тазу с побелкой для ремонта фасада казармы. В побелку для крепости было добавлено жидкое стекло, что намертво окрасило светлую мишкину шерсть в приятный небесный оттенок. Что, впрочем, не сделало его счастливей, скорее наоборот. В поголубевшего Мишку, принимая его за песца, уже пару раз стреляли промышлявшие на Колозере охотники. В последний раз, они гнались за ним до самой части, после чего Дядя лично распорядился отмыть его в кочегарке. Однако даже горячей водой полностью смыть этот цвет не получилось и Мишку оставили в покое, положившись на его удачливость и естественную линьку. На прошлой неделе Марина дошла с Жужей до КПП, где, задрав голову, любовался небом Умка, и они минут пятнадцать с ней поболтали. Припомнив тогда всё, что знал из институтского курса физики, он рассказал ей о природе полярного сияния, о том, как проносящиеся частицы солнечного ветра попадают в земную атмосферу и создают этот необычный эффект свечения. И как солнечный ветер защищает нашу планету от межзвёздного газа и космических лучей. И про то, как космонавты могут этот солнечный ветер увидеть во время сна. "А ты умный, Ума.." — сказала ему в тот раз Марина. С тех пор он и стал проситься в наряд на КПП чаще.
Сегодня Марина тоже вышла прогуляться с собакой, но сперва они ушли куда-то к казарме и только потом спустились к воротам. Подойдя к Умке, Марина лишь молча кивнула, было заметно, что она не в настроении. — Всё на небо смотришь? — Красиво... — Да, надоело уже, — пожала она плечами, — первый год тоже глазела как дура... Она отвернулась куда-то в сторону и скучным голосом спросила: — Ты Гапона не видел? — Неа, — помотал он головой, думая что бы такого сказать, чтобы она подольше не уходила. Марина помолчала, потом вздохнула, подняла глаза на небо в огненных сполохах и задумчиво произнесла: — А, может, и есть там жизнь… — Где? — переспросил Умка, не поняв сказанного. — Ну, там, на других звёздах... — Планетах? — осторожно уточнил он. — Ну, на планетах, — раздражённо отмахнулась Марина, — вечно ты, Ума, цепляешься... В ДОСе хлопнула дверь и показалась жена старшего прапорщика Ипатова. Марина нахмурилась и, позвав Жужу, снова пошла к казарме, Ипатову она недолюбливала. В военной среде, как уже понял для себя Умка, всегда есть деление, почти как на касты в Индии. Жёны прапорщиков в этой своеобразной иерархии находятся выше свободных женщин-служащих. И уж совсем особняком стоят жёны офицеров. Наступит лето, подумал он, глядя на уходящую Маслову, обязательно наберу ей ягод, большую полную кружку ягод.
В субботу на построении всё было как обычно. Дядя, выслушав от дежурного все случившиеся за смену "косяки", сурово журил провинившихся, но, быстро сбившись в мысли, затянул о дисциплине и поддержании боевой готовности. После чего, быстро озадачив делами весь личный состав, скрылся в своём кабинете. Умке досталось топить баню. Дело было уже знакомое и вроде нехитрое, но их старая печка как обычно капризничала и не разгоралась. Он сжёг уже три экземпляра "Стража Заполярья" позаимствованных в ленинской комнате, но сырые промёрзшие дрова всё никак не занимались. Проще было как всегда сходить в кочегарку за углём и плеснуть на него солярки. С солярой проблем не было, бочка с краном всегда стояла в тёплом боксе гаража, где Умка и набрал её в банку из-под тушёнки. Оставался уголь и он, взяв пустое ведро, направился в кочегарку. Хозяин кочегарки "дедушка" Федя Рябов стоял у двери и на просьбу об угле милостиво кивнул на лопату, спросив лишь сигаретку. Умка нагрузил ведро с кучи насыпанной справа от входа и зашёл в кочегарку, чтобы сыпануть сверху горящего угля из печки. Напротив печки сидел Мишка и тихо скулил, как-то странно при этом взлаивая. Отогнав его подальше Умка взял стоявший рядом железный совок с длинной ручкой, подцепил чугунную задвижку и тут же отпрянул. Прямо перед ним лежали какие-то чёрные скрученные тельца, похожие на маленькие мумии. — Жужины это, — равнодушно пояснил зашедший в кочегарку Федя, — Маслова щас выкинула, только и взвизгнули. Вот он и воет. Взяв у Умки совок, он сунул его в печку, прикурил от уголька и забросив обратно, закрыл дверцу.
