Лучшая десятка историй от "Доктор Алёшин"

РЕСНИЧКА
Ехал сейчас в 17-й маршрутке, и там была такая... Лет 19-20, не больше, уставшая, злая, промокшая, с измученным учебой и, наверно, какими-то личными драмами лицом. Тяжелый фиолетовый рюкзак за спиной, мятая кенгурушка явно не по погоде, на голове черт-те что, да еще вдобавок ко всему темные круги под большими ненакрашенными глазами. Выражение лица у девушки поминутно менялось: то становилось злобно-сосредоточенным, то как-то раскисало и молодело лет сразу на 15, и казалось, что она сейчас расплачется. На щеке у девушки лежала ресничка – длинная такая, ярко-черная, хоть и ненакрашенная. Минут 10 наблюдал я за этой ресничкой. Подойти к девушки и спросить, на каком глазу ресница? Стряхнуть её самому? А это удобно? Ничего не говорить, будто не заметил?
Большие карие несчастные глаза. Мокрая кенгуруха. Черт-те что на голове.
Растолкав вокруг здоровенных парней и баб с сумками, приблизился к девушке и, чуть склонившись, прошептал ей на ухо:
– На каком глазу ресница?
Девушка недоуменно и как-то сердито посмотрела на меня. «На каком глазу?» – настойчиво повторил я. Внезапно лицо у девушки стало таким детски-доверчивым, и она ответила тоже шепотом: «На правом».
– Угадала, загадывай желание! – улыбнулся я и, едва коснувшись ее молодого личика, снял ресничку. А потом выдохнул и утонул в автобусной толпе, тем более что была моя остановка.

РАБОТА
Так уж сложилось, и я не знаю, кого тут благодарить, но у меня была всегда очень необычная, я бы даже сказал, редкая работа. Вот вспоминается мне сейчас одна странная история с работой в Москве.
Однажды лет сто тому назад моя тогдашняя гражданская жена попросила меня помочь ей снять в Москве жилье. «Максимка, – говорит, – помоги, я ведь тебя так люблю, мне одной страшно искать квартиру». При этом предполагалась, что в квартире этой будет жить она сама, без меня, а я останусь в своем родном Нижнем Новгороде. То есть она меня по сути бросала, но выглядело это просто как переезд в другой город, без акцентирования на расставании. И я при этом должен был решить ей вопрос с жильем. Конечно, я не раздумывая помчался в Москву помогать бедной девушке.
В Москве я накупил газет и начал изучать обстановку: требования у жены были четкими – максимум две станции от кольцевой, однушка и по адекватной цене. Сижу, звоню, о просмотрах договариваюсь, а сам думаю: все равно мне тут дня три куковать, дай-ка я еще на работу еще поустраиваюсь. Полистал газеты, в пару мест позвонил, кое-куда отправил своё резюме.
Квартиру нашел быстро, хорошая, на ВДНХ, агентам 50%, все довольны.
Позвонили мне и из двух мест, куда я кинул своё резюме, пригласили на собеседование. Одно место мне сразу приглянулось – продвигатель жидких обоев. Это такая кашица из микроскопических бумажек, добавляешь туда воды или там клея и обмазываешь этой жижей стены – вот тебе и жидкие обои. Какой-то чувак изобрел эти обои и выгодно ими торговал, а я, редкой породы маркетолог, должен был ему помочь продавать их еще больше, веселее и бодрее!
Чувак меня слегка напугал – бог с ними, с этими обоями, но он почему-то задавал слишком много личных вопросов: служил ли я в армии, не боюсь ли я замкнутого пространства, если ли у меня девушка, брат, не вегетарианец ли я и т. д. Общались мы у него в кабинете, где всё, включая письменные принадлежности, было обмазано его жидкими обоями – потолок, стены, мебель и даже пол были покрыты разнотипными жидкими обоями. Генеральный по жидким обоям курил дорогие сигары и выпускал ароматные облачка дыма мне прямо в лицо, свет в кабинете был тусклый, ближе к интимному. Приятный мужик, я сразу ему сказал, что не представляю жизни без его жидких обоев, на этом и разошлись. Он сказал, что будет думать по моему поводу, я сказал, что буду ждать его ответа, и ушел.