Умка немного постоял, обдумывая услышанное, затем подхватил ведро с углём и медленно, словно оно стало неподъёмным, вышел из кочегарки. Так же медленно он прошагал мимо казармы и почти дошёл до ДОСа, когда оттуда вышла Марина Маслова. При виде его она привычно улыбнулась, но, видимо заметив в его лице что-то необычное, недоумённо спросила: — Ума, ты чего? Умка остановился и будто не узнавая посмотрел ей прямо в глаза. Глаза были голубые и красивые. — Щенков... — он замолчал и, отвернувшись в сторону, хрипло выдавил, — зачем так? Лицо Марины мгновенно и как-то странно покраснело. Щёки густо порозовели, нос же побелел так, что веснушек на нём стало совсем не видно. — Ты чего, какая разница-то? Ну, утопила бы... ну, Ума... Умка всё смотрел куда-то в вбок, потом вздохнул, перевёл взгляд на Маслову и резко, почти грубо, бросил: — Какой я тебе Ума... Меня Сергей зовут, поняла? — он снова отвернулся и не торопясь пошёл к бане. — Я Гапону скажу, — прилетело в спину, но он уже шагал вниз, глядя туда, на озеро, где чуть виднелась линия острова, за которой дальше, до самых Хибин, тянулась тундра летом сплошь покрытая брусникой, голубикой и оранжевой морошкой, так похожей на ягоду малину.
Краснознамённая Каспийская Флотилия. Учения 1986 года. Идём на высадку десанта на мыс Бяндован ( 100-150 километров от Баку ). В трюме 6 танков "Т-72" и взвод морской пехоты. Нас, в дивизионе - 8 таких СДК ( Средний Десантный Корабль, польской постройки, г. Гдыня ), а это почти 50 танков. На борту у нас, из вооружения, имеется 2 восемнадцатиствольных миномётов ВМ-18, соответственно. Подходим к месту высадки десанта ( мыс Бяндован ), становимся в ордер и готовим плацдарм для высадки оного десанта. Миномёты производят дозаправку системами ТСТ (такие хитрые боеприпасы ) и готовятся расчистить путь морпехам. Я, командир отделения рулевых-сигнальщиков, старшина 2-ой статьи, нахожусь на ходовом мостике по сигналу "Учебная тревога", и веду свой корабль на место высадки десанта. Рядом, слева, стоит радист и ведёт прямую связь с берегом, точнее, с БУНКЕРОМ, где находится всё командование ККФ. Теперь сама история. Радист докладывает моему командиру координаты стрельбы для ВМ-18. Забыл сказать, что на борту был комдив (командир дивизиона ). Я шёл флагманом под его гюйсом. Командир и комдив чешут репу....Думают над шифровкой! Артиллерист (командир БЧ-2) по громкой связи объявляет -Тащ, командир! Это же БУНКЕР, блядь!!! Комдив, видя всю эту ситуёвину, приказывает радисту дать "КВИТАНЦИЮ" (подтвердить радиограмму). Радист даёт запрос по полной программе... ИТОГ: Восемь кораблей с двумя шестнадцатиствольными корабельными миномётами разворачивают оружие на 40-50 градусов влево по борту и дают первый залп... Это был ужас... Гора, где был бункер, превратилась в АД!!! Всё в огне! Сквозь свист залпа миномётов прорывается звук радиостанции: -Суки, куда вы херачите??? ПИДАРАСЫ!!! Оказалось, радист на горе, в бункере, был родом из Средней Азии, и что-то напутал. Мы влупили по своим... Никто, тогда из командования ККФ не пострадал! Слава Богу, но больше радистов из Средней Азии не набирали. У нас на корабле, вся БЧ-4 была прибалтийская.
Когда умная мысль посещает умную голову - это инсайт. Когда дурная мысль посещает умную голову - это наваждение. Когда умная мысль посещает дурную голову - это ошибка. Когда дурная мысль посещает дурную голову - это программа новостей.