Второй звонок был из мегакрутой компании по производству печатей и штампов «Графика-М». Я приехал на Таганку в отличном настроении, после жидких обоев любое собеседование мне было в радость. Собственник бизнеса Евгений Смирнов, в очень элегантном миланском костюме, небесно-бирюзовой английской рубашке и просто ебанической красоты галстуке, – произвел на меня неизгладимое впечатление. Он гонял меня по маркетинговому анализу, задавал неудобные вопросы, называл меня Максом, пристально смотрел мне в глаза. Я сразу в него влюбился, он такой прикольный человек; под конец я сказал, что для меня было бы огромной честью, если надо, и погибнуть на фронтах маркетинга под флагом «Графики-М», щелкнул каблуками и вытянул правую руку вверх. Мне сказали, что позвонят, если посчитают нужным, и я покинул офис.
Так как квартиру я снял, делать мне в Москве было нечего, и я рванул на родину в Нижний Новгород, там я работал на двух средних работах, на ННТВ и в компании «Бастион».
Через неделю мне позвонила жена и сказала, чтоб я срочно укладывал вещи и переезжал в ее квартиру в Москву. Вслед за ней позвонил чувак из жидких обоев и сказал, что берет меня на работу, ну и сразу же следом раздался звонок из «Графики М»: завтра, мне сказали, меня ждут на рабочем месте. Я решил, что жидкие обои – это слишком круто для меня, и решил пойти к Евгению Смирнову продвигать его печати и штампы. Позвонил на две свои работы в НН, сказал, что они и не заметят моего исчезновения, купил билет и уже утром был в Москве.
Закинув вещи домой, в ту самую квартиру на ВДНХ, я пошел на новую работу в Москве. Президент «Графики-М» Евгений не обманул: $600 в месяц, я просто и мечтать о таком не мог, тем более небольшие дивиденды мне капали из Нижнего Новгорода, что ж, я считал, что неплохо устроился.
Товары оказались интересными: печати и штампы TRODAT и СOLOP, штемпельная краска, первые лазерные гравировальные аппараты по 50 тысяч долларов за штуку, тампонная печать, сувенирка, канцтовары, оборудование для фольгирования, для изготовления визиток, бумага и много чего еще. Несколько десятков филиалов по Москве, филиалы в Питере, Казани, в Хельсинки. Вы знаете, что такое валидаторы? Это такие машинки, которые так громко и необычно строчат, когда вам продают билет на самолет, эти машинки заправляются определенного типа штемпельной краской. А вы знаете, кто поставляет эти аппараты, например, в Аэрофлот, это сотни тысяч авиакасс по стране… В общем, это серьезный бизнес, все непросто.
Мгновенно погрузившись в тему, я остервенело принялся за работу: рисовал стратегические планы, разрабатывал концепции, писал статьи, расщеплял спрос, креативил и заваливал президента компании своими гениальными разработками. Женя частенько жил прямо на работе, – дело в том, что фабрика, склады, магазин и офисный пул занимали на Таганке целых 4 этажа с прилегающей территорией, а на 5-м этаже был его пентхаус. Нет, у него было много мест для жилья, но иногда он спал прямо над нами, своими сотрудниками, на пятом этаже, в своем лофте на 750 кв. метров.
Правила в компании были очень строгими: опоздание 1 минута – 5 долларов, больше 15 минут – увольнение. Вцепившиеся в свои офисные должности сотрудники ходили вечно напряженными, волками смотря друг на друга, нередко стучали на своих же, почему-то у всех в столах лежал порезанный на дольки Сникерс, и в течение рабочего дня они брали по кусочку и проглатывали, и после этого становились немного добрее и расслабленнее…
Так было везде – кроме отдела маркетинга. У меня все было совсем по-другому. – Женя! – Максим! – Президент! – Мой личный креативный директор! Не беда что там, в отделе маркетинга, уже была девочка до меня – вначале меня взяли в помощь ей, а потом эту девочку потеснили, и я стал главным в отделе.
Женя с удовольствием смотрел мои наработки, ему все нравилось – окрыленный успехом, я бежал к коммерческому директору: «вот, вот, – я тряс своими рукописями, графиками, стратегиями, – вот Евгений одобрил…»
Посмотрев на мои листочки, даже не вникая в суть, коммерческий говорил: «Максим, не сейчас, давай потом, денег нет».
Я продолжал рожать идеи и сценарии и делиться ими с Евгением. Тот продолжал меня хвалить. Через полгода мой пыл поутих, я понял, что ничего из того, что я делаю, никогда не будет реализовано. Все было отлично, кроме того, что мне абсолютно нечего было делать. Так как стены во всем рабочем пуле были прозрачными, из стекла, сидеть просто или втыкать в комп было нельзя, да и компьютера у меня не было, я был пишущий ручками маркетолог. Сидеть сложа руки нельзя, но и работы нет – те несколько вывесок и несколько площадей в крупных газетах вела девочка, а моя работа была радовать президента раз в месяц своими новыми разработками, остальное же время нужно было просто для вида «работать», ведь стены прозрачные, а 600 долларов в месяц мне очень нравились.
И я стал писать слово «работать» на листках бумаги. Приходил в 9 часов утра, садился за свой стол, брал ручку и сосредоточенно начинал писать: «работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать», – когда я полностью исписывал этим словом лист формата А4, я брал следующий и вновь писал: «работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать, работать».
После того как я исписывал 40-50 листов, я выборочно брал некоторые листки и перечеркивал их, а затем рвал.
Это слово я писал около двух лет, а потом мне это надоело, и я уволился. Я уже был на грани безумия. Президент «Графики-М» Евгений Смирнов, когда я принес ему заявление об уходе, очень сильно удивился и долго не хотел подписывать его, все спрашивал меня: Макс, ну ты че, собака, куда ты собрался? Тебе что, не нравится у нас?
«Нравится, – тихо сказал я, – но мне нужно двигаться дальше, и вообще я хотел бы стать писателем…»
«Ну, если писателем, тогда иди, – сказал Евгений, – я давно заметил, что ты что-то сочиняешь… Но если передумаешь, знай: двери к нам для тебя всегда открыты!»

Иногда я жалею, что ушел с той работы – она, конечно, странная, но в своем роде интересная…

Сейчас на площадке Верочка увидела чужую бабушку – она у нас вообще очень любит бабушек, особенно толстых, – и принялась ее очаровывать: помурлыкала, сосчитала до 10, рассказала стишок, дотронулась языком до кончика носа и т.д. Бабушка, очарованная, заулыбалась, стала ее хвалить, полезла в карман за конфеткой… И тут внучка бабушки, примерно Верина ровесница, все это время в остолбенении наблюдавшая за ними, не выдержала и громко закричала, чуть не плача: «БАБУШКА, ЭТО НЕ Я!!!»

Мне всегда нравилась Германия – может, потому, что я там родился в далеком 1971 году, может, это зов крови? И когда в 18 лет я попал в то самое место, где когда-то служил мой отец, я увидел в этом знак судьбы. Причем очутился я там в наказание за повинность: однажды я серьезно подвел штаб дивизии, перепечатав с грубыми ошибками какой-то важный генеральский документ, и меня тут же согнали с секретарской должности, которую я там занимал, лишили всех привилегий и, чтобы совсем уж добить, отправили из солнечного Куйбышева в хмурую вражескую Германию.
– Алёшин, сука тупорылая, мы тебя сгноим, так и знай, – озлобленно сказал мне капитан Тужилкин, и в ближайшие дни я был распределен в ограниченный контингент российских войск в Гарделеген.
В то самое время, как я оказался в Германии, произошли легендарные события: Берлинская стена рухнула, Западная Германия объединилась с Восточной. Ой, что тут началось! Капиталистические немцы из Западной Германии никогда не видели русских солдат, это было открытием для них, настоящим шоком! Видимо, они никак не могли понять, почему мы идем с головы до пят в свином дерьме, – а шли мы после 24-часового наряда в свинарнике, где копались в этом самом, прошу прощения, дерьме. Почему мы выглядим, как отступающая морально разложившаяся армия? Немцы на «Мерседесах» и «БМВ» останавливались, фотографировали нас, давали нам какие-то сладости, пиво, а иногда даже деньги. Целыми днями ошивались мы на местной городской свалке, где оказались тонны продуктов восточно-германских производителей. Капитализм сделал эти товары неконкурентными, и их просто выбрасывали на свалку. Горы из тортов, колбас и сосисок, вяленой рыбы, фруктов выгружались на свалку, а мы, вечно голодные солдаты, собирали их и пировали! Продукты-то были нормальные, просто капитализм страшная штука!
Жить в объединенной Германии оказалось очень интересно: все офицеры занялись бизнесом, продавали все, что плохо лежит, покупали подержанные иномарки, у некоторых было по несколько машин. Даже солдатам платили 70 западных марок, кругом были редкие для нас западные товары, отличные ботинки, фантастические кроссовки, джинсы, спортивные костюмы, всякие магнитолы и видеомагнитофоны. Эта великолепная мишура манила и соблазняла, горы шоколадок на свалке делали службу в разы веселей…
Вскоре солдаты побежали. В основном это были лица с Кавказа – они просто выходили за пределы воинской части и убегали вглубь Германии. Если бы я знал, какая история ждет мою страну в 2015-м, я бы, наверное, тоже сбежал, но я и предположить ничего такого не мог, вот всякие жители пустынь и гор оказались более прозорливыми и бросились в бега. Их ловили, мы часто срывались в погоню за очередным беглецом, патрули из разведчиков стояли в дозорах, пытаясь выловить дезертиров. В один из таких дней нас по тревоге собрали. Я, лейтенант Салпогаров и Рома Ивахин, покидав какой-то мусор в вещмешки, запрыгнули в грузовик, и нас повезли на точку, где нам нужно было находиться, чтобы перехватить очередного беглеца. Завезли нас довольно далеко, в какой-то маленький западногерманский городок. Там нас выгрузили на главной площади без еды, без воды, без средств связи, просто выгрузили и сказали: стойте, пока не заберем, ловите беглеца.
Мы уселись на какие-то продуктовые ящики и стали скучать. Через несколько часов такого сидения нам всем стало невыносимо тошно. Отупение и безысходность охватили нашу команду горе-разведчиков. Казалось, город вымер, только в одном здании невдалеке горел свет и едва слышно звучала музыка.
Неожиданно из темноты показался человек в переднике, вероятно, какой-то работник общепита. Мужчина, немного нервничая, стал нам что-то говорить, показывая рукой на то самое здание, где горел свет.
– Не понимаем! – громко крикнул ему наш лейтенант Салпогаров: он подумал, что иностранец быстрее его поймет, если он будет говорить громче.
– Мы вас не понимаем, что вам надо? Мы ловим здесь дезертира, – я тоже стал объяснять немцу, что мы здесь делаем, активно подключая жестикуляцию.
– Битте, шранце рукен! Битте, битте! – не унимался товарищ в переднике. Устав убеждать нас, он попросту стал нас как бы манить в сторону здания с музыкой – идемте, идемте туда, казалось, говорил он. Мы переглянулись. «Может, там наш дезертир? – решил наш молодой командир Миша, – Давайте сходим с ним». И потом, вдруг там есть еда, мы же не ели со вчерашнего дня!
Яркий свет ослепил нас, помещение оказалось гаштетом, местным небольшим баром, доверху набитым немцами, западными немцами! Нашими недавними оппонентами по железному занавесу! Первые несколько минут все, притихнув, рассматривали наши обросшие щетиной рожи, помятую форму и голодные глаза. Мужчина, который нас привел, между тем зашел за стойку и стал наливать что-то прозрачное из большой бутыли в стоящие перед ним 3 высоких стакана. Стаканы стояли на подносе, рядом лежали какие-то навороченные бутерброды. Взяв поднос, бармен подошел к нам.
– Битте! Дринк! Битте, официрен!
Лейтенат берет стакан, нюхает и, не поворачиваясь к нам, говорит – водка, кажись!
Точно, там была водка! Миша шепотом говорит: ну давайте, мужики, им покажем! Только не напиваться!
Не говоря ни слова, мы выпиваем каждый по 250 граммов водки, грохаем стаканы на барную стойку и хватаем бутерброды! Весь бар взрывается аплодисментами и улюлюканьем! Дальше начинается братание! Все хотят с нами познакомиться, выпить и поговорить. Через пару минут все плывет под ногами, я понимаю по-немецки, все немцы понимают по-русски. Это была сильная ночь!
Утром я с трудом отклеил лицо от асфальта. Я лежал прямо на площади, рядом с остатками костра – это жгли те самые ящики, на которых мы сидели. Рядом лежали Салпогаров, Ивахин и с ними в обнимку какой-то немец. Валялись три велосипеда – кажется, катались ночью на велосипедах, что-то такое всплывало в памяти. Кругом бутылки, блевотина, куски хлеба, ящик пива, две полные бутылки водки. Ах, помню, бармен подарил нам ящик пива и потом еще вынес водки! Лейтенант еще отказывался, мы с Ивахиным его еле-еле уговорили: неудобно, говорим, отказываться, Миш, мы не должны ударить в грязь лицом, пусть дарят! Уговорили, или Миша просто вырубился. Ивахин рылся по карманам спящего немца, какой же козел, да он и в армию попал, чтобы не сесть там за что-то.
Пили мы там дня три, весь город споили, а потом за нами приехал грузовик, и нас сняли с вахты. Того восточного бегуна-дезертира мы не поймали. Почему-то запомнилось, как я пошел пить воду с утра из крана на улице.
Пью, напиться не могу, сушняк страшный после перепоя, и тут ко мне подходит тот самый немец, которого Ивахин нагрел на бумажник, и говорит: «Дас ист крант!» И что-то еще и еще, а я его отчетливо понимаю, будто он на русском говорит: вода, мол, плохая, её нельзя пить! «Да ладно, – смеюсь, – ты нашу воду не пил, которая в казармах у нас течет». Он, кстати, искал свой бумажник – вот, говорит, потерял кошелек, дурень такой. И улыбка у него при этом такая глупо-виноватая…
Эх, Ивахин, ублюдок ты сраный…

Игоря Сорина убили грибы...
– Алёшин, слушай сюда, настал твой звездный час: родители Сорина звонят!!! Прочли твою статью и хотят видеть автора. Ну что, элитный солдат, готов сделать сенсацию?!
Я сидел напротив Купера (Александра Куприянова, главреда желтого таблоида «Экспресс-газета») и медленно соображал, рассматривая его элегантный, не меньше чем за 10 тысяч долларов, костюм, цветную рубашку, строгий английский галстук и черные лакированные ботинки с немыслимо узкими носами. Куприянов говорил энергично, взвешенно и убедительно, а я тормозил. Я вообще по природе медлительный, но нюх у меня хороший, так сам Купер считает, а он разбирается в этом. В «Экспресс-газете» я оказался совершенно случайно, я и не думал попасть в штат, в моих планах был скорее фриланс. Желтая пресса меня привлекала своим жестким подходом и магией скандалов и расследований. Воспользовавшись своими связями и связями первой жены, я нарасследовал аж целых два забойных материала и отправился с ними по главным редакторам самых тиражных газет России. По тем временам, просил я немного: за статью про загулы Бориса Немцова – $3500, за материал о попытке режиссера Владимира Меньшова изнасиловать двух журналисток в провинции – всего $1700. Статьи брали не очень хорошо, слишком долго думали, а в ЭГ сразу схватили. Нет, конечно, не по моим ценам – сторговались почти вдвое. Моим пропуском в прекрасный мир желтой прессы были не только эти две статьи, но и то, что я некоторое время работал у легендарного Андрея Вульфа в «Вульф-групп». Куприянов, услышав про Вульфа, так и сказал своей цыпочке секретарше – Светик, а набери-ка мне Андрея. У меня все опустилось. «Андрей привет, дорогой, тут у меня сидит человечек – Алёшин Максим, ты знаешь такого? Ну и что скажешь?» Видимо, Вульф не сказал про меня ничего плохого, потому что статьи мои взяли, а после мощнейшего резонанса, который эти статьи вызвали, я официально стал специальным корреспондентом по скандалам при главном редакторе «Экспресс-газеты».
– А они не шутят? – все еще притормаживая после сильнейшей попойки с Исаевой и Тагировой, пытался я вернуться в рабочее русло.
Впрочем, родителям недавно покончившего с собой исполнителя культовой мальчиковой группы «Иванушки Internation» Игоря Сорина вряд ли сейчас было до шуток. Два дня назад в ЭГ вышла моя сенсационная статья – «Игоря Сорина убили грибы». Я уже не помню, где я откопал того парня, который мне всё рассказал про Игоря: как они ложками жрали наркотики, как у его родителей всю жизнь эти самые наркотические грибы лежали прямо в серванте, и он с раннего детства подсел на них. Я делал пометки в блокнотике, а под рубашкой у меня работал тайный диктофон. Я записал полтора часа таких откровений и таких подробностей о жизни и смерти звезды, что просто волосы дыбом на голове вставали. Конечно, я очень гордился своей статьей. И вот теперь, после ее выхода, позвонили родители Сорина – нет, они не кричали и не ругались, они просто хотели встретиться с тем, кто всё это написал, а именно, со мной.
– А вдруг они тебя изобьют или даже покалечат?! Вот будет отличный материал! – мечтал вслух Купер.
– Да о чем мне с ними говорить? – честно говоря, я не очень хотел туда идти.
– О чем угодно, Алёшин, мне, что ли, тебя учить?! Да диктофон не забудь. Адрес у Светланы.
Я быстро разыскал указанный адрес – обычная свечка на кольце, непрезентабельный, но чистенький подъезд . В лифте я включил диктофон и запрятал его глубоко под рубашку.
Дверь открыл отец Игоря, мужчина интеллигентного вида. Уже потом я узнал, что Владимир Семёнович Райберг был членом Союза писателей и достаточно известным музыкантом. Мама Сорина, Светлана Александровна, сидела за столом в гостиной.
– Здравствуйте, – пролепетал я. – Я вот тот самый Максим Алешин, вы хотели со мной поговорить.
– Заходите, Максим, разувайтесь.
Я вошел – двушка, самая обычная мебель, кругом фотографии Сорина, очень много книг. Меня усадили за стол и предложили чаю. Казалось, избивать меня никто не собирается.
Первым заговорил отец: «Максим, – произнес он всего одну фразу, – у вас есть дети?.. Нет?.. Пока нет?..» – он замолчал и посмотрел мне прямо в глаза, видимо, пытаясь понять, ЧТО я за человек.
Хотя меня никто об этом и не просил, я зачем-то принялся мямлить про профессию желтого журналиста, про долг, про фанатов, про правду, в конце концов. Все мои слова сползали с моих губ как слизь, падали на пол, загрязняя его, аргументы, запасенные мной, выглядели нелепо, мерзко и подло. Меня уже не слушали – эти пожилые люди увидели, что я из себя представляю, и сразу же забыли обо мне, они просто пили чай и думали о чем-то своем. Потом, когда я закончил, проводили до дверей, вежливо попрощавшись.
Идя к метро, я достал диктофон. Собственно, родителей Сорина там была только одна эта фраза: «Максим, у вас есть дети?..» С точки зрения сенсационности материал никакой. Я все ждал, что вот сейчас меня ударят битой по черепу нанятые родителями Сорина молодчики, вот сейчас, в подъезде… или вот за поворотом... Неужели же меня позвали ради одной-единственной фразы?! Но никто меня не ударил, никто, я сам себя ударил, и голова у меня от этого удара будет болеть всю мою жизнь...

Об истинном еврействе.
У меня был приятель, у него фамилия птичья была - Уткин. Вот он женился выгодно на девушке, а у этой девушки фамилия была - Зильберштейн. Ну, еврейка натуральная, родственники в Израиле, все дела. Парень этот не будь дураком, её фамилию взял, когда с ней расписался. И стал он Зильберштейном. Жили они нормально, как все. Ссорились, мирились, обычная семья. А потом взяли и развелись.
Парень этот Уткин остался навсегда - Зильберштейном.
Пожил он один и опять женился на другой естественно девушке с такой овощной фамилией, то ли Капусткина, то ли Морковкина... Она, что логично, взяла его фамилию... И они оба стали - Зильберштейн. В Израиль, как к себе домой, все с родственниками общаются, от первой жены, ведь он им как сын. Себя считают чуть ли не потомственными евреями, что он, что его новая молодая жена...
Забавно все это, да, друг, Зильберштейн?!

Первые полгода на новом месте мне работалось очень хорошо. В "избе", в которой находится наш стартап, большие светлые окна. Они впритык выходят прямо на большой перекресток на Сенной.
Моё место прямо у окна, занавесок на окнах нет, поэтому мне хорошо видно пешеходов, идущих через дорогу, а им хорошо видно меня. Этот факт и оказался самым приятным в работе в нашем стартапе. Выяснилось, что я очень интересен людям! Они вставали под окнами и очень долго смотрели на меня, работающего за компьютером. Сначала мне было даже неловко, сами представьте - стоят под окнами незнакомые прохожие и просто смотрят на вас. Потом я к этому привык, думаю, может, я похож на какого-нибудь известного политика или актера, и поэтому людям приятно смотреть на меня.
Я стал продумывать свои прически и наряды, мне хотелось тоже сделать людям приятное. Это длилось полгода, полгода моего молчаливого триумфа. Десятки людей ежедневно толпились под окнами и просто смотрели на меня.
Однажды я даже распечатал в натуральную величину свою фотографию, вырезал по контуру, наклеил на картон и поставил на своё рабочее место, для того чтобы посмотреть снаружи, как я там сижу, и подумать о позах сидения или моего дизайна. Я поставил себя картонного за стол, а сам вышел на улицу. Встал в то самое место, где обычно стоят люди, и посмотрел...
И тут... Тут... Тут произошло крушение всей моей выставочной деятельности!
Оказалось, что прохожие смотрят вовсе не на меня! Они смотрели на светофор! Так как светофор на той стороне улицы не видно, они поворачивались спиной к дороге и поднимали глаза вверх на столб, который как раз напротив моего окна, а на этом столбе светофор...
Какое гнусное, подлое, нечеловеческое разочарование!

Вкусное варенье с помойки

Вчера возле подъезда со мной случилось больно. Ой, нет, только не ахайте и не охайте, со мной все в порядке, у меня не остановилось сердце, меня не переклинило от инсульта и в моем сердце не застряло тромба, просто я увидел боль.
Вечером столпились соседи возле помойки - что там, куда они смотрят, почему у них такие грустные туманные серые лица. Сегодня, только ленивый не заметил, как из какой-то квартиры в пятиэтажке напротив таскали на мусорку разные домашние вещи.
И сейчас качая головами возле помойки столпились соседи и смотрят на полные сумки, стоящие возле баков. Что же там, невольно подхожу и заглядываю через плечи сгорбленных старушек и кургузлых стариков, вижу, куда они смотрят - на банки с вареньем. Целая кавалькада, тут и малиновое варенье, и клубничное, персиковое, из еловых шишек, яблочный джем и даже лимонное. Каждая баночка новенькая, в красивой цветной крышечкой с бумажкой, на которой написан сорт варенья и партия - "2020 год". Свежее вареньеце, какой же дуралей выбросил целую кладовку домашних запасов?
Толпа долго не расходилось, кто-то даже стал забирать эти баночки себе, каждая баночка чистенькая, новенькая, закатанная с любовью, хозяюшка была аккуратисткой и большим молодцом, варенье сверкало в лучах умирающего лета во дворе улицы Дворовой возле дома 33, который как раз рядом с домом 29, в котором живу я.
Позже на помойке оказались соленья, такие же чистые, новенькие баночки, потом мебель, газовая плита, холодильник, утварь, тарелки, кастрюльки, чайники, одежда, диван и кровать. Кто-то очищал квартиру от "ненужного" хлама. И на это было ужасно больно смотреть.
Те, кто завладел этой квартирой, не церемонились с вещами хозяйки, все улетело теперь в утиль, все что было в квартире.
С этим трудно смириться, но сейчас, несмотря на такое количество смертей от ковида, кому-то привалило и счастье, каждая смерть это, с одной стороны, трагедия, с другой - это выигрыш в лотерее, это недвижимость, которая либо продается по залетной цене, либо наследуется вот такими вот родственничками. Сколько таких квартир уже оказалось на нашей помойке на улице Дворовой, не счесть.
Ах, вот и коллекция шляпок этой незнакомой женщины из дома напротив, которая буквально вчера умерла от ковида, и её квартира теперь спешно освобождается от всех её варений, дубленок, диванов и сковородок, все это чистое, добротное, вещи хорошего среднего качества, может вышедшее из моды да и только.
Так и я когда-нибудь откину копыта, и моя коллекция бейсболок будет валяться на нашей помойке вместе с рукописями и никому не нужными картинами и графикой. Ветер будет играть с моей любимой бейсболкой Скиллерс, а кто-то будет хохотать от счастья, когда купит за бесценок малосемейку на Дворовой.
Хотя о чем я, жена и сейчас выкидывает мою одежду, да и рукописи, ведь их полный дом, и порой я не замечаю, семь у меня было ящиков с рассказами или восемь, я их и не пересчитываю, а кроме меня они больше никому не нужны.
Но варенье этой бабки и её коллекция шляп вызвали во мне тоскливые чувства несовершенства бытия. Боже, как это больно видеть чью-то жизнь, выброшенную на помойку.

На автобусной остановке сегодня днем:
- Женщина, а почем верба?
- 100 рублей.
Критически осмотрев жиденький букетик, мама 12-летнего подростка с длинной закрывающей глаза челкой говорит: "Что-то дорого..."
- Да вы что, это же освященная верба, я в храме мученицы Татианы сегодня освящала! Она от всех болезней - постучите ей вот так по лицу (продавщица хлещет букетиком себя по щекам), сразу ощутите прилив энергии, и нечистые силы отойдут... Ребенок болезненный - ему тоже постучите (привстав, продащица слегка ударяет по лицу бледного эмо-боя), или чаек ему из почек вербы заварите... Уж для ребенка-то денег не пожалейте, верба это ведь продолжение жизни, главное наше растение... А еще лучше за святой водичкой в храм сходите (если дома нет), окунайте в нее вербу и стучите по лицу: "Не будь сопливый, до работы ленивый, а будь шмыткий - тут я подзабыл слова, че-то про пчелу, и про вербодень, и про радость весеннюю. - От року до року вербой по боку. Аминь".
Женщина-покупательница достает из кармана сторублевку.
- А еще в хлебе можно вербные почки запекать! - кричит ей в напутствие продавщица. - Ото всех болезней. И от головной боли положите веточку на лоб - как рукой все снимет.
Счастливая обладательница чудо-вербы со своим равнодушным фрустрированным сыном идут дальше. Пронизывающий ветер гонит по улице грязный рваный пакет из "Пятерочки", разбитый асфальт и грязные лужи дополняют картину русской действительности...

- Здравствуйте, мне, пожалуйста, 5 биточков из индейки! – увидев хорошенькую продавщицу в мясном отделе Спара, я просто не мог пройти мимо, ничего не купив. Обычно всякие мясные интимности отвешивают вовсе не милые и не романтичные суровые женщины с трудной судьбой и лишним весом, а тут такое юное розовощекое чудо...
- Пожалуйста, - показав мелкие беленькие зубки, улыбнулась девушка, протягивая мне упаковку посыпанных сухарями индюшачьих останков.
Я постоял еще немного у прилавка, будто бы выбирая еще чего-нибудь для холостяцкого ужина на скорую руку, как вдруг меня «спалили»:
- Папа, как думаешь, мне попадется кошка Дженни? – выбегая из кондитерского отдела с коробочкой из серии «Пушистики», звонко прокричала 5-летняя дочь, сопровождаемая женой, и тут же побежала к недавно установленной елочке с киндеровскими новогодними подарками.
Молоденькая продавщица, как мне показалось, слегка изменилась в лице. Какая-то тревога и внутренняя борьба отразились на ее чистом хорошеньком личике.
Неужели?..
- Извините, - пролепетала она, - а вы будете ребенку эти котлеты давать?
- Эммм, - промычал я в недоумении.
- Возьмите, пожалуйста, лучше куриные, - заметно волнуясь, попросила девушка и, не поясняя, принялась накладывать мне посыпанные сухарями куриные останки.
Поблагодарив, я взял из ее маленьких ручек упаковку курятины, вернул упаковку индюшатины – чтобы девушка, положив 5 пушистых котлеток на место, продолжала с улыбкой отвешивать их бездетным бессемейным уродам, о ком никто не пожалеет в случае их случайной смерти от отравления полуфабрикатами...
Я считаю (говорю это совершенно искренне, без тени иронии), что Спар должен гордиться такими продавцами!